Прилетевшей ручкой Шеврикука в пустотах бланка учета с удовольствием провел черточки, расписался, не забыв укрепить имя должностью, и, не пожелав отправиться за гуталином или касторовым маслом, послюнявил рекомендованный палец и поставил печать.
— Время укажите, — хмуро сказала Гликерия. — Век, год, месяц, час, минута. И ниже опять печать.
— Пожалуйста! — обрадовался Шеврикука. — Значит, есть нужда и в алиби!
— Это дело второстепенное, — не глядя на Шеврикуку, произнесла Гликерия.
— Я так и понял, — кивнул Шеврикука. — Иное привело вас в Землескреб. Но зачем были нужны эти долговременные подходы и маскарады? Отчего нельзя было выложить свои побуждения сразу? При ваших-то способностях брать быка за рога?
Огонь был в глазах Гликерии, пламя могло опалить Шеврикуку.
— Конечно, вы вольны допускать сейчас насмешки и издевки, — сказала она. — Вы сейчас при силе.
— При какой силе? — удивился Шеврикука.
— При доверенности.
— При какой доверенности?
— При генеральной.
— Вот тебе раз… — пробормотал Шеврикука. И слова более произнести не смог. — Надо же… — сказал он наконец. — Неужели вы укротили гордыню и явились сюда из-за нелепых слухов? Неужели так? Вы меня огорчили, Гликерия Андреевна…
Гликерия промолчала.
— От кого и что вы узнали про доверенность? — спросил Шеврикука. — И что это за сила, которую она якобы дает?
— О доверенности известно многим, — выговорила Гликерия, опять же не глядя в глаза Шеврикуке. И сразу же уточнила: — Уже многим…
— Это как раз объяснимо, — сказал Шеврикука. — Слухами выстрелить нетрудно, и даже можно предположить — с какими целями. Но вот что за силы-то? Что вы о них слышали?
— Шеврикука, это лишнее…
— Я не фальшивлю, поверьте мне. Какие такие силы могли быть у мухомора Петра Арсеньевича и отчего они не спасли его? Именно не спасли… Да и не доверенность это вовсе, а…
— А… — Гликерия напряглась, будто бы прыгнуть желала к Шеврикуке с намерением вытрясти из него секреты. — А что?!
— Не имеет значения, — сухо сказал Шеврикука. — Но не доверенность. Был бы очень признателен, если бы вы посвятили меня в суть того, что известно многим.
— Слышала, — Гликерия говорила уже холодно и высокомерно, — что вы получили особенное наследство. Более ничего не ведаю. Как не ведаете, если верить вам, и вы…
— Я вас не обманываю, — подтвердил Шеврикука. — Но я из-за дурноты своей натуры, заранее прошу извинений, могу подумать, что именно слухи подтолкнули вас к походу в Землескреб, либо — на разведку, а либо и с надеждами, что некие силы, якобы доставшиеся мне, окажутся нелишними в ваших предприятиях.
— Вы искажаете мои слова, — гордо заявила Гликерия. — И опять позволяете себе насмешки и издевки. Никакого интереса к вашим силам у меня нет.
— В это, раз вы здесь, — сказал Шеврикука, — я не могу поверить.
— Хорошо, — не без колебаний согласилась Гликерия. — Интересы есть. Думайте обо мне что хотите.
— Вы говорите так, будто сейчас происходит наше с вами знакомство, — заметил Шеврикука. — Или передо мной сегодня совершенно новая Гликерия Андреевна?
— Я всегда прежняя и всегда новая. Но что вы знаете и обо мне прежней-то?
— Ваши слова резонны. Но откройте мне ваши интересы. А я смогу предположить, на какие силы вы желаете опереться и, стало быть, в чем суть, пусть и частичная суть, бумаг Петра Арсеньевича.
— Мы с вами сейчас не на равных, — опечаленно произнесла Гликерия. — И вы снова насмешничаете. Жаль. Это досадно.
— Гликерия Андреевна, но ведь я могу ощущать нынче и раздражения. Или скажем мягче — недоумения. Вы получили бинокль?
— Получила, — сказала Гликерия.
— Значит, Дуняшины свидания со мной не секрет. И Дуняша, надо полагать, выволочек от вас не претерпела. Неделями назад мысль об обращении ко мне с просьбой о чем-либо была для вас отвратительна. И я могу вас понять. И Дуняша действовала как бы против вашей воли, хотя и служила вашим необходимостям. И это я тоже могу понять. Но сегодняшний ваш визит, да еще с переодеваниями, да еще и сразу же после того, как я нечто открыл, а вы будто за углом стояли, и вызвал мои… недоумения. Я нервен сейчас, и мои слова вам придется вытерпеть.
— Что-то я вытерплю, — сказала Гликерия. — Но не все. А за углом я не стояла.
— И на том спасибо. Но кто-то, выходит, стоял. И этот кто-то мог бы вас известить, что как только я нечто открыл или отрыл, так тотчас же и зарыл. И при мне ничего нет.
— Я ли вас не знаю, — грустно улыбнулась Гликерия. — Вчера вы зарыли, а завтра отроете.
