– Да, именно так вы и сказали, – произнес Холмогоров, заполняя образовавшуюся паузу. – И ничего нового покуда я от вас не услышал, господин Кара.
– Я тогда соврал вам, – тихо промолвил Александр.
– Вот как? – пристально посмотрел на него помощник пристава, отложив карандаш. – И в чем же?
– В том, что видел только спину убийцы и не узнал его, – еще тише ответил Александр.
– Вы видели его лицо?! – От волнения Холмогоров даже привстал со своего кресла.
– Да, видел. Когда он был уже в дверях, а я только вбегал в общие сени, он обернулся ко мне…
– Кто это был? – во все глаза смотрел на кающегося собеседника помощник пристава.
– Это был… – Александр еще ниже опустил голову и ответил едва слышно: – Иван Гаврилов…
– А почему же вы тогда сразу этого не сказали? – возмущенно спросил Холмогоров.
– Я страшно испугался. – Кара вот-вот готов был разрыдаться. – Ведь он, когда обернулся, сказал мне, что, если я укажу на него полиции, он убьет меня. Сказал это так, что… невозможно было ему не поверить. Я понимаю, что поступил очень скверно по отношению к памяти матери и сестры, не рассказав вам о нем, но я тогда очень испугался… Ведь я его немного знал, встречал не раз на улице… Поверьте, он действительно страшный человек…
– Ваши показания крайне важны для нас, – говоря это, Холмогоров параллельно что-то писал на бумаге. – А почему вы решили все же рассказать об этом, господин Кара? Что, совесть взыграла или вы больше не боитесь Гаврилова?
– Боюсь, – признался Кара. – Но мне не дает покоя память о моей покойной матушке и любимой сестре Марте. Они обе так любили меня, а я скрыл от следствия их убийцу, банально испугавшись. Да, у меня, как вы выразились, «взыграла совесть». То, что я не назвал убийцу матери и сестры, все время не давало мне покоя: стыд и признание собственной трусости разъедали сердце и душу, а мне хотелось быть достойным их памяти. И я решился. Поверьте, – доверительно заглянул в глаза помощника пристава Александр, – мне было очень нелегко это сделать…
– Конечно, сокрытие вами убийцы как свидетеляем является недопустимым правонарушением, – промолвил Холмогоров. – Но то, что вы признались в этом, делает вам честь…
– Да? – засветился взглядом Кара. – Вы меня прощаете, господин пристав?
– Помощник пристава, – сдержанно поправил его Холмогоров.
– Так вы прощаете меня?
– Я не имею права ни карать, ни прощать вас, господин Кара, – ответил помощник пристава. – Бог вас простит. А что касается ваших показаний, то они для нас весьма ценные и крайне своевременные. Наконец-то это запутанное дело будет раскрыто!
– Вы его арестуете? – с надеждой спросил Александр. – Этого убийцу Гаврилова?
– Непременно, – кивнул Холмогоров. – И он ответит за убиение ваших родных по всей строгости наших законов!
– Благодарю вас, господин пристав, – с чувством произнес молодой человек и влажно сверкнул глазами.
«Я не пристав, а помощник пристава», – хотел было снова поправить Кару Холмогоров. Но передумал…
Иван Гаврилов был арестован через час с четвертью после заявления Александра Кары. Наряд полиции окружил дом Гаврилова, так что бежать ему было просто некуда.
Когда Холмогоров с двумя нижними полицейскими чинами вошел в дом и предъявил Гаврилову обвинение в убийстве, на них накинулась его приживалка Груня. С криками «сволочи» и «христопродавцы» она дикой кошкой налетела на Холмогорова и едва не выцарапала ему глаза. Ее, голосящую и пинающуюся, едва отняли от помощника пристава и повязали бельевой веревкой по рукам и ногам. Бессильно извиваясь, она залилась слезами столь обильно, что вскоре вся ее рубашка и сатиновый передник вымокли.
