И вот уже третий год идет нечто чудовищное. Третий год только низость, только грязь, только зверство».
Бунин даже понял, почему белые проиграют. У него самого при белых у кухарки за печкой год жил и ел его хлеб любовник-большевик. Бунин знал – и не выдал. Не смог. «Мы не можем быть, как они, и, значит, слабее красных». Люди умнее, но слабее зверей, у людей есть души и тормоза. Если бы Пиночет был добр, в Чили осуществилось бы клонирование Кубы. Если бы добр был Франко, Испания прошла бы через сталинизм и не выбралась.
Бунину было смертельно тяжело уезжать, но он обязан был писать, бороться, «свидетельствовать», а не просто умереть. И еще он понимал, что не просто убьют его и Веру Николаевну, но смерть будет сопровождаться чудовищным унижением и утратой человеческого достоинства. Его дар надо было увезти от большевиков, спасти для России.
«Но если хотите добра Ей, Ей захотите помочь, моральное ваше право: бегите скорее прочь. Не о тоске по дому, здесь о другом будет речь: ничем нельзя по-другому Ее от них уберечь». Он отплыл на «Патрасе», одним из последних, в 1920 году. Вот как это было: «…я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь, России – конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец, даже если и случится чудо и мы не погибнем в этой злой и ледяной пучине!»
Стиснув зубы, он прибыл в Париж. На этот раз он даже не видел его, его взоры были прикованы к России, какой он видел ее еще до Скверны. Вот вам и ключик со дна пруда: Чехов видел Россию глазами аналитика, социолога, он о ней не мечтал, он ее не пережил, он ушел раньше, он видел ее холодно и трезво, он не знал, что это лучшее, последнее, что будет гораздо хуже. А Бунин знал и видел прошлое глазами Утраты. Как в его стихотворении: «…я покорился. Я, невольник, живу лишь сонным ядом грез». Отчаянные пейзажи, нескончаемая панихида, поминки по погибшей стране. Нестеров, Ге, Левитан, Крамской, Врубель, Саврасов – все в одной новелле. И во гробе его новелл Россия предстает такой прекрасной, какой она и при жизни не была. При этом никакого примиренчества с большевиками ради березок. Жизнь на отшибе, «на отрубах»: эмигранты линяли и левели на глазах, да еще туда и сюда шастали эмиссары Совдепии: Маяковский, Эренбург, «красный граф» А.Н. Толстой. В Париже 20-х, 30-х, 40-х его, кажется, интересовало только одно место: русская столовая близ Пасси, где его герой, белый генерал, нашел свою любовь на последние месяцы жизни: прекрасную благородную дворянку, ради куска хлеба работавшую официанткой.
Его мечта, Россия, отнюдь не благостна: спивается учитель Николай Нилыч Турбин, мрут мужики, стреляется из-за любви Митя в дивной повести «Митина любовь». Впрочем, все романы в новеллах Бунина плохо кончаются, его любовь – тоже рыдание, без сытого счастья обыденности. Застрелят Олю Мещерскую, оказавшуюся развратной, из «Легкого дыхания»; застрелят и переводчицу и литератора «Генриха» из одноименной новеллы; умрет родами прекрасная Натали, о которой герой мечтал 10 лет; отравится Галя Ганская; уйдет в монастырь героиня «Чистого понедельника», повергнув в отчаяние своего возлюбленного; Муза Граф уйдет к другому; Лиза из «Ворона» отдастся богатому старику, изменив герою; убьет свою любовницу по ее просьбе корнет Елагин. Но прекрасна и человечна и эта сладкая мука.
В 1933 году Бунин получит заслуженную Нобелевку. Страдальческая красота покойной России завоюет европейские рациональные сердца. Россию предсмертную, конца XIX и начала XX века, Запад прочтет по его сновидениям. Вот для этого он и уехал. Он создал сокровища в нетленном Храме русской литературы, который нельзя разрушить, с которого не сшибешь ни крест, ни колокола. И это сокровище недоступно ни вору, ни червю.
А Нобелевки хватило на 4 года, и дальше Бунины опять стали бедны, уже до конца. Как в 1920–1933 годах. Им было не привыкать. Во время войны Бунин будет себя вести совершенно правильно: чума на оба ваши дома. Немцев, то есть нацистов, конечно (но другие во Францию не вторгались), будет игнорировать. Флажки, отмечающие путь Советской армии, будет по карте передвигать. Но когда падет Берлин, сталинские соколы от него поздравлений не получат. Его будут звать и обещать золотые горы, но он не сломается до конца и в 1953 году найдет себе пристанище там же, где его нашли его собратья по перу и читатели: на Сент-Женевьев-де-Буа.
«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное» (Евангелие от Матфея).
