его непосредственным командованием — по всем данным, около ста шестидесяти тысяч человек, — стала резервом могущественного воинства за южной оконечностью линии реки Фирей, и архиепископ воинствующий перенес свою штаб-квартиру в Чизуэйл, чтобы облегчить проведение подобных совещаний.
Нет, напомнил себе Рейнбоу-Уотерс. Совещания, да. Но подобные? Думаю, что нет.
— Могу я спросить, зачем вам понадобилось видеть нас, милорд? — спросил Сейнтаво, наклоняясь вперед и игнорируя бокал с вином у своего локтя. — Полагаю, для того, чтобы поделиться еще более плохими новостями, — язвительно добавил он.
Архиепископ-инквизитор становился все более раздражительным — хотя Рейнбоу-Уотерс отрицал бы, что он мог стать более раздражительным после их первой встречи — по мере того, как ситуация ухудшалась. Он ясно дал понять, что знает, что истинную причину всех их неудач можно найти в беспечности их командиров. Он становился все более резким и больше не стеснялся демонстрировать свое недовольство Рейнбоу-Уотерсу так же явно, как и Уолкиру. Граф не мог решить, было ли это просто потому, что Сейнтаво был такой естественной занозой в заднице, или это отражало тон частных депеш, которые архиепископ-инквизитор регулярно получал из Зиона.
— На самом деле, боюсь, что это так, ваше преосвященство, — сказал теперь командующий могущественным воинством, его тон был спокойным, а выражение лица странно безмятежным для человека, собирающегося сообщить новости о еще большем бедствии личному представителю Жэспара Клинтана. — Сегодня вечером я получил посыльную виверну от графа Голден-Три. Завтра на рассвете Сейрмит сдастся еретикам.
— Что?! — Сейнтаво резко выпрямился на стуле, его лицо исказилось от ярости.
— Прискорбно, — сказал Рейнбоу-Уотерс, — но вряд ли неожиданно, ваше преосвященство. — Он покачал головой. — Сейрмит был полностью изолирован в течение почти двух пятидневок, но граф Голден-Три продолжал время от времени выпускать виверн-посыльных. Я поделился его донесениями с вами и архиепископом воинствующим Густивом, и уже некоторое время было очевидно, что, если мы не откроем главную дорогу, потеря Сейрмита неизбежна. Согласно последней депеше графа, у него осталось менее сорока патронов на винтовку и достаточно еды, чтобы прокормить своих людей менее чем на пять дней. Еретики более шести дней даже не нападали на его позицию. Они просто сбрасывают на него снаряд за снарядом и убивают где-то от трех до шести сотен его людей каждый день, даже не подвергая свою пехоту его огню. — Граф пожал плечами. — При таких обстоятельствах капитуляция, которая может спасти жизни его оставшихся людей, является единственным логичным выходом.
— Логично?! Какое отношение логика имеет к войне за душу всего мира? — потребовал Сейнтаво. — Этот джихад не имеет отношения к логике, мой господин! Речь идет о победе над Шан-вей и ее приспешниками и спасении души каждого верного дитя Матери-Церкви, живого или еще не родившегося. Кроме того, какое значение имеет простая жизнь или смерть?!
— При всем моем уважении, ваше преосвященство, думаю, что это может быть немного трудно объяснить сыновьям и дочерям мужчин в Сейрмите. Я не ставлю под сомнение важность защиты Матери-Церкви и защиты Божьей воли даже ценой наших собственных жизней. Но мне кажется, что, когда смерть за Бога не может дать ничего, кроме как умереть за Бога, можно было бы извинить то, что человек не хочет создавать больше сирот и вдов, чем нужно.
Сейнтаво покраснел от холодного, невозмутимого тона харчонгца, но граф, казалось, этого не заметил.
— Если бы было возможно освободить и пополнить запасы графа Голден-Три, — продолжил он, — тогда его долгом было бы продолжать удерживать свои позиции, пока наши колонны не достигнут его. К сожалению, этого не произойдет.
— А почему бы и нет? — потребовал Сентаво. — Почему вы не сменили его?
— Потому что к этому моменту могущественное воинство понесло более тридцати двух тысяч потерь, пытаясь сделать именно это, ваше преосвященство. — Рейнбоу-Уотерс откинулся на спинку стула. — Это означает, что наши потери в попытке освободить его теперь превышают общую численность, все еще находящуюся под его командованием, на пятьдесят процентов. Математика неопровержима. Я не могу позволить себе продолжать терять людей с такой скоростью, пытаясь усугубить неудачу. И даже если бы продолжение попытки имело какой-то военный смысл — чего, повторяю, в этом нет, — это было бы уже невозможно.
— Почему нет? — зарычал Сейнтаво.
— Потому что армия Тарика захватила Глисин сегодня днем, — решительно сказал Рейнбоу-Уотерс. — Сейчас они переправились через Фирей у Глисина и в двух точках к югу от Глисина численностью не менее бригады, прикрываемые своими тяжелыми угловыми орудиями с восточного берега реки. Мосты в Глисине были разрушены до того, как позиция была захвачена, но инженеры-еретики уже перебросили через реку по крайней мере — по крайней мере, ваше преосвященство — пять понтонных мостов. Уверен, что есть дополнительные мосты, которые мы еще не видели. Если их нет сейчас, они появятся к утру.
На несколько секунд в кабинете воцарилась тишина, каким-то образом усиленная отдаленным злобным рокотом чарисийской артиллерии.
— По моим оценкам, потери еретиков составили более восьмидесяти тысяч человек, ваше преосвященство, — спокойно продолжил граф. — Но могущественное воинство потеряло более четырехсот тысяч человек, не считая потерь, понесенных вашей собственной армией Центр, а также потерь, понесенных графом Силкен-Хиллз и южным воинством теперь, когда Симкин и Хай-Маунт прорвались к Реклейру и Талласу. Если посчитать все, общая сумма, вероятно, очень близка к удвоению этого числа.
— Наши люди — и ваши люди — сражались с величайшим мужеством и упорством, и уверяю вас, что потери еретиков были намного тяжелее, чем те, которые они понесли в любой из своих кампаний с тех пор, как епископ воинствующий Барнэбей был остановлен в ущелье Силман. На самом деле, полагаю, что они могут быть тяжелее, чем все потери, которые они понесли во всех своих кампаниях с тех пор. Во всяком случае,
