Народное мнение считает обычно, что этот самый главный, являясь хозяином страны, не может стать предателем ее интересов, не догадываясь, что очень даже может! И сознательно, как наши нынешние (конца XX века) руководители, и бессознательно, от прекраснодушия и дряблости характера, как Николай II, объявленный почему-то "кровавым". И когда таковое происходит, когда верхушка, так или иначе, предает свой народ, народу очень трудно, а иногда и невозможно заявить о своем мнении. Словесных заявлений, хотя бы и коллективных, никто обычно не принимает в расчет, а восстать с оружием в руках, когда нет и оружия, и, главное, нет организации, когда все уже имеющиеся формы государственной организации охвачены коррупцией и предательством, но очень еще могут, защищая шкурные интересы свои, двинуть на тот самый народ силы полиции и армии, — восстать в таких условиях чрезвычайно трудно!
На этом, собственно, и играют все тайные организации, стремящиеся к захвату власти, будь ли то ассасины с их тайным террором, или масоны, стремящиеся подчинить себе элиту любой страны, и до псевдонародных организаций типа большевистской партии того же Ульянова-Бланка (по случайной партийной кличке — Ленина) с его идеей господства, с помощью террора, организованного меньшинства над неорганизованным большинством нации.
На этом строятся и все утверждения, что-де народ — быдло, мало что понимающее, и с его интересами считаться вовсе не стоит. Эти "вовсе не стоит" в конце концов и ввергают страны периодически в кровавый кошмар мятежей и гражданских войн, во-время которых гибнут и правые, и виноватые. (Первых, естественно, больше), а ужасы террора превышают все мыслимые пределы. После чего на пепле и головешках возводится кое-как новое здание новой (зачастую плохой) государственности… И не надо поэтизировать бандитов, даже если их появление вызвано уродствами политического бытия! Много лучше, когда дело решает избранная элита, та же боярская Дума, в конце концов! Хотя, к несчастью, устроить идеальный политический строй на все века вообще невозможно, ибо и "избранные" со временем вырождаются, теряя чувство ответственности перед нацией, начиная заботиться лишь о своих узкокастовых интересах, противоположных интересам страны. Очень и очень повезло Московской Руси XIV столетия, что ее элита еще не оторвалась от интересов нации!
Внешне на Москве в 1398 году все было спокойно. Лето простояло доброе, в срок прошли дожди, с сенами и хлебом управились вовремя.
Феофан Грек с Данилой Черным и артелью мастеров начинали подписывать уже третий храм, создавая надобную столичному городу церковную лепоту. Воротилось посольство из Царьграда. Икону "Спас в белоризцах" торжественно поместили в церкви Благовещения.
Софья Витовтовна родила дочерь, названную Анастасией. Зимою, Федоровским постом, Софья ездила одна в Смоленск, "на погляд" к отцу с матерью, провела там две недели, привезла с собою на Москву иконы и частицу Спасовых мощей — подарок Витовта своему московскому зятю.
Но за всею этой лепотой глухо и грозно нарастало недовольство посада, купечества и бояр своим князем.
Смуты в Орде и нашествие Тимура подорвали волжскую торговлю. Затяжная война с Новым Городом, окончившаяся поражением Москвы, отнюдь не прибавила популярности молодому великому князю. Сдача Смоленска Витовту и участие в том Василия Дмитрича, по сути благословившего литовский захват, как и погром Рязани, в котором, опять же, был впрямую виноват великий князь Василий, уже почти переполнили чашу терпения горожан. В торговых рядах открыто поговаривали о том, что Софья — колдовка, что она вадит Василия Митрича, понуждая на зло, и что покойный Митрий Иваныч ни за что бы не позволил Литве приблизить к самым рубежам Московии. Но как поется в песне: "И та беда не беда, лишь бы больше вперед не была!" Осенью грянул гром. К Нижнему подошел князь Семен с татарскою тысячью царевича Ентяка, взял и разгромил город.
(Ответный поход на булгар, Казань, Жукотин и Кременчуг возглавил брат великого князя, Юрий, тотчас ставший героем на Москве. А его последовавшая вскоре женитьба на дочери изгнанного смоленского князя, Юрия Святославича, была всеми согласно воспринята как прилюдное осуждение Васильевой политики дружбы с Литвой. Не с тех ли еще пор явилась ненависть Софьи к Юрию и его сыновьям, вылившаяся три десятилетия спустя в кровавую резню Шемячичей с Василием Темным?)
Нижний был взят двадцать пятого октября. Об этой беде, прознавши переже прочих, толковали ныне на семейном съезде Акинфичей в тереме Александра Андреевича Остея.
