помыть тебя велели. Помогай, Настька.
Ваня осторожно отстранился, вдел ступни в обрезанные солдатские сапоги и встал.
Чувствовал он себя все еще скверно, нос, глотка и легкие свирепо саднили, глаза слезились, а голова гудела словно пустое ведро. Но ноги держали.
Санитарки, бережно поддерживая за локти, вывели его из палатки на маленькую полянку, где уже стояли несколько ведер с водой.
После чего, поливая из ковшика, начали мыть в четыре руки.
Обожженная кожа немедленно начала гореть, но Ваня не замечал боли из-за невероятного наслаждения — помыться не получалось уже две недели.
Неожиданно, кто-то начал елозить в паху. Ваня покосился и увидел, как Настя, высунув язык от усердия, старательно намыливает ему мужские атрибуты.
Главный атрибут, от такого бесцеремонного обхождения, немедля начал наливаться твердокаменной силой.
— Ой, мамочки... — взвизгнула девчонка, уронив кусок хозяйственного мыла и уставившись широко раскрытыми глазами на результат своего старания
— Хех!.. — Пожилая санитарка хлопнула себя по бедрам. — Вот же дурында...
Ваня опасливо повел взглядом, на предмет наличия в непосредственной близости Курицыной с ее страшной линейкой. Курицыну не нашел, зато увидел... Военврача второго ранга Елистратову.
Варвара Сергеевна сидела на пенечке, закинув ногу на ногу, неспешно покуривала и спокойно наблюдала за помывкой Ивана.
От такой неожиданности Ваня попытался прикрыться руками, но руки соскальзывали, а намыленный член все норовил выскочить.
На губах врачихи появилась странная улыбка, но разобрать что она значит Ваня не успел, потому что пожилая санитарка вылила на него целое ведро ледяной воды.
Но атрибут от такого еще больше воспрял.
Варвара Сергеевна подошла и начала бесцеремонно вертеть Ивана, тихо приговаривая при этом:
— Ожоги, ожоги, ссадины — ничего страшного, даже рубцов не останется. Евдокия Михайловна, обработаете зеленкой, теперь резко выдохни, красноармеец Куприн...
Ваня послушно выдохнул и снова зашелся в приступе кашля, правда уже не такого сильного.
— Легкое отравление, — сделала вывод военврач, не обращая внимания на уткнувшийся ей в юбку член. — Глаза слезятся? Носоглотка горит? Голова болит?
Ваня быстро согласно мотнул головой и хрипло поинтересовался:
— Со мной еще было... четверо... где они?
— Все здесь, не переживай милок, живы, — ответила за нее Евдокия Михайловна. — Потравились, контузии, не без этого, но скоро на ноги станут. Ну и тот, который нерусский, чуток обгорел.
Варвара Сергеевна недовольно стрельнула на нее взглядом и, не глядя на Ваню, строго заявила:
— Пару дней побудешь у нас, красноармеец Куприн, отлежишься, а потом в строй. Евдокия Михайловна, найдите ему какое-нибудь белье.
И ушла, подчеркнуто покачивая бедрами обтянутыми форменной юбкой.
Ваня тяжко вздохнул. Во врачиху он успел втюрится без памяти еще в свою первую попытку, а теперь чувство вспыхнуло с новой силой.
Затем Евдокия Михайловна с Настей домыли Ивана, снова в четыре руки измазюкали его зеленкой, выдали ему ветхий и сплошь штопанный, но чистый комплект нательного белья, накинули на плечи куцую шинельку и отвели в палату.
Оказавшуюся обычной поляной, на которой на кучах лапника, покрытых шинелями вповалку лежали во всю судачившие раненные.
— Слышь, Митроха, а за что тебе «Красную Звезду» дали?
— Не поверите... — щуплый красноармеец, баюкающий свою закованную в лубки левую руку, досадливо сплюнул. — За свинью!
— Да ладно брехать... — вразнобой заржали раненые.
— Вот вам хрест! — Митроха уже совсем было собрался перекреститься, но быстро передумал и вместо этого еще раз сплюнул. — Ей-ей, за свинью. Здорового такого хряка. Значитца, еду я на своей кобыле, поотстал от своих. Гляжу, а на опушке фрицы, пятеро и с ними хряк, привязанный к дереву! Фрицы лопочут, видать довольные, что мясцо раздобыли...
— А ты? — ахнул боец с забинтованными ногами.
— А я как дал из автомата! — Митроха сплюнул в третий раз. — Ну и положил всех одной очередью!
— А хряк?
— А что хряк? Я его за веревку и привел к своим. Не противился, бежал как миленький, видать сильно не хотел, чтобы его фрицы сожрали.
— А вы что?
— Так мы и сожрали, конечно. Оголодали, страсть, тогда. Ну и ротный на меня представление накатал. Тока там про хряка ничего не было...
Митроха собрался еще раз плюнуть, но тут увидел Ваню и радостно закричал:
— Слышь, робя, дык это тот штрафник, который доты подорвал. Эй, братишка, а правда вы ночь в нужнике фрицевском просидели, поджидая удобный момент, чтобы рвануть? Если бы вы знали, как шибало фрицевским дерьмом, когда их в лазарет притащили. Я как раз на перевязке был...
Ваня молча пожал плечами, с трудом пристроился на куче лапника и мгновенно заснул.
Уж вечером его разбудила Настена, притащившая жестяную миску, полную жидковатой гречневой каши, обильно сдобренной тушенкой и ломоть серого, ноздреватого, еще теплого хлеба.
Девчонка уходить не пожелала и пока Ваня ел, тихонько сидела рядышком, подперев острый подбородок кулачками.
Потом приперся щеголеватый младший лейтенант госбезопасности и очень подробно записал, что произошло на немецких позициях. Ваня все откровенно рассказал, два раза повторив про подвиг братьев Никифоровых. Но лейтеху, похоже, они не особо интересовали.
А потом наступила ночь, и Ваня снова крепко заснул...
Глава 14
Глава 14
Уже на следующий день Ваня почувствовал себе гораздо лучше; голова перестала болеть, кашель тоже почти не беспокоил. После визита младшего лейтенанта гебешника больше никто из начальства не появлялся. Ваня почему-то надеялся, что придет кто-то из штрафной роты, но никто так и не пришел.
Свое обещание отправить в часть через пару дней Елистратова не сдержала, надо сказать, без всяких причин, потому что Иван очень быстро практически выздоровел. Даже ожоги сошли без следа.
Сначала он откровенно наслаждался бездельем, но очень быстро полевой госпиталь начал сильно тяготить, а точнее, тяготили боль и страдания, пропитавшие все вокруг.
Раненые поступали сплошным потоком, им оказывали первую помощь, легких оставляли, умерших хоронили, а тяжелых отправляли дальше в тыл.
Установилась хорошая погода, ожили птички, но их пение всегда заглушали стоны и крики, не умолкающие в полевом госпитале. Ваня сильно удивлялся, как персонал лазарета еще не сошел с ума, потому что он сам уже не мог переносить вопли страдающих от боли людей и постоянный запах смерти: состоявший из смрада карболки, гноя и мочи.
Чтобы хоть как-нибудь занять себя, Иван начал помогать персоналу лазарета: в основном колол дрова и разгружал раненых. Легче на душе от этого не становилось,
