Фильм оказался прекрасным, и мы вышли из кино под впечатлением — от превосходной игры актеров, от горькой правды жизни. Возле Пикадилли-серкус сели в автобус, идущий в Челси.
«Золотая рыбка» действительно была, как сказала Джиллиан, très élégant. Такие уютные ресторанчики становятся популярными за один вечер и так же быстро выходят из моды. На каждом столике вместо цветов стояла небольшая стеклянная ваза, в ней плавала живая золотая рыбка. Соответственно были разрисованы и стены: переплетающиеся водоросли, кораллы. Очень уместны были манипуляции со скрытым освещением — казалось, ты попал в подводное царство. Наверно, ужин здесь стоит недешево.
Появился метрдотель и, окинув меня вопросительным взглядом, провел нас к заказанному столику. Мы сели. Завязался тихий уютный разговор, мы думали об одном и том же: между нами происходит что-то очень важное, уже понятое, но еще не окончательно признанное. Но вдруг выяснилось — нас никто не обслуживает, хотя вокруг других столиков официанты так и вертелись.
Но вот официант принес меню, положил его на стол и удалился. Я видел, что Джиллиан едва сдерживается, но взял меню, и какое-то время мы выбирали, что будем заказывать. Официант вернулся и принял заказ, держась крайне непочтительно, а потом его не было так долго, что я не на шутку заволновался. В кошки-мышки, что ли, он вздумал с нами играть?
Наконец, он принес первое. Не знаю, нарочно он это сделал или случайно, но суп из моей тарелки пролился прямо на скатерть. Я чуть отодвинулся от стола, полагая, что официант, как и положено в хорошем ресторане, быстро примет меры, но он просто стоял и смотрел на меня, а на губах его играла легкая усмешка. Затянувшуюся паузу внезапно нарушила Джиллиан. Она быстро поднялась, взяла перчатки и сумочку.
— Идем отсюда, Рик.
С гордо поднятой головой она пошла к дверям, пожираемая десятками пар любопытных глаз. Я забрал свое пальто в гардеробе и поспешил за ней.
На улице она обернулась ко мне, глаза горящими углями сверкали на бледном лице.
— Отвези меня, пожалуйста, домой.
Я остановил такси. В машине она отодвинулась от меня и забилась в угол, холодная и чужая, словно мы никогда не были знакомы, и увела взгляд за окно. Я вдруг почувствовал, что теряю почву под ногами. Захотелось куда-нибудь убежать — от Джиллиан, от школы, от всего.
Что я такого сделал? Да, официант вел себя глупо и вызывающе, но разве в этом виноват я? Она сама выбрала этот ресторан и вот при первом же намеке на трудности срывает на мне зло. Неужели наша дружба значит для нее так мало? Возле многоэтажного дома на тихой улочке у набережной Джиллиан попросила водителя остановиться. Она вышла из машины, подождала, пока я расплачусь, потом быстро побежала наверх по ступенькам. Я смотрел ей вслед. Сейчас она исчезнет, уйдет из моей жизни навсегда. Но она повернулась и сказала:
— Ну, что же ты стоишь?
В голосе звенело раздражение. Это была другая Джиллиан — холодная, злобная. Я даже хотел быстро уйти прочь, но она значила для меня слишком много. Придется испить эту чашу до дна, какой бы горькой она ни оказалась. Я поднялся за ней.
Квартира ее находилась на первом этаже. Мы вошли в небольшую, но уютную комнату: глубокие кресла, огромный старомодный диван. Три низкие этажерки с книгами, на каждой выстроились всевозможные безделушки, керамические и медные украшения, серебро и стекло. На полу лежал толстый ковер, на стенах висело несколько репродукций современных художников-импрессионистов. Из комнаты выходило три двери, наверно, в спальню, кухню и ванную. Все гармонично, и гармонию эту нарушали мы.
Джиллиан нервничала. Она швырнула шляпку, сумочку и перчатки на диван, предложила мне сесть, а сама стала бесцельно ходить по комнате и поправлять вещицы на этажерках. Движения ее были резкими, стремительными, словно она безуспешно пыталась обуздать пришедший в движение мощный двигатель. Я сидел и ждал — сейчас скопившаяся в ней энергия вырвется наружу. Но Джиллиан скрылась за одной из дверей.
Я вынул из портфеля книжку стихов и положил ее на низкий столик. Вечер безнадежно испорчен, и торжественное вручение подарка будет сейчас просто неуместным.
Вскоре она вернулась, кажется слегка успокоившись. Уже хотела сесть, но на глаза ей попался сверток с книжкой. Она разорвала обертку и заглянула внутрь. Руки ее опустились в неподдельном отчаянии.
— Ненавижу, ненавижу тебя! — Каждое слово отлетало от нее сухим, болезненным кашлем. — Ну почему ты сидел и молчал как пень?