Остеиха в этот день сбилась с ног. В свои пятьдесят изрядно заматеревшая (по крутым-то лестницам бегать ныне и задышливо стало!), вставшая до света, раньше слуг и холопок, не первый ли раз присела на лавку с утра! Ноги уже не держали. Разглаживая обиходный домашний сарафан на тяжелых бедрах, вздыхая во всю грудь, думала: что еще надобно содеять до гостей? Пирог, ставленный с ночи, вот-вот доспеет, мясную уху и укроп варят на поварне, столовые сосуды — оловянники и братины, ковши, уксусницы, перечницы, рассольницы, солоницы, ставцы, блюда, тарели, ложки, ножи, достаканы и кубки — вычищены, сверкают медью и серебром. Выглаженные браные скатерти, фатки и утиральники — было бы чем вытирать руки гостям — прислуга сейчас будет расстилать и раскладывать в столовой повалуше. Кулебяки на три и на четыре угла изготовлены с вечера. Целого кабана, что ныне подадут на стол, сейчас поворачивают на вертеле перед огнем на заднем дворе, пова-ры бают, что как раз доспеет к наезду гостей. Горницы выметены и вымыты с вечера, столы и лавки отскоблены, проверяла сама! Сейчас по лавкам расстилают ковры. В бертьянице разливают по сосудам уксус, огуречный и лимонный рассолы, сливовую приправу и горчицу. Студень, икра и капуста, моченая брусница и тертая редька с медом — все очищено и раскладено по блюдам, до столов. Бочку фряжского открывали при ней. Боярыня сама приложилась: испробовать, не прокисло ли? Вино было доброе, разом горячо ударило в голову. Жонкам пить грех, да уж в ее-то годы и пригубить мочно!
Колыхнулась, вставая. Озорной скоморох XVII столетия, Кирша Данилов, охальничая, сложил такое вот присловье:
Наши жоны-ти идут, словно утушки плывут,Наши матери идут, словно свиньи бредут.
В самом деле, чем-то — глянуть со стороны — сходничала Остеиха и с раскормленной свиньей (подумать-то такое и то грех!). Мерянская кровь, примешиваясь к славянской, давала на Москве такие вот осанисто-тяжелые, на возрасте, женские телеса и мужескую приземистую, "гостинорядскую" чреватость.
Встала боярыня, выщипанною высокою бровью повела, приметив заметавшуюся холопку. Тяжело пошла в людскую: следовало, до столов, накормить слуг, ключников, поваров, хлебников, стряпух и горничных холопов хотя щами с кашею — не глотали бы голодной слюны, подавая на столы гостям.
Съезд ожидался немалый, едва ли не всем родом собирались нынче Акинфичи у Александра Остея.
Из восьми сыновей покойного Андрея Иваныча, внука Акинфа Великого, не было только Федора Свибла. Старый возлюбленник покойного Дмитрия, утесненный и ограбленный Василием, забравшим под себя Свибловы селы, редко показывался на люди.
Остей (два года осталось ему до шестидесяти годов), стоя па крыльце, сам встречал братьев, троекратно целуясь с каждым: Ивана Хромого, Ивана Бутурлю, Андрея Слизня — все названные были боярами великого князя. Младшие — Михайло Челядня, Федор Корова и Иван Зеленый (не очень-то и младшие, самому юному было уже за сорок!) — тоже не были обделены чинами и званьями, хоть и не входили еще в государеву Думу. Впрочем, Челядне высокое место было уже обещано.
Приехали и их двоюродники: сын Владимира Иваныча, Иван Замытский, и дети Романа Каменского — Григорий Курица, Иван Черный, Юрий, Дмитрий и Полуект.
Акинфичи вылезали из возков или спускались с седел, опираясь о плечи стремянных, все странно похожие друг на друга, большею частью приземистые, широкие в кости, с литыми бородами, проходили развалистою, неторопливой и властною походкой людей, уверенных в своем достоинстве и нерушимом богатстве.
Приехали их взрослые дети, приехали ближники, Морхинины, сыновья Григория Пушки и Владимира Холопища — всего за тридцать душ одних родичей да с полета стремянных, возничих и дружины.
Весь терем Остея гудел, как роящийся пчельник. Слуги носились стремглав, шестеро холопов уже несли на прогибающихся слегах неподъемную кабанью тушу, иные, вдев в металлические ручки дубовый шест, волокли окутанный паром котел с ухой. Мясные бюда сейчас, до поста, были в изобилии, и печеное и жареное: рябцы и зайцы, тетерева, голуби, цыплята и индюки. Украшением стола явился лебедь в перьях, с красиво изогнутою на серебряной проволоке головой.
И спервоначалу речей особых не велось — ели.
