ТИГР
Я вдруг сегодня вспомнил Сан-Франциско,Банкет на двадцать первом этажеИ сунутую в руки мне записку,Чтоб я с соседом был настороже.
Сосед — владелец здешних трех газет —Был тигр, залезший телом в полосатыйКостюм из грубой шерсти рыжеватой,Но то и дело из него на светВдруг вылезавший вычищенной пастойТигриною улыбкою зубастойИ толстой лапой в золотой шерсти,Подпиленной на всех когтях пяти.
Наш разговор с ним, очень длинный, трезвый,Со стороны, наверно, был похожНа запечатанную пачку лезвий,Где до поры завернут каждый нож.
В том, как весь вечер выдержал он стойкоСо мной на этих вежливых ножах,Была не столько трезвость, сколько стойкаПеред прыжком в газетных камышах;Недаром он приполз на мягких лапахНа красный цвет и незнакомый запах!
И сколькими б кошачьими кругамиБеседа всех углов ни обошла,Мы молча встали с ним из-за столаТем, кем и сели за него, — врагами.
……………………………………………………..
И все-таки я вспомнил через годНичем не любопытный этот вечер, —Не потому ли, что до нашей встречиЯ видел лишь последний поворот
Тигриных судеб на людских судах,Где, полиняв и проиграв все игры,Шли за решетку пойманные тигры,Раздавливая ампулы в зубах!
А он был новый, наглый, молодой.Наверно, и они такими были,Когда рейхстаг зажгли своей рукойИ в Лейпциге Димитрова судили.
Горит, горит в Америке рейхстаг,И мой сосед в нем факельщик с другими,И чем пожар сильней, тем на устахВсе чаще, чаще слышно его имя.Когда, не пощадив ни одного,Народов суд их позовет к ответу,Я там, узнав его при встрече этой,Скажу: я помню молодость его!
1948УЛИЦА САККО И ВАНЦЕТТИ
Ты помнишь, как наш город бушевал,Как мы собрались в школе на рассвете,Когда их суд в Бостоне убивал —Антифашистов Сакко и Ванцетти;
Как всем фашистам отомстить за нихМы мертвым слово пионеров далиИ в городе своем и в ста другихИх именами улицы назвали.
Давным-давно в приволжском городкеТабличку стерло, буквы откололо,Стоит все так же там, на уголке,На Сакко и Ванцетти наша школа.
Но бывшие ее ученикиВ Берлине, на разбитом в пыль вокзале,Не долго адрес школы вспоминали,Углом сложили дымные листкиИ «Сакко и Ванцетти» надписали.
Имперской канцелярии огнемНедаром мы тот адрес освещали;Два итальянских слова… Русский дом…Нет, судьи из Америки едва лиДождутся, чтоб мы в городке своемТу улицу переименовали!
……………………………………………..
Я вспомнил об этом в Италии,Когда, высоко над горами,Мы ночью над ней пролетали,Над первых восстаний кострами.Будь живы они, по примете,Повсюду, где зарева занялись,Мы знали б, что Сакко с ВанцеттиТам в скалах уже партизанили!
И снова я вспомнил про это,Узнав в полумертвом Берлине,Что ночью в Италии где-тоНародом казнен Муссолини.
Когда б они жили на свете,Всегда впереди, где опасней,Наверно бы Сакко с ВанцеттиЕго изловили для казни!
Я вспомнил об этом сегодня,Когда в итальянской палатеХристьянский убийца и сводникСтрелял в коммуниста Тольятти.
Нет, черному делу б не сбыться,Будь там он в мгновения эти —Наверно под локоть убийцуТолкнул бы товарищ Ванцетти!
Предвидя живое их мужество,Я в мертвых ошибся едва ли, —Ведь их, перед будущим в ужасе,Назад двадцать лет убивали!
Ведь их для того и покручеВ Бостоне судили заранее,Чтоб сами когда-нибудь дучеОни не судили в Милане.
И на электрическом стулеЗатем их как раз и казнили,Чтоб, будь они живы, от пулиТольятти не заслонили.
У нас, коммунистов, хорошая памятьНа все, что творится на свете;Напрасно убийца надеяться станетЗа давностью быть не в ответе…
И сами еще мы здоровия стойкого,И в школу идут по утрам наши детиПо улице Кирова,Улице Войкова,По улице Сакко — Ванцетти.
1948ТРИ ТОЧКИ
Письмо в Нью-Йорк, товарищу…
Мой безымянный друг, ну как вы там?Как дышится под статуей Свободы?Кто там за вами ходит по пятам,Вас сторожит у выходов и входов?
