– Большего нам ничего знать и не требуется, – сказала Елизавета, – теперь вы можете рассчитывать на нас.
– А вы, господин подпоручик, стало быть, глава всего заговора, – полюбопытствовал гренадер.
– В той мере, в какой мне оказывают доверие все участники, – ответил уволенный в отставку офицер.
– Не слишком ли, однако, нас мало, чтобы захватить императрицу и ее приверженцев? – вставила вопрос Елизавета.
– Чем больше число посвященных, тем вероятнее предательство, – сказал помещик.
– В Москве наберется еще достаточно тех, кто нам сочувствует, – вмешался в разговор торговец, – совершенно надежный, как и мы, народ, люди, которым терять нечего, а выиграть могут все.
– В предприятии такого рода все определяется только сообразительностью и хитростью, – добавил отставной подпоручик, – ни в первом, ни во втором у нас нет недостатка. Вспомните, с какой легкостью Миниху удалось свергнуть Бирона, сколь ничтожно малыми средствами Елизавета добилась короны. Мы тоже отпразднуем победу, если будем преданно держаться друг друга и в решающий момент не позволим ни страху, ни каким-либо предрассудкам парализовать себя. С нами обращаются бесчеловечно, мы тоже не должны испытывать жалости.
– Однако царицу-то, такую красивую и любезную женщину, нам все же следовало бы пощадить, – сказал гренадер.
– Ее-то как раз меньше всего, у нее по-прежнему масса приверженцев в армии и народе, – воскликнул один из гвардейских офицеров, – до тех пор, пока она жива, мы не можем быть уверенными в успехе.
– Тут вы не ошибаетесь, – обронила Елизавета и как-то странно на всех посмотрела.
– Она должна пасть от наших рук, как Цезарь под кинжалами республиканцев, – произнес уволенный офицер.
– Цезарь? А кто это? – спросил торговец.
– Один бывший великий князь Московии, – поспешил блеснуть эрудицией помещик.
– Это был римский полководец, который вопреки всякому праву захватил верховную власть и попрал ногами свободу, – поправил его уволенный подпоручик.
– Да, да, совершенно верно, римский полководец, – согласился помещик, – а вот, кстати, и Агосович.
Камер-лакей императрицы, благодаря черной каракулевой шапке, натянутой на самые уши, и мохнатой накидке изменившийся до неузнаваемости, подошел к столу, предусмотрительно огляделся по сторонам и затем подсел к недовольным напротив царицы.
– Насколько далеко вы уже продвинулись, господа? – начал он. – Время торопит.
– Почему? – спросил торговец.
– Потому что француз, лейб-медик, пускает в ход все уловки, чтобы возвратить императрицу в Петербург, – сказал камер-лакей, сопровождая свои слова жестом, перенятым им у одного министра. – В конце концов она-таки дала ему обещание с установлением санного пути покинуть Москву, а как видно по сегодняшней погоде, первого снега ждать уже осталось недолго. Вон и вороны слетаются сюда со всех сторон, будто почуяли в Москве крупную падаль.
– Ну, скоро им действительно будет чем здесь поживиться, – воскликнул помещик.
– Если мы хотим, чтобы наш удар достиг цели, он должен быть нанесен в ближайшие дни, – продолжал камер-лакей.
– Я готов, – заявил уволенный офицер.
– А я тем более, – ответил камер-лакей, – у меня сделаны слепки со всех ключей, которые нам потребуются, и по ним изготовлены дубликаты. Один из казаков личной охраны тоже присягнул нашему делу. Когда царица ляжет спать, я через потайную дверь, которой для своих визитов к ней пользуется граф Шувалов, проведу вас в ее опочивальню.
– Итак, назначаем день, – предложил помещик, – затем я предоставлю в ваше распоряжение всех своих людей, двадцать человек, хорошо вооруженных и готовых на все.
– Стало быть, послезавтра, – сказал уволенный офицер.
– А почему не завтра? – возразил торговец. – Не следует излишне затягивать. Мы слишком многих уже посвятили в это предприятие, как бы беды не случилось.
– Ты прав, – поддержала царица.
При звуке ее голоса камер-лакей насторожился и с недоумением посмотрел на нее.
– Кто это? Сдается мне, что я его откуда-то знаю, – прошептал он торговцу.
– Один молодой человек, родственник старого гренадера, сидящего рядом с ним, как его зовут мне, правда, неизвестно, – ответил тот.
– И таким людям, которых толком никто не знает, вы доверяете наши тайны, – пробормотал камер-лакей. – Вы поступаете очень легкомысленно в крайне опасном деле.
– Итак, завтра, – сказал один из гвардейских офицеров.
