Появилась водка, и одновременно к столу подошел мужчина в приличном, дорогом платье русского покроя.
– Легки на помине, батюшка, – увидев его, заговорил торговец, – здесь вот два хороших человека тянутся к нам.
Незнакомец пристально посмотрел на гренадера и императрицу.
– Откуда-то я тебя знаю, – обратился он затем к последней, – я тебя уже где-то видел.
– Вполне возможно, – сказала царица, даже не поведя бровью, – и мне твое лицо тоже кажется знакомым.
– Сейчас у меня встреча с двумя гвардейскими офицерами, – шепнул незнакомец молодому торговцу. – Попроси обоих прийти завтра.
– Уже сделано, – отрапортовал торговец.
– Кто это? – спросила царица, когда незнакомец покинул трактир.
– Отставной офицер, с которым обошлись очень несправедливо, – сказал торговец.
– Кто обошелся? Царица?
– Об этом прежде всего саму царицу надо спросить, – засмеялся торговец, – она себе развлекается и позволяет своим министрам делать все, что тем заблагорассудится. Генерал Апраксин[67] отстранил его от должности за то, что он собирался предать гласности некоторые злоупотребления, царящие в его полку, так-то вот вознаграждают у нас на Руси патриотов.
– И так нерадивые слуги монархов лишают их доверия и любви народа, – присовокупила Елизавета.
– Весьма мудро подмечено, молодой человек, – промолвил в ответ торговец, – однако и сами монархи должны быть чуть поменьше озабочены красивыми нарядами и любовными приключениями, а чуть больше внимания уделять правлению.
– На сей раз твоя правда, – воскликнула царица с очаровательной улыбкой.
– Знаешь, старик, твоего молодца можно сейчас было бы вполне принять за переодетую бабенку, – заметил торговец, – уж больно он миловиден. Старый гренадер и оба гвардейца разразились звонким смехом, который с непринужденным видом подхватила и сама императрица.
– Подари-ка мне поцелуй, юноша. Ты мне, ей-богу, нравишься, – нежно проговорил торговец.
– Я целую только девушек, – молвила в ответ Елизавета, – да и то только симпатичных.
Все сидевшие за столом снова рассмеялись. В этот момент мимо проходила хозяйская дочь – миловидная, светловолосая и румяная девица. Царица вскочила из-за стола, крепко сжала той голову и поцеловала. Симпатичная девушка вскрикнула, хозяйка принялась браниться, а гости громким ликованием выразили одобрение.
– Сорвиголова твой парень, – засмеялся торговец, – за его здоровье!
4
В логове заговорщиков
Никогда еще лейб-медик граф Лесток не был во время своего обычного врачебного утреннего визита принят так не дружелюбно, как на следующий день. Во всем облике Елизаветы сквозило крайнее возмущение министрами и генералами, но прежде всего своими собственными друзьями и приверженцами.
– Моим доверием злоупотребляют таким беспардонным образом, которому не может быть никакого оправдания, – воскликнула она, – я изо дня в день слышу, как мой народ доволен, как все действия правительства только на то и направлены, чтобы всемерно умножать его счастье, в то время как мои подданные посылают в мой адрес проклятия, которые, собственно говоря, должны предназначаться моим слугам. Как, находясь во дворце, куда не проникает голос народа, я должна узнавать, в чем он нуждается, если вместо того, чтобы добросовестно меня информировать и осведомлять, меня намеренно вводят в заблуждение. Вы называете себя моими друзьями, но на самом деле вы мои злейшие враги да к тому же и слепые идиоты, ибо даже не задумываетесь о том, что существуете только благодаря мне и рухнете вместе со мною!
– Я не очень понимаю, ваше величество, что вас так привело в такое состояние, – возразил Лесток, – однако если вы сомневаетесь в моей преданности, то вы просто неблагодарны.
– Это вы неблагодарны, как и все остальные, – перебила его Елизавета. – Или я недостаточно щедро одарила вас всех титулами, должностями и богатствами? Но вы в вашей презренной алчности ненасытны и продаете меня, вашу благодетельницу, продаете державу, которая всех вас кормит! Вы принимаете французские деньги, Бестужев – английские, кому же я могу теперь верить? О! Если бы только Господь послал мне человека, проникнутого честными намерениями по отношению ко мне и к России, тогда вы все меня бы узнали. Что вы можете возразить мне по поводу фактов, ставших причиной народного буйства, невольной свидетельницей которого я вчера оказалась?
