— А я им ничего не скажу, учитель. Что, обязательно разве говорить?
— Это решать вам, Бакли. Раз ничего у вас не болит, пожалуй, волновать их не стоит. Но если через неделю, через месяц вы вдруг почувствуете боль, придется родителям обо всем рассказать.
Парламентеры вернулись через несколько минут. Лицо Поттера было залито краской смущения. Следом вошел мистер Белл.
— Мистер Брейтуэйт, я бы хотел сказать ребятам несколько слов. — Я кивнул, и он встал рядом с моим столом.
— Хочу сказать вам, — начал он, — что очень сожалею о случившемся. Думаю, все мы вели себя немного глупо и чем скорее мы об этой истории забудем, тем лучше. Ну, как ты себя чувствуешь? — обратился он к Бакли.
— Все нормально, сэр, — ответил тот.
— Что ж, прекрасно. Ну, встретимся, как всегда, на следующей неделе.
С этими словами он, стараясь подавить нервозность, дружелюбно махнул на прощание рукой и вышел.
Ребята и сами были рады обо всем забыть, и я перешел к теме очередного урока.
Глава 20
В конце этой же недели в школу нагрянули газетчики. Директора убедили, что через газету он может донести свои педагогические принципы до широкой общественности, что ему представляется отличная возможность ответить всем своим критикам и противникам. Разрешение на такой визит дал Совет Лондонского графства. За день до прибытия репортеров директор собрал нас на педсовет и рассказал о предстоящем событии, попросив оказать посильную помощь. Его неподдельный энтузиазм передался и нам, и мы согласились сделать все, что нужно. Детям решили ни о чем не говорить — их будут фотографировать, и нам хотелось, чтобы они выглядели как всегда.
В десять утра приехали репортер и два фотографа. Вскоре они развили бурную деятельность, щелканье затворов и сверканье вспышек было неожиданным и назойливым. Дети, разумеется, пришли в волнение, а мои ученики так и тянули шеи к двери — им очень хотелось, чтобы их «щелкнули». Незадолго до полудня директор послал за мной и представил меня репортеру и фотографам, которые пили чай в его кабинете.
— Мистер Брейтуэйт, джентльмены хотят побеседовать с вами.
Я сел, и репортер начал:
— Когда мистер Флориан сказал, что здесь преподаете вы, я подумал: а не сфотографировать ли вас с вашим классом? Как символ того, что в школе царит дух демократии и равенства.
Я внимательно посмотрел на него. Демократия и равенство. Как они любят щеголять такими словами! Все во мне восстало, и я невольно воскликнул:
— Но зачем, для какой цели?
— Ну, например, чтобы показать — расовой дискриминации в Англии нет.
— Прошу меня извинить, — сказал я. Какая гротескная пародия на правду! — Видите ли, в этой школе я — только учитель, только это, и ничто другое. Совет прислал меня работать сюда не потому, что я цветной, и я не желаю пропагандировать какую-либо идею или теорию, а в особенности ту, о которой упомянули вы.
Видимо, я немного распалился, потому что все взглянули на меня с удивлением. Директор сказал:
— Должен призваться, мистер Брейтуэйт, что это предложение исходило от меня. Мне казалось, если людям станет известно, что у нас работаете вы, школа от этого только выиграет. Думаю, в английских школах не так много преподавателей-негров, одна из таких школ — наша, мы вправе этим гордиться, почему же не сказать об этом вслух?
— Мне очень жаль, мистер Флориан, — ответил я, — но общественный смысл моего пребывания здесь меня мало интересует. Умиротворять общественное мнение по вопросу о всеобщем равенстве — увольте. Я просто учитель и не нуждаюсь в рекламе, по крайней мере при таких обстоятельствах.
Они были разочарованы, но уговаривать меня не стали и вскоре снова взялись за работу: фотографировали ребят в классе, за обедом, на площадке, во время танцевальной перемены. На уроке у Белла ребята показывали фотографам высокий класс, облачился в спортивную форму и сам Белл. Ребята старались вовсю, предвкушая минуту, когда они откроют газету и увидят себя, вошедших в историю, на радость родителям и друзьям, на зависть менее везучим ученикам младших классов.