– Итак, сегодня, – решил главарь заговорщиков.
– Боюсь, что и сегодня окажется слишком поздно, – сказала Елизавета, извлекая из кармана обильно усыпанные бриллиантами немыслимой ценности часы, по форме представляющие собой яйцо, и глядя на них.
– Сегодня поздно? – воскликнул торговец. – Ну, это ты, брат, перемудрил!
– Уже слишком поздно, – повторила царица таким тоном, который мигом всех озадачил, – говорю вам я.
С этими словами она встала из-за стола.
– Что это значит? – непонимающе пробормотал помещик.
– А это значит, что не вы арестуете царицу, – воскликнула Елизавета, – а сами с этого момента находитесь в руках своей повелительницы, которую вы предаете, которую хотите убить, мерзавцы!
Первым вскочил на ноги камер-лакей и пристально вгляделся в лицо Елизаветы, другие заговорщики, быстро и едва слышно перекинувшись между собой несколькими словами, тоже последовали его примеру.
– Предатель! – прошипел уволенный офицер. – Он у меня живым из трактира не выйдет.
– Царица, – ахнул камер-лакей и в ужасе отступил на два шага.
– Царица?! Где? – наперебой закричали другие.
– Да вот же она, – воскликнул камер-лакей, – заколоть ее!
Он ринулся было на Елизавету, однако решительная и мужественная дочь Петра Великого схватила его за грудки и нанеся удар по голове, что он рухнул перед ней на колени, в то время как старый гренадер перехватил удар кинжала, который собирался уже нанести ей в спину уволенный офицер. Тут же зазвенели разбитые стекла, и изо всех дверей и окон на заговорщиков уставились ружейные дула.
Гренадеры, приведенные Салтыковым[68] , окружили трактир и теперь с ружьями наперевес ворвались в помещение.
– Разве я не сказала вам, что уже слишком поздно, – воскликнула царица с достоинством, – вы в моих руках!
– Мы пропали, – пробормотал торговец.
– Все мятежники разом повалились на колени перед отважной красивой женщиной.
– Смилуйся! – взмолился уволенный офицер.
– Как можете вы ждать милости там, где сами не хотели ее проявить? – ответила Елизавета, исполненная величия. – Если с вами поступили несправедливо, дорога ко мне всегда открыта для каждого. Вы могли бы прийти ко мне со своими жалобами, я бы все расследовала и нашла бы способ помочь беде. Однако вы предпочли стать предателями и государственными преступниками, и как вы не пожалели бы меня, если бы ваше черное дело удалось, так не можете вы ждать от меня снисхождения и сострадания. Уведите их!
Арестованных заговорщиков связали и отправили в цитадель, а царица вскочила на лошадь генерала Салтыкова и во главе своих верных солдат, сопровождаемая ликующей толпой народа, вернулась во дворец.
Старый верный гренадер был ею в тот же день произведен в офицеры и одарен значительной суммой.
5
Пение сфер
Графиня Шувалова только что встала с постели и начала приводить в порядок волосы, когда в ее туалетную комнату неожиданно вошла царица.
– Ваше величество, вы приводите меня в отчаяние, – воскликнула маленькая резвая придворная дама, – я еще не одета и не причесана...
– Не беспокойтесь, пожалуйста, моя дорогая, – промолвила царица, опускаясь на табурет, – ваш упрек, если таковой есть в ваших словах, справедлив и заслужен мною. В такую рань дамам нашего положения визитов, как правило, не наносят, кроме, разумеется, осчастливленного поклонника, пользующегося привилегией любоваться богиней в неглиже. Действительно еще очень рано, однако сегодня мне особенно не терпелось повидаться с вами. Вы ведь единственный человек, которому я полностью доверяю. Знаете, моя дорогая, какой страшной опасности нам всем удалось избежать вчера?
– Понятия не имею...
– Мы бы все пропали, если бы я сама не открыла глаза на то, к чему оказались слепы мои министры вкупе с полицией, – принялась рассказывать императрица, – так вот, я раскрыла гнусный заговор и самолично арестовала виновных.
– Батюшки святы, да как такое возможно?
Елизавета в красках описала близкой подруге все происшествие и в заключение добавила:
– Я испытываю потребность поблагодарить Бога за то, что он столь знаменательным образом защитил меня и оберег от такого большого несчастья, но сделать это я хочу и смогу не в какой-нибудь из наших церквей среди тысяч любопытных, которых в храм божий приведет не благоговение, а неуемное желание поглазеть на меня и мой двор. Я же хочу помолиться от всей души, наедине с вами, в вашей часовне. У вас есть священник?