— Вы меня желаете раззадорить. Или даже разъярить… — тихо произнес Шеврикука. — Я нервен сейчас, но благоразумен.
— Я вовсе не хочу разъярять вас. Какая мне от этого выгода? — Гликерия снова улыбнулась, но теперь в ее улыбке было лукавство, а пожалуй, и кураж. — Я хочу разбудить в вас игрока, каким вы были в удачливые дни.
— Ага. Игрока. Понятно. Но игра-то идет или будет идти ваша. А ято в ней при чем? Или при ком?
— У вас пойдет своя игра! — Гликерия будто рассердилась.
— Ваш интерес не с Пузырем связан? — спросил Шеврикука.
— Не с Пузырем! — отрезала Гликерия.
— Но паспорт-то вы наверняка выправили в связи с Пузырем, — предположил Шеврикука.
— Паспорт? — смутилась Гликерия. — Что за паспорт?..
— Обыкновенный. Правда, старого образца. Без двуглавого. Еще предстоит менять. Опять будут затруднения…
— Паспорт вас пускай не заботит… Это так, забава…
— Он меня и не заботит, — согласился Шеврикука. — Меня занимает одно. Отчего местом прописки вы назначили себе Останкино, а не Покровку, как того требовали бы обстоятельства вашей жизни? Впрочем, это домашнее и мелочное любопытство. И ответ ваш не нужен. Я просто, опять же по дурноте и мелочности натуры, подумал: а как же Пузырь, списки и прочее и прочее? На Покровке нет Пузыря…
— Шеврикука, — Гликерия выглядела расстроенной, — вы вольны сегодня прикидываться дурным и мелочным. Да, отчасти добытый паспорт связан с Пузырем. Но отчасти. Да, вышла для меня и забава. Вы ведь небось и сами выправили себе паспорт?
— Выправил, выправил! — закивал Шеврикука. — Оттого что глупый и легкомысленный!
— Вот и я увлеклась, — призналась Гликерия. — Без разумной мысли…
«Вроде бы и умилиться нам сейчас следует, — подумал Шеврикука, — по поводу сходства наших неразумностей, а потому и сходства наших натур и судеб, и шагнуть друг другу навстречу, и… Но не выйдет… И не надо».
— Но, может быть, они и понадобятся. И мне, и вам, — сказала Гликерия чуть ли не доверительно, чуть ли не душевному другу.
Этой якобы доверительности Шеврикука сразу же захотел установить цену.
— А если я вам сегодня не открою, — спросила Гликерия, — ради чего я желаю опереться на ваши… на ваши возможности?
— Значит, все нынешние хлопоты пройдут без пользы для вас. Или уже прошли без пользы.
— Но если я дам слово, что вы ни в чем не будете ущемлены, что вы не подвергнетесь никаким неудобствам и уж тем более опасностям и ничего не утеряете, а возможно, и приобретете, даже и тогда вы не согласитесь оказать мне услугу?
— Гликерия Андреевна, Гликерия Андреевна… — вздохнул Шеврикука.
— Вы не верите моему слову?
— Своему ли слову, вашему ли слову… — развел руками Шеврикука.
— Опять вы не желаете говорить со мной всерьез! — осерчала Гликерия. Потом все же осадила себя и продолжила: — Возможно, вам и вовсе не придется заглядывать в свои сундуки и арсеналы. Скорее всего, дело обойдется и без ваших подсобий. Но я хотела бы сегодня, теперь же знать, какие у меня могут быть резервы и вспоможения. Оттого я и унижаюсь перед вами. Но, похоже, мои унижения вам приятны. А я и предполагала, что они будут вам приятны. И все же, глупая и безрассудная, явилась в Землескреб.
— Ваши унижения, если это и впрямь вынужденные унижения, — сказал Шеврикука, — мне приятны и неприятны. Сами знаете почему. Относительно же вашей безрассудности позвольте выразить сомнения.
— Вы хозяин положения, — сказала Гликерия.
— Как регистратор вы удовлетворены заполненным мною бланком? — спросил Шеврикука.
— Как регистратор я не удовлетворена бланком, — сказала Гликерия. — В нем — обман. Но тень Фруктова мало кого сейчас волнует. А слова ваши я должна признать любезным пожеланием пойти вон, не так ли?
— Гликерия Андреевна, — сказал Шеврикука, — или вы открываете мне ваши интересы и суть вашего свежего приключения, или говорить нам более не о чем.
— Сегодня я не готова открыть вам… — твердо сказала Гликерия. Но слезы появились в ее глазах.
— Дайте хоть намек… — начал было проявлять слабость Шеврикука.
— Шеврикука, — волнение Гликерии, казалось, было искренним, да и страсть, разгорающуюся в ней, Шеврикука ощущал, — я бы на колени встала перед тобой, но это не по мне, ты это знаешь… Ты говорил о дурной клятве и тем меня обидел или даже оскорбил… Но сейчас есть случай освободить себя от гнетущих обязательств. Навсегда. Или они погубят меня. И дадут ненавистному и уродливому движение к делам мерзким и злым… Я ведь знаю, каким ты бывал милосердным…