Игорь Свинаренко
ИДИОТИЗМ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ
(Иван Алексеевич Бунин «Деревня», 1909–1910 гг.)
Заявка на сценарий фильма ужасовВ некоторой стране, в сельской местности, один человек завел роман с девушкой, с которой ему не следовало бы связываться. От нее бы лучше держаться подальше. Много леденящих кровь историй начинаются именно с этого захода! В данном случае человек позарился на любовницу своего шефа. Тот сильно огорчился, поймал подчиненного, и… что они там с ним сделали, для зрителя остается тайной. А после везучего любовника вывели в поле. Мститель поехал как бы на охоту, с собаками. И, подъехав поближе к несчастному, натравил на того этих собак. Тот побежал, надеясь спастись. Но собаки были как раз борзые, им того и надо, чтоб кто-то побежал, – кинулись и, само собой, порвали приговоренного. Ужасная, живописная смерть. Хорошо смотрится крупным планом. Перед смертью, похоже, порванный собаками типа проклял своего убийцу и его предков, вообще весь класс, к которому принадлежал шеф, да и вообще всю страну, включая свою родню! На много лет вперед.
Потомки его жили и впрямь неудачно. Сын убитого был вором, грабил церкви, пока не попался. Внук – мелким лавочником и алкоголиком, спился и помер, чего ж хорошего. Правнуков сожранного собаками звали Тихон и Кузьма, они тоже сперва оба торговали, вместе. Но потом «братья однажды чуть ножами не порезались – и разошлись от греха». Чуть – потому что проклятие, видно, начало слабеть. Они разделились: один остался в деле, а другой забрал свою долю и на эти деньги, пока не кончились, странствовал и сочинял плохие стихи, и даже издал их книжечкой.
Кузьма, философ, значит, бродяжничал, как ему и положено. А Тихон по чуть, по копейке богател. Он женился, родил ребенка, но ребенок долго не прожил. Он снова женился, и новая жена нарожала ему много детей, одного за другим, и все мертвые. И как будто в насмешку богатства у него становилось все больше, он даже заполучил имение потомков душегуба, ну, с борзыми собаками. Но что ему было с того толку? Он размышлял: «Господи Боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лет не проходит без голода… А ярмарка? Нищих, дурачков, слепых и калек, – да все таких, что смотреть страшно и тошно, – прямо полк целый!»
Проклятие действовало. Тихон его еще усиливал, он думал про таких: «У, нищеброды, пропади вы пропадом!» Они его тоже ненавидели и зарились на его имущество, он ходил со шпалером в кармане и мечтал отравить соседские колодцы и пожечь их дома, – тогда ж они его не тронут, верно?
Потом он присмотрел чужую жену по кличке Молодая и стал с ней жить, надеясь, что она родит. Муж ее бил смертным боем. А Тихон ее покрывал. Он устраивал случку за случкой, но избранница так и не родила Тихону. А денег меж тем все прибавлялось. Такая образовалась закономерность: чем меньше в жизни смысла, тем больше денег. Обидно до слез!
Свои духовные искания он описывал в таких терминах: «Не до леригии нам, свиньям!», «Поживи-ка у деревни, похлебай-ка кислых щей!» Меж тем Тихон, видя всю бесплодность своей затеи, выгнал Молодую с мужем, – а потом, спасая ее жизнь от руки мужа же, дал ей яду, и она его отравила. Хотел увеличить народонаселение, а получилось наоборот.
А другие, думал Тихон, могут же жить по-людски: «Взять хоть русских немцев или жидов: все ведут себя дельно, аккуратно, все друг друга знают, все приятели, – и не только по пьяному делу, – все помогают друг другу; если разъезжаются – переписываются, портреты отцов, матерей, знакомых из семьи в семью передают; детей учат, любят, гуляют с ними, разговаривают, как с равными, – вот вспомнить-то ребенку и будет что. А у нас все враги друг другу, завистники, сплетники, друг у друга раз в год бывают, мечутся как угорелые, когда нечаянно заедет кто, кидаются комнаты прибирать… Да что! Ложки варенья жалеют гостю! Без упрашиваний гость лишнего стакана не выпьет…»
Но и тут проклятие сработало, опять хотелось лучше, а получилось… Не прошло и пяти лет, как первый раз – а поколение спустя и еще раз – казавшиеся такими чудесными немцы начали обустраивать Россию, и добром это ни в один из разов не кончилось. Досталось и «жидам» – второму замечательному народу в завистническом списке Тихона.
Дни текли в таком духе: водка, селедка, слякоть, скотина на дворе, темные работники, бестолковые бабы… Тихон выпил, подозвал кобеля… и – хорошая цитатка – «изо всей силы ударил Буяна сапогом в голову и стал мочиться на порог».