– Исключительный случай, который ровным счетом ничего не доказывает, – увернулся находящийся всегда начеку дерзкий француз.
– Он исключительный в том смысле, что вызвал-таки открытое возмущение бедного люда, – воскликнула Елизавета, – но в том, что касается обращения хозяев со своими крепостными, это правило. Для чего я издаю законы, если их игнорируют? Всякий подчиняется только голосу собственного азарта, своего желания обладать и своего произвола, патриотически настроенных офицеров, пытающихся вскрывать нарушения в армии, отстраняют от должности и подталкивают к заговору...
– Сказки все это... – насмешливо обронил Лесток.
– Да, сказки из «Тысячи и одной ночи», – ответила царица, – которые я, вторая Шахерезада, в скором времени собираюсь рассказать министрам, однако они, вероятно, гораздо меньше развлекут их, чем те. Я решила положить конец всей этой сутолоке интриг и взять бразды правления в свои руки. При этом я абсолютно ничем не рискую, потому что хуже, чем вы руководили государством до сих пор, я при всей моей неумелости сделать уже не смогу. По крайней мере, станет известна моя добрая воля, а уже одно это чего-нибудь да стоит.
Лесток сделал было еще одну попытку урезонить царицу, однако та оборвала его на полуслове и предложила уйти. В течение первой половины дня министры добивались аудиенции, однако допущены не были. Не был принят даже Шувалов.
С наступлением темноты царица в сопровождении своего старого друга, гренадера, покинула слободу. Перед трактиром стоял укутанный в шинель человек, поджидавший их.
– Все в порядке? – спросила Елизавета.
– Так точно, – сказал человек.
Только после этого оба наших героя вошли в трактир, а встретивший их мгновенно растворился во тьме. В тускло освещенном углу низкого закоптелого помещения за длинным столом сидело пятеро мужчин, которые, завидев царицу и ее спутника, жестами подозвали их к себе. Елизавета приблизилась энергичной походкой и протянула руку торговцу, которую тот сначала крепко пожал, а потом с улыбкой рассмотрел.
– Какая изящная лапка у нашего юноши, – пробормотал он.
– Ну, познакомь нас со своими друзьями, – сказала царица, подсаживаясь к заговорщикам, но так, чтобы иметь возможность в любой момент выскочить из-за стола. Возле нее с воинским достоинством опустился на лавку старый гренадер.
– Этого господина вы, пожалуй, знаете со вчерашнего вечера, – произнес торговец, указывая на отстраненного от должности офицера, затем он назвал по именам остальных: молодого помещика из окрестностей Москвы и двух гвардейских офицеров.
– Агосович только куда-то запропастился, – в завершение сказал он.
– Агосович? Что это за человек? – спросила царица. – Не камер-лакей ли императрицын?
– Он самый, – вмешался уволенный в отставку подпоручик, – он одна из важнейших опор нашего предприятия, поскольку все время находится рядом с тираничной особой и без особых трудностей сможет в любой час провести нас во дворец.
– Следовательно, вы задумали убить царицу? – прошептала Елизавета.
Уволенный в отставку офицер предпочел не отвечать на вопрос завербованного новичка.
– Но неужели она действительно такая тиранка? – продолжала Елизавета.
– Она относится с доверием именно к тем людям, которые заживо сдирают с нас кожу, – ответил помещик.
– Если мы решили принять участие в вашем покушении, господа, – заговорил теперь гренадер, – то вы уж будьте добры сообщить нам подробности. Затея может стоить нам головы, поэтому надобно все-таки знать, как и почему?
– С вас достаточно знать, – сказал уволенный офицер, – что планируемая нами акция послужит во спасение нашего отечества и что вас, равно как и других, неминуемо ожидает большая награда. Детали операции каждому станут известны только тогда, когда дело созреет настолько, что о неудаче уже и думать будет нельзя.
– В таком случае скажите нам еще вот что, – попросила царица, – ваше намерение относится к личности монархини или к тому, как она правит?
– У нас в России, где верховный правитель является самодержцем, а следовательно, деспотом, – промолвил в ответ отставной офицер, – эти вещи невозможно отделить друг от друга. Если хочешь избавиться от ненавистного режима, необходимо убирать с дороги тех, в ком он персонифицируется.
