— Да у вас тут преступный сговор!
— Так, — продолжает Рыбкин. — А это заявление от гражданки Седых, проживающей по адресу…
— Какой Седых!!! — вопит Баранов.
— Слушай, майор, — не выдерживаю я. — Хорош орать, как потерпевший, а то сейчас мы тебя в дурку перенаправим.
— О нарушении общественного порядка, — невозмутимо продолжает участковый, — криках и пьяном дебоше в квартире номер…
— Да ты с ума сошёл, Лейтенант! — не может успокоиться майор.
— Дальше. Объяснительная записка от гражданки Пироговой Лидии Фёдоровны, лейтенанта ОБХСС, о нанесении побоев и попытке изнасилования со стороны майора Баранова, находившегося в состоянии алкогольного опьянения и утверждавшего, что по пьяни потерял табельное оружие.
— Что? — голос майора прерывается, и он, кажется, начинает понимать, что ситуация несколько хуже, чем он ожидал и нахрапом её решить не удастся.
— Тут копия медицинского освидетельствования гражданки Пироговой, полученная мной из городского травматологического пункта номер один. Пока всё. Но будет ещё мой рапорт о попытке оказать давление и предложить взятку, чтобы я не дал ход делу и совершил должностное преступление.
— Какая взятка?! Я ничего не давал.
— Ну и дурак, — пожимает плечами Рыбкин. — Шестьсот рублей на стол и свободен.
— Да ты! — взвивается Баранов, но тут же осекается и молча сопит, пытаясь сообразить, что же ему делать.
Наконец, он достаёт бумажник и вынимает из него двенадцать красивых зелёных пятидесятирублёвок.
— Сука ты, лейтенант, — бросает он потухшим скучным голосом.
— Оштрафую за брань, — усмехается дядя Гена. — Давай подтверждение, что ствол твой.
Баранов качает головой и подаёт Рыбкину кусочек картона.
— Как так? — удивляется тот. — И ствол на руках и карточка-заместитель?
— Тебе какая разница? Номер совпадает? Всё. Давай ствол!
— Больно ты разогнался. Бери бумагу, пиши. Я, майор Баранов В.Т. подтверждаю возврат личного оружия «ПМ» номер…
— Чего?!
— Пиши-пиши.
— Ничего я писать не буду! Ты совсем охерел, лейтенант. Бери деньги и давай ствол.
— Не будешь? — уточняет дядя Гена, забирая деньги. — Брагин, ты видел, он мне взятку предлагал? Приобщается к делу.
— Пиши, Егор, заявление о том, что видел.
— Б**дь! — стонет майор и тянется за листом бумаги.
— Опять брань. Нецензурная, между прочим.
Написав расписку в получении оружия, майор отдаёт бумагу Рыбкину, тот её забирает и внимательно читает. Потом, кивнув, достаёт из стола свёрток и передаёт Баранову. Тот быстро разворачивает его и проверяет номер и наличие патронов. Заметно немного приободрившись, он убирает пистолет под китель, встаёт и, ни на кого не глядя, идёт к выходу.
— Хоттабыч! — окликаю его я.
Он останавливается и смотрит на меня тяжёлым взглядом.
— Если Пироговой слово не так скажешь, не говоря уже о том, чтобы пальцем притронуться, я эти бумажки, вместе с твоей распиской, тебе в гудок забью. И в таком виде лично Андропову пошлю. Он таких бл*ей, как ты любит. Его хлебом не корми, дай вашему министру подлянку кинуть. Оценил красоту метафоры, пёс? То-то. Ну давай, двигай. И не пропадай, смотри. Скоро увидимся.
Он уже не в состоянии орать, поэтому просто выходит из кабинета, хорошенько шарахнув дверью.
— Соточка моя, — говорю я Рыбкину, когда майор убирается прочь.
— Не жирно тебе? — спрашивает он.
— Дядя Гена, не наглей, а то намекну твоему Артюшкину, как ты вопросы решаешь.
— Ох и хитрожопый ты пацанчик, Егорий. Смотри, не переигрывай. Андропов лишний был, он и так теперь пукнуть бояться будет.
— Опять Егорий? — хмурюсь я. — Просил же так не называть.
Он довольно ржёт.
— Странно, а раньше нравилось. Ладно, держи. Полтяшок-то твой был. Так что не слишком много ты поднял. Учиться тебе и учиться ещё, зятёк. Но задатки имеются. Далеко пойдёшь, если правильных учителей выберешь. А Артюшкин твой мне вообще тьфу, понял? Нашёл, тоже мне, авторитета.
Я забираю сотню.
— Ладно, Геннадий Аркадьевич. Будем считать, первое дело наше совместное.
— Первое — не первое, но ты смотри, с оружием не заигрывайся. Это может и боком выйти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Дядя Гена, ты бумаги-то давай сюда, как договаривались. И, кстати, гони ещё полтинничек.
