это определенно относится к чарисийцам. И наши силы все еще целы, они все еще представляют жизнеспособную боевую мощь, несмотря на преимущества еретиков в артиллерии и мобильности — даже несмотря на их воздушные шары. Но соотношение потерь все более резко меняется в их пользу, а не в нашу, и наши позиции напряжены до предела, как показывает то, что только что произошло в Глисине. И, возможно, что еще важнее, они проносят острия копий мимо наших позиций. Они собираются превратить это из битвы за укрепленные позиции в войну маневра, передвижения, где их мобильность и их воздушные шары будут еще более решающими, чем они были до этого момента.
— Так что ты предлагаешь делать? — проскрежетал Сейнтаво.
— Есть только одна вещь, которую я могу сделать, ваше преосвященство. — Рейнбоу-Уотерс спокойно встретил яростный взгляд архиепископа-инквизитора. — Если я не прикажу немедленно отступить всем людям к северу от Глисина, еретики двинутся на северо-запад, отрежут их и сделают с ними то же самое, что они только что сделали с Сейрмитом. Но как только я эвакуирую этот конец линии реки Фирей, других подходящих оборонительных позиций, кроме Мартинсберга, не останется. Действительно, учитывая угрозу еретических сил в Фор-Пойнте Холи-Лэнгхорну в Трэнсиле, может оказаться необходимым отступить до самого этого города. По крайней мере, я считаю, что было бы необходимо отправить архиепископа воинствующего Густива и все его оставшиеся силы, чтобы удержать эту позицию.
— Это больше семисот миль отсюда! — выпалил Сейнтаво. — И если вы отступите мимо Мартинсберга, вы отдадите все баронство Чарлз и Сардан еретикам и демонопоклонникам!
— И если я не отступлю, ваше преосвященство, тогда моя армия — и ваша — будет уничтожена. В этот момент не будет организованной силы, способной защитить кого-либо еще от еретиков и демонопоклонников.
— И вы обсуждали это с епископом Меркилом? — потребовал Сейнтаво.
— Да. И будет справедливо признать, что он чувствовал то же, что и вы, по крайней мере, поначалу. Однако в конце концов, я полагаю, он признал неудачную, но неизбежную логику моего анализа.
— И почему он не здесь, чтобы сказать мне это сам?
— Подагра, которая так долго мучила его, стала намного хуже, ваше преосвященство. Полагаю, что его естественное… недовольство недавними событиями усугубило это состояние. В любом случае, в настоящее время он с целителями, хотя полагаю, он будет доступен для беседы с вами завтра или послезавтра.
— Завтра или послезавтра? — повторил Сейнтаво уродливым тоном. — Что ж, милорд, что бы ни чувствовал или не чувствовал епископ Меркил — при условии, что его состояние здоровья не… повлияло на его душевное состояние — я категорически отвергаю вашу «логику»! Мы — Божьи воины. Мы обязаны ему нашими жизнями — и нашими смертями, если до этого дойдет, — и Он ожидает, что мы будем продолжать сражаться за Его дело, веря, что в день битвы Он будет нашей крепостью и нашим убежищем. Вы не отступите, мой господин!
— Ваше высокопреосвященство, я мог бы указать, что, несмотря на весь ваш высокий церковный ранг, не вы являетесь моим интендантом, а епископ Меркил. Поэтому сомневаюсь, есть ли у вас полномочия отменить мои намерения, если он их одобрил.
— Что бы вы ни думали о моей власти, милорд, я не согласен. — Сейнтаво заметно дрожал от силы своего гнева. — И хотя официально я могу быть «всего лишь» интендантом архиепископа воинствующего Густива, я также являюсь личным представителем великого инквизитора. Готовы ли вы сказать ему, что у меня нет «полномочий», чтобы отменить ваше трусливое намерение убежать от врагов Бога?
Его тон был язвительным, взгляд презрительным, но граф только пожал плечами.
— Я ожидал, что вы можете… не согласиться с моим анализом, ваше преосвященство, — сказал он тем же спокойным, почти разговорным тоном, — поэтому принял меры предосторожности и сообщил о своих намерениях викарию Аллейну.
— Ты это сделал? — спросил Сейнтаво совсем другим тоном, явно ошеломленный разумно звучащим ответом Рейнбоу-Уотерса.
— Действительно, я это сделал, — ответил Рейнбоу-Уотерс. — И получил его ответ по семафору незадолго до захода солнца. К моему некоторому удивлению, в личном шифре генерал-капитана был второй ответ, адресованный архиепископу воинствующему Густиву. Викарий Аллейн был достаточно встревожен… радикальным характером моих намерений, и он хотел как можно яснее изложить архиепископу воинствующему свое собственное мнение и мнение своих коллег о них.
Он извлек единственный лист бумаги из папки на своем столе и протянул его Уолкиру. Архиепископ воинствующий, казалось, не особенно стремился принять его, но принял. Затем он развернул его и медленно прочитал. Его лицо ничего не выражало, когда он дошел до конца, затем внимательно и еще медленнее перечитал его. Он поднял глаза и очень аккуратно и тщательно сложил послание. Сейнтаво властно протянул к нему руку, но Уолкир, казалось, не заметил этого, глядя через стол на Рейнбоу-Уотерса, который посмотрел на него в ответ, приподняв бровь.
— Могу я спросить, согласны ли вы с инструкциями капитан-генерала, ваше преосвященство?
— Да, — ответил Уолкир. В его голосе было что-то странное, сочетание трепета и чего-то еще, что-то почти похожее… облегчение. — Да, согласен, милорд.
— Очень хорошо, — сказал граф. Сейнтаво переводил взгляд с одного на другого, все еще протягивая руку за посланием викария Аллейна, а Рейнбоу-Уотерс взял маленький колокольчик на углу своего стола и позвонил в него один раз.
Сладкий, музыкальный звук казался совершенно неуместным на фоне артиллерии еретиков, но он был удивительно четким и резким. На мгновение он повис в воздухе, затем дверь кабинета открылась, и вошел барон Уинд-Сонг в сопровождении полувзвода пехоты в форме императорских копий, харчонгской военной
