– Задержанный идет со мной! – говорит он и грубо хватает меня за руку. Я расслабляюсь и убираю кровушку обратно.
– Что же, жаль, что нам так и не удалось поговорить. – говорю я, оборачиваясь к следователю, стоящему рядом с упавшей на пол лампой: – но я думаю, что мы с вами еще встретимся.
– Гррр… – выдавливает из себя следователь и достает из кармана пачку сигарет. Я выхожу вместе с сопровождающим в коридор и за нами закрывается дверь.
– Обязательно было его до истерики доводить? – тихо спрашивает меня идущий рядом инквизитор.
– Это было не обязательно, но мне очень хотелось. – признаюсь я: – что с Акирой и Юки?
– Вытащила их сразу же. – говорит инквизитор: – Юки даже испугаться не успела толком.
– Хорошо. – говорю я: – но вот стоило ли нас вытаскивать? У них ничего толком нет, уверен, что нас бы часика через два отпустили бы.
– Линда‑сан твоей уверенности не разделяет. Говорит, что у нас проблемы и замести под ковер не получится. Говорит, что по ее данным поезд Верховного Инквизитора уже выехал в сторону Сейтеки. – говорит Майко, принимая свой истинный облик, едва мы отходим от здания СКПУ на достаточное расстояние.
– Вот, елки. – грущу я: – только жизнь налаживаться стала.
Глава 14
Глава 14
POV Горо Такэмура, человек страдающий из‑за неопределенности
Если вы – старший инспектор СКПУ, который вот‑вот уволится и уйдет на заслуженную пенсию, человек, который дожидается выдачи своего значка, закатанного в плексиглас, вставленного в рамочку с надписью «за двадцать лет безупречной службы», то вы конечно же слишком устали для всего этого дерьма. Завалившиеся люди из Имперской Инквизиции ввели себя уж больно по‑хозяйски, и если в Японии чтут и уважают самого Тэнно, то это почтительное отношение не всегда переносится на его людей… и практически никогда не переносится на его спецслужбы. Самому Горо это все напоминало мышиную возню под ковриком – сперва Антимагия, которая вроде как должна быть государственной структурой, а по сути контролируется кланами и их представителями в парламенте и силовых структурах, потом Инквизиция, которая подчиняется только Имперской Канцелярии, потом еще эти пресловутые Эскадроны Смерти во главе с юной Сумераги. Что‑то слишком много спецслужб и особых подразделений для Сейтеки, не находите?
И потом – ему лично не понравились эти выскочки из Инквизиции. Слишком молодые, слишком резкие. «Освободите кабинет, Такэмура‑сан!». Ни тебе здрасте, ни тебе спасибо. Нет, он повидал за свою жизнь достаточно, чтобы знать о том, как государство ценит его и его службу, все двадцать лет, которые он отдавал здоровье и силы на службе этому государству. То есть плевать им на него. И на его двадцать лет, в течение которых он заглядывал в пасть этому голодному зверю.
Но сейчас речь не о нем и его двадцати годах безупречной службы. Речь о них, думающих, что блестящие значки и новенькие мундиру Инквизиторов – придадут им сил и уверенности. Эти ребята – всего лишь отрыжка вечной борьбы города со своим старшим побратимом, с самим Токио‑сама, который ничем не отличается от Сейтеки‑сама. Да, на то пошло – от всего остального мира. В этом мире возможно взять и выкинуть из собственного кабинета уважаемого человека, потратившего двадцать лет… а, да что говорить. Горо вздохнул и отпил кофе, отметив про себя, что временно перенести свой офис в ближайшее кафе – не такая уж и дурная идея. По крайней мере тут готовят сносный кофе, а если он окончательно устанет от жизни ближе к вечеру – то тут есть и виски. Или сакэ – в зависимости от степени его усталости. Кроме того, здесь его не найдет Кеко, которая скоро уже уедет в Токио и их встречи превращаются в мучительное предчувствие расставания. Кеко‑тян ярким светлячком пролетела через его жизнь и после ее отъезда, он так и останется в своем потертом кожаном кресле… памятником самому себе и собственной глупости. Сколько раз он открывал рот, отчаянно потея и пытаясь выдавить из себя фразу «а может быть ты все‑таки останешься, Кеко?» или там «знаешь, я буду скучать». Хоть что‑нибудь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но он – усталый, разбитый жизнью старик, а она – юная, чистая душой девушка из столицы. Он не вправе вешать на нее дополнительный груз ответственности, пусть она продолжает лететь сквозь жизнь ярким светлячком, радуя себя и окружающих. Может быть, в этом мире все что есть светлого, все что есть яркого, все, ради чего стоит жить – и есть Кеко. Кто знает? При мысли об этом у старого инспектора сжалось сердце.