Бедная Груня. Она, верно, привязалась к Гаврилову, как верный пес, хотя не слышала от него ни одного ласкового слова. Да и ласки особой от него не ведала, а то, что Иван снасильничал ее и продолжал использовать для удовлетворения личной похоти, похоже, не принималось ею за обиду, а, напротив, воспринималось как должное. Нет, милостивые господа, разобраться в бабьем нутре мужчинам определенно не под силу…
После непродолжительного обыска – всего-то для проформы, поскольку похищенных год назад в квартире Кары денег отыскать никто и не надеялся, – Ивана Гаврилова, наложив на его руки и ноги легкие кандалы и прочитав ему постановление о его арестовании, повезли в следственную тюрьму. А Груню развязали. Она уже не дралась и тупо смотрела на полициантов полными слез глазами. В них были отчаяние и подавленность. Никто и подумать не мог, что эта мирная и безропотная женщина каких-то три четверти часа назад могла быть разъяренной мегерой. Впрочем, как уже было сказано, женщина – существо неведомое и во многом непредсказуемое, а потому не следует делать заключений относительно характера даже самой молчаливой и самой послушной из них…
– …Так что, дорогой Иван Федорович, – с большой долей участия добавил к своему рассказу председатель департамента уголовных дел, – вам в оставшиеся два дня (Радченко, выходит, знал и о сроке, установленном для Воловцова прокурором Завадским) надлежит либо обличить в убийстве подозреваемого вами Александра Кару, либо под суд пойдет невиновный… по вашему мнению, господин Гаврилов. – Геннадий Никифорович потрогал на столе какие-то бумаги и добавил: – Ступайте, ступайте, Иван Федорович. Ищите доказательства причастности Кары-младшего к убийству. Не может быть такого, чтобы его не на чем было бы зацепить. А если и правда ухватить не за что, придумайте что-нибудь, устройте ему какую-нибудь хитрую ловушку, время-то еще какое-никакое у вас все же имеется. И… удачи вам!
– Благодарю вас, Геннадий Никифорович, – ответил Воловцов.
Удача ему и правда не помешала бы…
Глава 15
Мысль рождает идею, а идея – план, или Ложь во спасение
Удача, милостивые государи, заявляется к людям отнюдь не случайно. Она выбирает всегда достойных, которые не лежат кверху пузом на диване, мечтательно тараща глаза в потолок и грезя о сладостном будущем, а делают все возможное, чтобы ускорить ее приход подобающими делами и поступками, прикладывая к этому немало усилий. А посему удача не случайность, ниспосланная Судьбой или Провидением, а закономерный венец деятельного человека. Сие правило надлежит знать, чтобы не уповать на удачу впустую, не предпринимая для ее свершения никаких шагов. Иначе можно прождать ее всю жизнь и помереть, так и не познав счастия ее появления…
Когда Воловцов вышел из кабинета статского советника Радченко, мысли в его голове путались. А когда пришел к себе на квартиру в Кавалерском корпусе, в голове было пусто и гулко, как в большом кабинете, из которого, готовясь к ремонту, вынесли всю мебель.
«Придумайте чего-нибудь, устройте ловушку…»
Эти слова Радченко рефреном звучали у него в голове.
Конечно, сказать-то легко. А вот как свершить…
И что придумать? Какую ловушку устроить этому Каре, если тот изворотлив и скользок, как змея, и его не за что ухватить?
Иван Федорович не стал принимать позу роденовского мыслителя. Не до того! Он попытался вспомнить мысль, что уже не раз мимолетом посещала его и касалась бедной Елички. Просто раньше он не мог ее ухватить, занятый другими проблемами. А теперь голова была пуста, как вакуум, и единственной мыслью было вспомнить эту самую мимолетно-ускользающую догадку.
И он вспомнил. Она была проста и заключала в себе один-единственный вопрос:
«А что бы было, если бы Еличка вдруг заговорила?»
Скажем, в ее здоровье наметились явные тенденции к восстановлению, она уже понимает, что ей говорят, узнает знакомых ей людей, самостоятельно садится и членораздельно и осмысленно произносит несколько слов.
Вот-вот девочка начнет складывать слова во фразы и назовет имя убийцы ее старшей сестры.
Как отреагирует на такую новость Александр Кара?
Испугается?
Захочет довершить начатое, то есть снова попытается убить?
Пожалуй, больше ему ничего не остается. Неужели эта мысль – его, Воловцова, удача?
Вскоре пришедшая мысль развернулась в стройную идею. А идея – в продуманный план. Теперь судебный следователь по наиважнейшим делам Иван Федорович Воловцов знал, что делать, и вновь обрел уверенность. Ибо неуверенные и сомневающиеся – в героях не ходят. А Воловцову была нужна только «виктория»…
Иван Федорович расплатился с кучером и направился к небольшому дому с мезонином.
– Доложите господину профессору, что к нему прибыл по неотложному делу судебный следователь Воловцов и просит его принять…
Он без приглашения прошел в переднюю и снял шляпу и пальто. Это значило, что выбора у профессора нет, и профессорская прислуга тотчас это поняла. Менее чем через минуту судебный следователь уже поднимался по скрипучим ступеням в кабинет доктора Прибыткова.