В следующий понедельник фоторепортаж был опубликован. Я говорю «фоторепортаж», потому что просто не знаю, каким еще термином назвать свершившееся бесчинство. Фотографии действительно были, что касается «репортажа», он состоял из нескольких подзаголовков и короткого абзаца, причем текст никак не раскрывал содержания фотографий. Всего их было три. На одной мистер Флориан, маленький седой согбенный старец, танцевал с кем-то из девочек, а вокруг него лихо отплясывали другие девчонки, и вид у них был неряшливый и диковатый. Такой контраст вызывал только смех. Второе фото запечатлело группу ребят, они стояли и лениво курили, на лицах отпечатались порок и развращенность. Третье показывало столовую во время обеда — казалось, тюремная «столовка» выглядит лучше. От этого «фоторепортажа» разило ужасной мерзостью, при виде его меня едва не затошнило, а в учительской я застал всеобщее негодование — слишком зло подшутили над школой газетчики. Миссис Дру объявила, что на первой перемене директор просит всех зайти к нему.
Детей такая реклама ничуть не огорчила, наоборот, они считали, что репортаж удался на славу. Что касается снимка с сигаретами, ребят, как выяснилось, соблазнили позировать. Мы, конечно, знали, что кое-кто в школе покуривает, но из фотографии следовало, что курят они открыто и вместе. Им было неважно, что изображено на фото, главное — напечатали, и многие даже поехали куда-то к черту на кулички, чтобы достать побольше экземпляров этого номера. Наверно, если у ответственных за публикацию и были какие-то угрызения совести, повышенный спрос на газету с этим «шедевром» надежно рассеял все сомнения.
Никогда еще педсовет не проходил так бурно. Все до одного восприняли «репортаж» как личное оскорбление. Что до Старика, он был глубоко опечален происшедшим.
— Когда я согласился, чтобы о нашей школе напечатали в газете, — сказал он, — имелось в виду, что это будет честная и объективная информация о различных сторонах нашей деятельности. Они обещали, что так и поступят, и я им поверил. Для написания статьи я дал репортеру тщательно подготовленный обзор всей нашей работы в школе. И что же? Они сделали все, чтобы очернить нас и высмеять. Они сыграли на руку тем, кто поливал нас грязью, ничего толком о нас не зная. Теперь наши недруги могут ткнуть пальцем в эти фотографии и сказать: «Камера не лжет». — В волнении он закусил нижнюю губу, эта странная привычка проявлялась, когда он принимал что-то близко к сердцу. — Не знаю, могу ли я призвать их к ответу за клевету.
— Да, идея, конечно, была довольно опрометчивой, — высокомерно заметил Уэстон, мгновенно забыв, как он сам голосовал за нее обеими руками.
— Согласен, мистер Уэстон, — безропотно ответил директор. — Это было очень опрометчивое решение, и вся вина лежит на мне.
— Как не стыдно, Уэстон, — воскликнула Клинти. — Вы были от этой идеи в восторге, как и все остальные.
— С вашей стороны, мистер Уэстон, не совсем честно говорить сейчас такое. В восторге были все, за исключением, пожалуй, мистера Брейтуэйта… да и у него были возражения личного порядка.
— Интересно, куда они подевали остальные фотографии? — спросила Грейс. — Я у себя наверху столько времени убила — и так девочек усаживала, и сяк.
— Ясно, все обычное, нормальное им было ни к чему. Кому интересно читать, как обыкновенные дети делают обыкновенные вещи? Зато как интересно написать об инкубаторе, где выводят кретинов, подонков и малолетних преступников! То-то ничего не подозревающий мир подивится!
— А вы почему возражали, мистер Брейтуэйт? — повернулась ко мне мисс Филлипс.
— Просто не хотел, чтобы меня выставляли напоказ, как какую-то диковинку.
— А разве вы не диковинка? Много ли вы встречали в Англии учителей-негров? — Уэстон был прав и знал это.
— Если интересно мое мнение, Уэстон, то смотреть на меня как на диковинку могут только дураки, которые считают: раз у меня темная кожа, значит, я хуже моего белого коллеги. Я учитель, и во мне нет ничего странного или диковинного. Репортер же, как я понял, заинтересовался возможностью показать учителя-негра с белыми учениками — отличная приманка для обывателей! А моя работа с ними, как я ее делаю —.это ему было безразлично. И вот поэтому, и только поэтому, я возражал.
— Не унывайте, Уэстон, — поддела его Клинти. — Газет много, ваша очередь еще придет.
— Меня по крайней мере на посмешище не выставили, — пробормотал он. Все поняли, что это камень в огород Старика.
— Это не ваша вина, любезный, — парировала Клинти. — Что поделаешь, если вы не умеете танцевать. — Ох уж эта неукротимая Клинти, последнее слово всегда оставалось за ней.
