Здесь надо остановиться и, сказав про предполагавшиеся и уже начавшие осуществляться реформы Берия столько хорошего, нельзя не влить и ложку дегтя в бочку меда. Не без перегибов была его национальная политика, возьмем, например, постановление «О введении республиканских орденов». Некоторые из мероприятий я лично считаю вредными, например о стопроцентной кореннизации администрации: в интервью, данном в феврале 1989 г. журналисту Николаю Барсукову, Д.Т. Шепилов говорит о том, что «Берия предлагал в Литве, Белоруссии и т. д. провести полную национализацию, убрав всех русских из органов управления, в первую очередь из органов внутренних дел» (далее он, кстати, говорит, что Хрущев был категорически против такого шага) ( Кремлев С . Если бы Берию не убили… С. 157). Отмена делопроизводства в Литве на нелитовском языке тоже вызывает вопросы; разве не этого же стали добиваться очень многие (почти все) лидеры новых государств после (отчасти – еще до) распада СССР? И правильно ли это? Алексей Топтыгин справедливо замечает, что от такого подхода недалеко до лозунгов из серии «Проклятые оккупанты, вон с литовской земли!» (Лаврентий Берия. Неизвестный маршал госбезопасности. С. 373). Но ведь и эти преобразования вполне в русле того, что делалось в СССР после 1985 и особенно после 1991 г.
Впрочем, в условиях еще не сформировавшихся национальных управленческих элит (они сформировались уже в 1960–1970-х гг.), твердой руки самого Берия и постепенных (как мы далее увидим, скорее всего рыночных) экономических преобразований, которые должны были скреплять страну куда крепче, чем политические, такая политика, если бы она и проводилась, вряд ли бы привела к таким последствиям, как политика руководства страны в том же направлении после 1985 г.
Кроме того, не следует забывать, что у Берия были и другие тенденции в его национальной политике. Например, вот запись от 3 мая 1953 г.: «Русский народ у нас вроде главный, а на самом деле его положение хуже других… На Украине легче, сытнее. Кавказ рай…» Интересно, что это говорит грузин Берия русскому Маленкову. Кавказ в то время действительно был раем, насчет Украины не знаю, в Средней Азии жилось куда хуже, чем в России, просто там, как отмечено в том же дневнике, «развитие слабое, им пока много не надо», однако во многом Берия был прав. Согласимся, что данное высказывание актуально звучит и сейчас!
Но необходимо рассмотреть еще один аспект. Сергей Кремлев говорит о том, что «объединительное, ассимилирующее воздействие русской цивилизации всегда было мощным», что ряд территорий вошел в состав России добровольно, что «все здоровое в геополитическом окружении России всегда тянулось к Москве» (Если бы Берию не убили… С. 148), и это верно, только не совсем. Такой взгляд справедлив в отношении евразийских народов – восточнославянских (с органически входящими в состав этих государств, например, финно-угорскими народами) и прилегающего к ним с юга степного пояса (из новых независимых государств СНГ сюда можно отнести Казахстан и Кыргызстан, остальные народы этого круга и сейчас входят в состав России). А вот остальные территории бывших Российской империи и СССР (за исключением разве что Армении и Грузии) назвать тяготеющими к России едва ли можно. Ту же Прибалтику, например… Если бы в итоге от Империи осталось только евразийское ядро, то что в этом было бы плохого? С сохранением дружественных отношений хотя бы с частью остальных стран бывшего СССР и бывшего соцлагеря…
Но с фантазиями этого типа, похоже, я слишком далеко зашел. При всей несомненной «продвинутости» бериевских проектов требовать от него такого «евразийского» подхода было бы слишком. Поэтому скажем еще о некоторых преобразованиях, которые намечались.
Так, Берия предложил перестать носить портреты «вождей» на демонстрациях: «Я говорю Георгию (тому же Маленкову . – В. К. ): „Ты один Маленков, зачем тебе еще сотня (портретов на демонстрации“ . – В. К.) Пожимает плечами» ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 216). И в самом деле, 9 мая 1953 г. вышло постановление «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных торжеств и праздников». Было отменено ношение портретов вождей и провозглашение с трибун призывов, обращенных к демонстрантам. Отметим, что «послебериевское» руководство СССР до подобного неординарного шага додумалось только при Горбачеве, в 1987 или 1988 г., не помню точно.
