полиции.
— Да, милорд? — спросил барон, и граф грациозно махнул рукой в сторону Сейнтаво.
— Арестуйте его, — сказал он.
VIII
Храм, город Зион, земли Храма
— Да, ваше преосвященство? — сказал младший священник, входя в кабинет Уиллима Рейно в ответ на сигнал архиепископа.
— Мы слышали что-нибудь от отца Аллейна сегодня утром?
— Нет, ваше преосвященство. — Младший священник покачал головой. — Вы ожидали от него отчета или сообщения?
— Я ожидал увидеть его здесь, в моем кабинете, двадцать минут назад. — Рейно выглядел менее чем удивленным. Архиепископ всегда начинал свои дни рано; учитывая нынешнюю ситуацию, он привык начинать их задолго до рассвета, и все его старшие подчиненные научились делать то же самое. — Пошлите кого-нибудь узнать, что его задержало. И почему он не сказал мне, что задержится!
— Немедленно, ваше преосвященство.
Младший священник поклонился и исчез, а Рейно поднялся со стула и протопал к окну своего углового кабинета. В отличие от помещения, предоставленного викариям, его офис не мог похвастаться ни одной из мистически меняющихся сцен леса, леса или горы. Однако у него был отличный вид через площадь Мучеников на гавань, и он стоял, сцепив руки за спиной, сердито глядя на пейзаж.
Аллейну Уинчистейру лучше бы иметь чертовски вескую причину для своего опоздания — и еще более вескую причину из-за того, что он не предупредил Рейно о своем опоздании! Было более чем достаточно, чтобы один из его самых высокопоставленных заместителей внезапно решил, что у него есть дела поважнее, чем вводить его в курс последних злодеяний «кулака Кау-юнга».
Архиепископ прорычал проклятие.
Сцена перед ним выглядела совершенно обычной. Огромная, пылающая рука солнца только что поднялась над восточным горизонтом, белые гребни волн мчались по озеру Пей, и яркие знамена Матери-Церкви весело трепетали на резком ветру, налетавшем с озера. По озеру плыли паруса, по улицам двигались первые утренние пешеходы, и все это было успокаивающе нормально, даже спокойно.
И все это было ложью.
Он вздохнул, выражение его лица было гораздо более встревоженным, чем он позволил младшему священнику увидеть, когда он посмотрел правде в глаза.
Зион был пороховой бочкой, и впервые в своей карьере он не мог предсказать, что должно было произойти на его улицах. Паника, которую он не мог видеть из своего окна, висела над городом Бога, как отвратительные миазмы. Как чума. Новости с передовой были разрушительными, и, несмотря на сопротивление Рейно, Жэспар Клинтан постановил, что инквизиция будет скрывать информацию о капитуляции графа Голден-Три, точно так же, как она пыталась скрыть новости о капитуляции епископа воинствующего Лейнила. И точно так же, как это не удалось в случае Лейнила Бригэма, это не удалось и в случае Голден-Три. Эти проклятые листовки — эти невозможные, демонические листовки — выкрикивали новости с каждой стены, из каждого дверного проема. И что бы ни говорил себе Клинтан, на чем бы он ни настаивал на своих все более жестоких — и бессвязных — конференциях, народ Зиона верил этим листовкам больше, чем самой Матери-Церкви.
Конечно, они это делали, и на то были веские причины. Вот почему Рейно с самого начала выступал за то, чтобы говорить правду. Подвергайте цензуре новости, если это необходимо, но говорите правду в официальных новостях, которые они публиковали, чтобы люди, читающие эти листовки, не решили, что это враги Бога сказали правду, а Его защитники солгали. Однако до появления этих информационных бюллетеней инквизиции никогда не приходилось беспокоиться об этом, и Клинтан, казалось, не мог признать, что методы, которые всегда срабатывали раньше, больше не будут работать.
Затем произошел всплеск нападок «кулака Бога» на высшее духовенство, особенно среди епископата. Это было достаточно плохо, но за последние пятидневки восемнадцать обычных агентов-инквизиторов попали в засады, когда они выполняли свои обязанности. Семнадцать из них были мертвы, восемнадцатый был в коме, и никто — ни одна живая душа — не видел проклятую штуку Шан-вей. Никто. Когда инквизиция не смогла найти ни одного свидетеля жестокого убийства одного из своих — когда все настаивали, что понятия не имеют, что произошло, — они вступили в неизведанные моря. Ничего подобного никогда раньше не случалось. И единственное, в чем он был уверен, так это в том, что эти убийства не были совершены «кулаком Бога». Атаки были слишком… небрежными. Слишком страстными. Они были делом рук возмущения, а не продуманной стратегии. Кроме того, «кулак Бога» всегда презирал случайные нападения на случайно выбранных уличных агентов-инквизиторов. Нет. Эти нападения были делом рук обычных зионитов, результатом ярости, кипящей прямо под этой спокойной поверхностью за его окном.
Это не значит, что все население города втянуто в это, Уиллим, — сказал он себе. — Сколько людей нужно, чтобы убить восемнадцать человек, особенно когда они пойманы в одиночку или с единственным товарищем, который им помогает? Это может быть не более чем горстка недовольных! Так что Жэспар прав. Нападения не доказывают, что… недовольство является всеобщим.
Нет, это не доказывало окончательно ничего подобного. Но Уиллим Рейно в свое время был агентом-инквизитором — и прокурором-инквизитором. Он не мог бы начать подсчитывать количество дел, которые он возбудил на основе гораздо более надуманных улик, чем семнадцать тел в морге инквизиции.
А теперь Уинчистейр даже не потрудился прийти на прием! Что ж, его ждет нагоняй, когда он все-таки прибудет, и…