– Эй, бармен! – крикнул он через полупустой зал: – плесни‑ка мне немного виски! – какого черта, подумал он, рабочий день все равно насмарку с этими уродами из Инквизиции, заявились как к себе домой. Он имеет полное право нажраться как свинья во имя Императора и его присных. И, возможно – пропустить рюмочку за здоровье Кеко‑тян.
– Ты уже пьешь? – за его стол садится красивая девушка в шикарном офисном костюме и в очках. Она осуждающе поджимает губы.
– Еще и полудня нет, Горо‑сан. – говорит она и достает из своей сумочки, больше похожей на большой кошелек – зеркальце. Смотрится в него и поправляет прическу.
– Еще нет и полудня, а ты уже пьешь виски. – повторяет она: – какой пример ты подаешь своей юной стажерке?
– Никакого не подаю. – говорит Горо, отворачиваясь в сторону. Как он мог позабыть что Кайя частенько наведывается в этот бар после бурно проведенной ночи и пьет кофе. Только ее сейчас не хватало.
– Почему это? – удивляется Кайя: – как говаривал Сунь Цзы – лицо начальствующее своим примером вдохновлять на подвиг должно одним лишь своим поведением. И не пить до полудня. Пример плохой. Я вот, например, думаю, что твоя стажер и так слишком много внимания тебе уделяет. Она как узнала, что мы с тобой просто любовники – вот такие круглые глаза сделала. Потому что обидно, что мы с тобой ее не позвали. Это же недоверие к своей коллеге, правда, Горо‑сан?
– Кайя… – простонал Горо, пряча лицо в ладонях.
– А что, правильно. Ты не должен был заводить себе любовниц, не поставив в известность всех предыдущих. Вдруг им тоже захочется. Нет, вот если бы твоя стажер вдруг сказала – а я не хочу заниматься непотребствами с вами, Горо‑сан и этой вашей Кайей – тогда понятно. Занимаемся непотребствами самостоятельно, – уточняет Кайя и машет рукой бармену, заказывая себе кофе. Она всегда берет здесь одно и то же и бармен кивает.
– Но мы же с тобой никогда и не занимались ничем таким, Горо‑сан, потому что ты выше всего этого. Я вообще сперва думала что у тебя и члена нет, а потом взглянула на твою эту стажера, как ее там – Кеко, да, вспомнила… – Кайя приложила пальчик к подбородку и кивнула: – по ней сразу видно, что ты ее – того… вот признайся, Горо‑сан, и давно вы вместе? А с женой уже развелся, или вы во грехе пребываете и по мотелям мыкаетесь? Так я что говорю, вы можете с ней у меня дома встречаться, все равно я большей частью в «Хилтоне» торчу. Кстааати, а ты в курсе, что туда завалились какие‑то шишки из Токио и чуть ли не вдесятером в один номер? Мужики все еще, да какие‑то пришибленные, что ли… то есть внутри пришибленные а снаружи – с гонором. То не так, се не эдак, полотенца у них видите ли недостаточно чистые, а при этом – в десять харь в один номер. А в номере, между прочим, всего три кровати, как они спят‑то – по очереди? Или все вместе? Интересные извращения у них в Токио.
– Токио? – поднимает голову Горо. Кайя кивает, довольная, что привлекла его внимание.
– Токио! – подтверждает она. Бармен приносит ей монструозную чашку с карамельным латте, эта чашка больше похожа на небольшой тазик, украшенный какими‑то сладостями. На блюдечке – несколько маршмеллоу, розово‑белые кусочки в виде сердечек. Какая пошлость, думает Горо, все в этом городе эксплуатирует примитивные человеческие чувства и эти сердечки из зефира – всего лишь отражение чувств девушки, сидящей напротив. Девушки, которая так страстно хочет быть любимой, что ищет утешения в чужих руках и пластиковых сердечках, в том, чтобы просто поговорить с ним после своей рабочей смены. А ведь он просто использует Кайю. Просто использует эту ее потребность выговорится, наладить хотя бы видимость человеческого общения… какая же он сволочь. И правильно делает Кеко, что уезжает в Токио, думает он, тут нет ничего, что бы могло заставить ее остаться.