Этот аспект кажется не очень важным, однако за ним кроется куда более существенная составляющая. Сергей Кремлев много пишет о том, что бериевские преобразования переводили реальную власть из ЦК КПСС в правительство СССР (Если бы Берию не убили… С. 72 и др.), и Елена Прудникова также говорит о планах «отстранения партии от власти» (Второе убийство Сталина. С. 364–369), однако, похоже, этим дело не ограничивается.
Та же Елена Прудникова заостряет наше внимание на том, что партию на XIX съезде переименовали из Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) (что можно интерпретировать как: единственная на весь Союз) в Коммунистическую партию Советского Союза (а это уже можно интерпретировать совсем иначе – как «просто одна из политических партий»). И действительно, Прудникова достаточно прозрачно намекает на то, что это переименование означало переход от одно– к многопартийности, ну, для начала хотя бы к двухпартийности. Она пишет, что могли, например, наряду с КПСС (для членов которой фактически обязательным был атеизм) создать, на первый случай, хотя бы «Христианско-коммунистическую партию» ( Прудникова Е . 1953. Роковой год советской истории. М., 2008. С. 311–312). Как бы то ни было, планировалось превратить СССР из «партийного» (т. е. управляемого ВКП(б) – КПСС, которая по Конституции не имела официальной власти до 1977 г., когда была провозглашена «руководящей и направляющей силой Советского общества») в конституционное государство с сохранением КПСС просто в качестве общественной организации ( Прудникова Е . Берия. Последний рыцарь Сталина. С. 400).
Кстати, Сергей Кремлев цитирует (Если бы Берию не убили… С. 74) речь Хрущева от 1 ноября 1957 г. – мол, «когда Ленин провозгласил «Вся власть Советам!», то «эсеры, анархисты и всякие прочие» стали приспосабливаться и говорить: власть Советам, но без коммунистов». Далее следует (у Хрущева) вывод: мол, и Берия вел к чему-то такому?
Скорее всего, Хрущев прав, только что тут плохого? Начнем с того, что на самом деле лозунгом антибольшевистских восстаний было не «Советы без коммунистов», а Советы без однопартийной диктатуры, то есть свободные их перевыборы с участием всех левых партий. И если Берия в итоге своих политических реформ планировал нечто подобное, то плохо ли это?
Понятное дело, что по крайней мере на первых порах многопартийность превратилась бы, скорее всего, в фикцию. В конце концов, во многих странах Восточной Европы в течение всех сорока лет правления коммунистов сохранялись формально и другие партии; даже в Китае всегда (и в годы «культурной революции» тоже) функционировали не то пять, не то восемь других партий. И это не мешало существованию коммунистической диктатуры. Однако большое значение имело то, что все эти «другие партии» послужили костяком для формирования реальной многопартийности, когда коммунистические режимы потерпели крах. Удайся «проект Берия», вероятно, и в нашей стране после 1991 г. (или раньше?) формирование реальной многопартийности пошло бы куда легче и быстрее… Подобную мысль в своих вышедших в конце 1990-х гг. мемуарах высказывает, например, известный генерал-разведчик Николай Леонов.
Глава 17 Политика и экономика
Очень важное значение имеют также – из тех преобразований, которые после Берия нашли свое продолжение только при Горбачеве – отношения со странами «социалистического лагеря». Отношения теперь, после смерти Сталина, становились более равноправными, без таких сцен, которые имели место, например, на встрече Тито и Сталина 11 апреля 1945 г., когда «подтянутый Тито в маршальской форме произносит перед Сталиным и Молотовым речь», при этом «имеет вид старательного студента, держащего ответ перед строгими преподавателями». Это при том, что, в отличие от большинства других коммунистических лидеров стран Восточной Европы, Тито не был посажен на свое место советскими штыками, а завоевал его сам, своей многолетней борьбой с немецкими оккупантами. И популярность его в своей стране была чрезвычайно высока. Удивительно ли, что «такая жесткая позиция Сталина заводила ситуацию в тупик, а Тито вела на Запад» ( Кремлев С . Если бы Берию не убили… С. 172–173)?
А вот после смерти Сталина Тито в марте 1953 г. выступил с заявлением о том, что «мы были бы рады, если бы они (руководители СССР . – В. К. ) признали допущенные ошибки по делу нашей страны». «Ошибки» – мягко сказано: П. Судоплатов вспоминает, что еще в конце февраля 1953 г. Сталин ставил ему практические задачи по организации покушения на Тито (цит. по: Топтыгин А . Лаврентий Берия. Неизвестный маршал госбезопасности. С. 377–378). Возможно, с этого убийства Сталин планировал таки начать мировую войну, как и предсказывал американский журнал «Кольерс».