— Охерел? — беззлобно спрашивает он. — Какой полтинничек?
— Я там твоей Наталье сапоги достал, «Саламандру». Тридцать седьмой.
— Чего? За полтинник? Да я за такие деньги воробья по городу загоняю. Есть в чём ходить, не барыня. Хочешь, сам дари. А меня не надуешь.
— Жмот ты, дядя Гена. А раз так, ищи себе другого зятя. Мне жадный тесть не нужен.
— Ну и дурак, — посмеивается он и убирает деньги во внутренний карман. — Желающие и без тебя найдутся.
— Деньги, — говорю я, — лучше разменять. А то вдруг этот гусь номера переписал и чего-нибудь там замышляет. Вряд ли, конечно, но лучше перебдеть, так ведь?
На этом мы расстаёмся. Я иду домой и беру одну коробку сапог для Наташки. Надо успеть расформировать весь этот домашний склад до прихода родителей.
— Наташ, у тебя когда дээр? — спрашиваю я, входя к ней в квартиру.
— Чего? — удивляется она.
— День рождения когда?
— Ты серьёзно? — делает она обиженное лицо. — Не помнишь?
— Тут помню, тут не помню, — отвечаю я словами фальшивого Доцента из «Джентльменов удачи». — Ты специально подчёркиваешь мою ущербность?
— Ой, прости. Просто… — она замолкает, не зная, что сказать. — Десятого сентября.
— Ты дева что ли?
— Какая ещё дева? — немного розовеет она.
— По гороскопу дева?
— А, ну да…
— А что я тебе подарил в последний раз?
— Бюст Ленина, — отвечает она чуть запнувшись. — И конфеты.
— Чего? — я начинаю смеяться. — Бюст Ленина? Вот я дурачок. Это наверное шутки ради было?
Она тоже улыбается.
— Такими вещами не шутят, — говорит она назидательно.
— Понятно всё со мной. В общем держи, наконец-то твой настоящий подарок пришёл.
— Ты чего, какой подарок? Откуда пришёл?
— Будем считать, посылка с «Али-экспресс» задержалась.
— Иногда, — говорит она, — я вообще не понимаю, что ты говоришь.
— Неважно, — машу я рукой. Примерь.
Я протягиваю ей белую плоскую коробку и её глаза становятся огромными от удивления.
— Это что? — спрашивает она.
— Ну смотри сама, — улыбаюсь я.
— Это мне? Ты с ума сошёл? Немецкие? Нет… Мне отец не разрешит их взять.
— Уже разрешил. Так что не переживай.
— Где ты их взял? — шепчет она. — Какие красивые… На манке…
В голяшке сапоги оказываются немного свободными, но радости и восхищению Рыбкиной нет предела. Она неловко меня обнимает и чмокает в щёку. Эх, Наташка-Наташка…
— Пойдём, я тебя чаем с вареньем напою, — говорит она и тянет меня за руку.
— Японцы говорят, что мужчина, который любит сладкое, подобен женщине.
— Чепуха какая, — смеётся она. — Чушь. Ешь смело, если тебе нравится. Мы же не японцы.
А мне не слишком-то и нравится, если честно. От сладкого тошнить начинает.
— Не могу, Наташ, — отнекиваюсь я. — Мне идти надо. Я с Платонычем встретиться договорился.
— Опять со своим Юрием Платоновичем. Ты к нему, как на свидания бегаешь.
— Он меня в шахматы играть учит. Мне для головы полезно.
— Ну ладно, — вздыхает она. — Если полезно, иди, а то тут помню, тут не помню.
Я ухожу, но иду не к Платонычу. Я захожу домой, беру коробку и другую мелочёвку и несу Лидке.
— Привет, была сегодня на работе?
— Нет, — машет она головой. — Сказала, заболела. Надо будет справку делать. Никого нет в больнице?
— Поискать-то можно. Да только зачем? Ты в травме почему не взяла?
— Ну ты что, не сечёшь? Чтобы все знали, что у меня побои?
— Пусть этот козёл сам решает. Он звонил?
— Ну естественно звонил. Я приехала утром, боялась домой зайти, вдруг он здесь ещё. Но нет, к моему приезду уже уехал. Я закрылась на все замки и сидела тряслась. Он примчался. Видать увидел, что пистолета нет. Я не открыла. Орал, матерился на весь подъезд. Потом свалил. Через пять минут позвонил из автомата. Орал опять, что убьёт, уничтожит, ну и всё такое. Где мой пистолет? Я тебя посажу! Ты шлюха! Ты проститутка и б*дь! В общем в таком духе всё. Я сказала, чтобы он у тебя спросил. Он чуть не взорвался, но звонить перестал. Так думаю, на тебя переключился. Но ты сам сказал, чтобы я на тебя валила.