В какой еще вы список внесеныПо вздорным обвинениям в изменах,Сержант пехоты, ветеран войныС крестом за храбрость в битве при Арденнах?
Где вы живете? В том же уголкеНью-Йорка, на своем 105-м стрите?Или, ища работы, налегкеИз Балтиморы в Питсбург колесите?
Кто в стекла там влепляет бледный нос,Когда звоните вы из автоматов?Кто вслед за вами звездный шлет доносПод звезды всех Соединенных Штатов?
А может, вас уж спрятала тюрьма,Но, и одна оставшись, мать не плачет, —Ни жалобы, ни просьбы, ни письма;Мать коммуниста — что-нибудь да значит.
Как я желал бы знать, что в этом такИ что не так! Что с вами вот сегодня?Пришлите мне хоть, что вы живы, знак,Что вы свободны, если вы свободны.
Ну, голубя нельзя за океан,Так выдумайте что-нибудь, пришлитеКакой-нибудь журнал или романИ слово «free»[3] в нем ногтем подчеркните!
Простого факта, что у вас есть другВ Москве, достаточно врагам в Нью-Йорке,Чтоб вас травить, ругая на все корки,Всю залежь клеветы сбывая с рук.
Мы — коммунисты. В этом тайны нет.Они — фашисты. В этом тайны нет.Без всяких тайн, что мы воюем с ними,Они же объявили на весь свет.Пусть тайной будет только ваше имя.
Как им его хотелось бы узнать!В моем письме увидеть бы воочью…Но я пока стихи пошлю в печать,Им назло имя скрыв под многоточьем.
Я знаю, как вы любите Нью-ЙоркС его Гудзоном, авеню, мостами,Таким, как есть, но главный ваш восторгЕму — тому, каким еще он станет.
Каким он хочет, может, должен быть —Дверь в будущее, а не сейфов двери.К нему б вам только руки приложить!А вы еще приложите! Я верю.
Тогда я вам на новый адрес вашПошлю письмо и в нем, взяв карандаш,На ваше имя громкое исправлюТри точки, что пока я молча ставлю.
1948БАЛЛАДА О ТРЕХ СОЛДАТАХ
Около монастыря КассиноПодошли ко мне три блудных сына,
В курточках английского покроя,Опаленных римскою жарою.
Прямо англичане — да и только,Все различье — над плечами только,
Буквы «Poland» вышиты побольше.По-английски «Poland» значит — Польша.
Это — чтоб не спутать, чтобы знать,Кого в бой перед собой толкать.
Посмотрели на мои погоны,На звезду над козырьком зеленым,
Огляделись и меня спросили:— Пан полковник, верно, из России?
— Нет, — сказал я, — я приехал с Вислы,Где дымы от выстрелов повисли,
Где мы днем и ночью переправыПод огнем наводим у Варшавы
И где бранным полем в бой идут полякиБез нашивок «Poland» на английском хаки.
И один спросил: — Ну, как там, дома? —И второй спросил: — Ну, как там, дома?
Третий только молча улыбнулся,Словно к дому сердцем дотянулся.
— Будь вы там, — сказал я, — вы могли быВидеть, как желтеют в рощах липы,
Как над Вислой чайки пролетают,Как поляков матери встречают.
Только это вам не интересно —В Лондоне ваш дом, как мне известно,
Не над синей Вислой, а над рыжей Темзой,На английских скалах, вычищенных пемзой.
Так сказал я им нарочно грубо.От обиды дрогнули их губы.
И один сказал, что нету дольшеСилы в сердце жить вдали от Польши.
И второй сказал, что до рассветаКаждой ночью думает про это.
Третий только молча улыбнулсяИ сквозь хаки к сердцу прикоснулся.
Видно, это сердце к тем английским скаламНе прибить гвоздями будет генералам.
Офицер прошел щеголеватый,Молча козырнули три солдата
И ушли под желтым его взглядом,Обеспечены тройным нарядом.
В это время в своем штабе в РимеАндерс с генералами своими
Составлял реляцию для Лондона:Сколько польских душ им черту продано,
Сколько их готово на скитанияЗа великобританское питание.
День считал и ночь считал подряд,Присчитал и этих трех солдат.
Так, бывало, хитрый старшинаПолучал на мертвых душ вина.
……………………………………………..
Около монастыря КассиноПодошли ко мне три блудных сына,
Три давно уж в глубине душиМертвые для Лондона души.
Где-нибудь в Варшаве или ПознаниС ними еще встретиться не поздно мне.
1944–1948НЕМЕЦ
