поклонников будут счастливы только увидеть тебя.
— Правда? — Настя прижала ладошки к щекам. — Правда, правда?
Иван уверенно ответил:
— Чистая правда. Верь мне, я знаю. Чистая правда. А потом... потом я приеду к тебе. Если ты, конечно, вспомнишь обо мне.
— Ваньша! — Настя вскочила и бросилась к Ивану. — Конечно вспомню, обязательно вспомню! Обещаю!
Пылко чмокнула Ваню в губы и стремглав понеслась обратно в лазарет.
Ваня улыбнулся. На душе сразу стало гораздо легче.
Он посмотрел вслед Настены и тихо прошептал:
— Все у тебя получится девочка. Главное — захотеть...
И тоже пошел в полевой госпиталь, твердо решив выпроситься у Елистратовой на выписку.
Варвара Сергеевна сидела у своей палатки и курила.
Увидев Ивана, она нахмурила брови и строго поинтересовалась.
— В чем дело, красноармеец Куприн? Почему вы не в больничной форме?
— Я здоров, товарищ военфельдшер второго ранга! — четко ответил Ваня. — Прошу выписать меня из госпиталя.
— Здоров, говоришь? — Елистратова улыбнулась. — Ну что же, пошли, я тебя осмотрю...
Иван чертыхнулся про себя. Лечила и осматривала его всегда лично Варвара Сергеевна. И эти осмотры для него стали настоящей пыткой. Происходило это всегда глубоко вечером, Елистратова звала его к себе, приказывала наголо раздеться, а потом очень подробно и тщательно осматривала, прикасаясь и поглаживая все тело. У Ивана сразу же начиналось буйство естества, но Елистратова не обращала на вздыбившееся мужское хозяйство никакого внимания.
Вообще, никакого. Словно его и не было!
Невозмутимо обрабатывала раны и отправляла обратно. Иван решил, что она просто издевается над ним, но причины такого отношения понять не мог. На какой-то личный загадочный интерес врачихи прямо намекало еще то, что по всем медицинским показателям Ивана еще к четвертому дню пребывания в лазарете должны были отправить в часть, но Елистратова все его не выписывала.
— Раздевайся, — Варвара Сергеевна присела на табуретку.
— Я здоров! — Иван резко сдернул с себя ремень и быстро стянул гимнастерку вместе с нательной рубахой. — Абсолютно здоров! Смотрите сколько угодно.
— Сейчас и посмотрим, — иронично хмыкнула Елистратова, а потом неожиданно поинтересовалась. — Сколько тебе осталось до отбытия срока в штрафной роте?
— Четыре дня... — Ваня запнулся, потому что Варвара Сергеевна застала его врасплох. — Кажется... четыре или пять. Или шесть...
— И ты стремишься на фронт? — Елистратова нетерпеливым движением пальца приказала раздеваться дальше. — Первый раз вижу такое.
Иван рывком спустил штаны с подштанниками. Но в этот раз почему-то мужской атрибут не стал реагировать как обычно.
Варвара Сергеевна удивленно вздернула бровь, едва заметно усмехнулась, встала и провела ладонью по груди Ивана.
Реакция последовала незамедлительно.
Елистратова торжествующе улыбнулась, но потом вдруг резко бросила:
— Одевайся... — в ее голосе промелькнула злая досада. — Выпишу я тебя. Выпишу. Разнылся тут. Завтра мы выдвинемся в Тартолово, немцев наши еще отодвинули, а везти раненых сюда далеко и опасно. Немецкие самолеты летают как у себя дома. Так вот, поможешь со своим дружком Петровым нам перебазироваться и выпишу вас. И напишу правильное заключение, о ранении. Вас же по ранению отпускают из штрафников? Но тебе все равно придется вернуться в свою штрафную роту, такой порядок. А уже оттуда, тебя отправят в обычную часть. Свободны, красноармеец Куприн...
Ваня быстро оделся, но уже перед выходом Варвара Сергеевна его остановила.
— Подожди... — она подошла, быстро поцеловала Ивана в щеку и прошептала:
— Береги себя Ваня, береги... — и грубовато подтолкнула. — А теперь иди...
Иван ушел, во всю матеря себя за то, что так и не решился поцеловать врачиху. Он уже почти собирался, но какое-то предательское чувство трусости остановило. Ваня никогда не испытывал проблем с женщинами, но перед Варварой Сергеевной почему-то робел. Возможно потому, что она была гораздо старше по званию, а Иван, наконец, начал привыкать к армейской субординации.
Петруха вечером поинтересовался:
— Посему такой глусный? Сидис, молсис как дулак. Сто слусилось?
Ваня молча пожал плечами. Сам-то он понимал, почему нет настроения, но делиться переживаниями с другом не хотел.
— Власиха хосесь? — Петруха ехидно усмехнулся.
— А это хосесь? — Иван показал ему кулак.
Якут не испугался и весело захихикал:
— Хосесь, хосесь. Нисево, флонта приедем, больше не захосесь. Тама баска совсем длугой клутить. Тама думаесь как свой сопа сохланить, а не пло баба. Как думаес, олдена нам дадут?
— Ага, — хмыкнул Ваня. — Дадут, а потом догонят и еще раз дадут.
— Засем два лаза? — удивился якут.
— Затем, — отрезал Иван и пошел договариваться с бабой Дусей, чтобы выдали форму Петрухе.
Ночь пролетела быстро, а наутро началась отчаянная суматоха. Почти всех раненых отправили в тыл, осталось всего несколько ходячих выздоравливающих, потом общими усилиями разобрали лагерь, погрузились на три едва живые полуторки и пяток телег и выдвинулись в сторону фронта.
Иван было попытался вытребовать себе назад свое оружие, потому что чувствовал себя словно без штанов, но как выяснилось, притащили его уже без стволов и без вещмешка. Петруха тоже остался безоружным, но не особо этим огорчался и болтал не умолкая.
— Война законсится, уцится пойду — уцитель хосю быть, однака. Уцитель холосо, — он убежденно покивал. — Уцитель все увасают, много снает, все баба любит. Потом сенюсь, баба себе холосый восьму. Какой сахоцю, такой и восьму! — якут мечтательно посмотрел на небо. — Умный, холосый, баба котолый больсе молсит и тлусы не носит. Детка мне лодит, много лодит. А ты, Ванюска, сто будесь делать после войны? Хоцесь еще детка? Детка холосо...
Ваня смолчал, потому что даже не представлял, что будет делать после войны. А мысли о том, что придется возвращаться в семью, то есть, к своей прабабушке под видом прадедушки, доводили его чуть ли не до сумасшествия. Правда дожить до конца войны он не особо наделся. Зато слегка надеялся, что рано или поздно его вернет назад в будущее.
«А если? — мелькнула вдруг в голове мысль. — А если доживешь до конца войны, что тогда? Если не вернет домой?»
Иван немного поразмыслил и решил попробовать остаться в армии. Другого применения себе в своей новой жизни он просто не нашел. А быть в армии, как бы это странно не звучало, ему нравилось.
«Пойду в военное училище, — рассуждал он. — Пораскину мозгами, вспомню что