— Ты имеешь в виду официанта?
— Кого же еще?
— А что я должен был делать? Ударить его? Ты хотела, чтобы я устроил там сцену?
— Да, я хотела, чтобы ты устроил сцену. Со скандалом и мордобоем. — В ее устах это звучало похуже сквернословия. Глаза метали молнии, она выгнулась вперед, приподнятые руки чуть сзади — разгневанная птица.
— Что бы это дало?
— Не знаю и знать не хочу. Но ты должен был ударить его, избить, растоптать… — От ярости и всхлипываний ее речь стала почти бессвязной.
— Это ничего бы не изменило.
— Почему? Тоже мне Иисус Христос нашелся! Сидишь и терпишь, как над тобой издеваются. Или ты просто боялся? Боялся? Этого обиженного богом официантишку, эту неотесанную деревенщину?
— Ты не владеешь собой, Джиллиан. Бить людей — от этого никогда не было толку.
— Неужели? А ты знаешь другой метод? Хорош метод — подставлять то одну щеку, то другую, не лучше ли показать, что ты все-таки мужчина? — Она почти визжала, как торговка на базаре. — Кто-то все время должен за тебя вступаться, брать под крылышко. Клинти заступилась за тебя перед Уэстоном. Эта девчонка Дэр заступилась за тебя в метро. Наверно, сегодня за тебя должна была заступиться я?
Я вдруг почувствовал, что устал, безумно устал.
— Давай не будем больше об этом.
— Конечно, закроем на все глаза.
— Правда, давай забудем об этом.
— Забудем? Да ты знаешь, что сегодня за день? Я так его ждала, так к нему готовилась — мне хотелось, чтобы все у нас сегодня было чудесно, празднично. Именно сегодня! Я могла найти себе другое занятие, пойти куда-то еще, но я хотела быть с тобой, а ты мне спокойно заявляешь, что нужно об этом забыть? О, как ты мне противен, гадкий черный…
Она с воплем швырнула в меня книгой и сама кинулась на меня, словно взбесившееся животное, норовя расцарапать мне лицо. Нападение было таким внезапным, что я едва не потерял равновесие, но тут же сграбастал ее и крепко схватил за руки, отвел их подальше от моего лица. Выплеснувшийся наружу гнев придал ей сил, какое-то время она не уступала, борясь со мной яростно и молча. Потом вдруг обмякла, зарылась лицом мне в пиджак и начала рыдать.
Почувствовав, что запал иссяк, я отвел Джиллиан к креслу, и она, продолжая всхлипывать, боком уселась в него. Я сел рядом и в волнении смотрел на нее. В глубине души я понимал — это конец. Сейчас мне придется расстаться с ней навсегда. Неужели? Как хочется отдалить эту минуту! Наконец, она повернулась ко мне и спросила:
— Что же нам делать, Рик?
— Не знаю, Джиллиан. — Что я мог ей ответить? Мелькнул проблеск надежды, и я затаил дыхание: что она скажет дальше?
— Неужели мы будем сталкиваться с этим постоянно?
Она говорила о нас, о нас обоих.
— Ты имеешь в виду официанта?
— Да, с тобой часто бывает такое?
— Нет, пожалуй, редко. Видишь ли, когда я служил в ВВС, такого не случалось никогда, а после демобилизации я никуда особенно и не ходил… пока не начал встречаться с тобой.
Я смотрел на нее, не зная, что сказать. Официант своим дерзким поведением унизил и оскорбил ее, но неужели ни о чем подобном она не слышала? Она была англичанкой, всю жизнь прожила в Англии. Возможно ли, что вирус расовой исключительности не поразил ее?
— Ты не знала, что такое бывает? — спросил я.
— И да и нет. То есть где-то что-то я слышала и читала, но и представить себе не могла, что такое может произойти со мной.
— Это произошло, потому что с тобой был я.
Она резко вскинула голову, в темных глазах все еще стояла боль.
— Что ты хочешь этим сказать, Рик?
— Что ничего подобного впредь с тобой случаться не должно.
Я говорил эти слова против воли, умирая от любви к Джиллиан, и все-таки говорил, сам не знаю почему.
— Ты действительно этого хочешь, Рик?
Легко ли ответить на такой вопрос? Я вдруг почувствовал, что наша проблема слишком велика, слишком сложна, к ней имеют отношение слишком много людей, миллионы, которых я не знал и никогда не узнаю, но эти люди способны в одну секунду возненавидеть меня лишь за то, что рядом будет она. Не потому, что она красивая, добрая, воспитанная и очаровательная — нет. Только потому, что она — белая.
— Нет, Джиллиан, я этого не хочу.
Мозг взвешивал опасность, оценивал трудности, а сердце дало ответ прямо и без оглядки. Джиллиан поднялась, подошла и села на ручку моего кресла.
