Дни текли в таком духе: водка, селедка, слякоть, скотина на дворе, темные работники, бестолковые бабы… Тихон выпил, подозвал кобеля… и – хорошая цитатка – «изо всей силы ударил Буяна сапогом в голову и стал мочиться на порог».
Второй брат, Кузьма, не гнался за богатством, он больше нажимал по идейной части. Стихи там, то-сё. Но, как ни странно, и его жизнь была мрачной и бестолковой! Вот те и раз… Что так? Некто Балашкин, тоже, видите ли, философ и правдоискатель, причитал: «Боже милостливый! Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев! Скажешь – правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят?» Слово «проклятие» тут, думаю, ключевое.
Кузьма был, как и брат, одинок и несчастен в личной жизни. У него была женщина в Воронеже, потом умерла, от нее осталась дочка – его ли она, не его? – узнать неоткуда. Жил он приблизительно так: «С год не курил, в рот не брал водки, не ел мяса, не расставался с „Исповедью“, хотел переселиться на Кавказ, к духоборам… Он задохнулся от злобы и на жандарма, и на этих покорных скотов в свитках. Тупые, дикие, будь они прокляты… Но – Русь, древняя Русь! И слезы пьяной радости и силы, искажающей всякую картину до противоестественных размеров, застилали глаза Кузьмы… напился он до беспамятства».
«А, да захлебнись ты, родимец те расшиби!» – на заднем фоне орала на своего ребенка баба. Все о том же, все про одно…
«С тех пор прошло еще немало бесплодных лет», – хорошо сказано. Кузьма после всех своих скитаний, нищих несчастий, голода и холода и прочего дискомфорта приехал к брату – тот его, кстати, сам вызвал – и стал жить на его хуторе, то ли приживалой, то ли управляющим. И тоже, как Тихон, положил глаз на Молодую. Но ее даже не тронул! Почему, спрашивается? Не понять. Типа, из лучших побуждений, из духовности. Что-то в этом роде.
Финал истории такой. Кузьма выдал Молодую замуж за молодого прохвоста и негодяя, дав хорошее приданое. Тихон ее от этого отговаривал, но необычайно вяло. А на свадьбе даже был посаженым отцом.
Ничего ни у кого не получилось и не удалось, все одиноки и несчастны, все пусто, холодно и бессмысленно. И своими же руками люди делали свою жизнь все хуже и хуже. Вот оно каково, это проклятие!
А потом страна и вовсе развалилась.
И на ее руинах построили другую. Которая через 70 лет тоже развалилась.
И еще одну построили…
А что дальше – никто не знает.
Но может, как-то веселей пойдет?
ПОВЕРЖЕННЫЙ АНГЕЛ
Все помнят «Поверженного демона» Врубеля. Разбросанные перья, изломанные крылья, остекленевшие от боли и отчаяния глаза. Демону приличествует падение, он проиграл, миром и Вселенной правит Бог. А видели ли вы поверженного ангела, разбросанные белые перья, как будто горлицу или голубку унесла сова? Переломанные крылья на земле и совсем не ангельское отчаяние в глазах? Мыслимое ли дело? Ангел должен порхать, как бабочка, ангел светел, радостен и неуязвим… Где угодно это так, но только не в русской истории и не в русской литературе. Таким ангелом была Анна Андреевна Ахматова. Печальным, заплаканным ангелом, изгнанником нормальной человеческой жизни, которая показалась ей где-то к 1927 году лучше и дороже рая… Над той грешной землей, где пришлось жить Анне Ахматовой, не очень легко было летать. Сразу же сбивали: из трехлинейки, маузера, зенитки, просто из рогатки. Чужая, враждебная земля и чужое небо, в котором было уже не удержаться из-за залпов с земли и нового для добрых ангелов знания о людях, о человечестве. Что лучше: сразу умереть и получить свое законное место в раю – или выжить, став из ангела демоном-хранителем? Анна сделала один раз роковой выбор. Их было трое: три Грации, три Парки, три Хариты. Зинаида Гиппиус, Анна Ахматова, Марина Цветаева. Человеческая жизнь суждена была одной только Зинаиде. Немного и бурно пожила Марина, а когда человеческая жизнь кончилась, приняла смерть от собственной руки. Но самое страшное ожидало Анну: она жила долго – и жила жизнью непригодной не только для ангела, но и для человека. А начиналось все так хорошо.
Анна Горенко с веселой и такой прозаической фамилией родилась в 1889 году в семье морского офицера, инженера и капитана 2 ранга, на станции Большой Фонтан под веселым городом Одессой. Но через год семья переезжает в Царское Село. А это уже место не слишком веселое, задумчивое и внушающее нетривиальные мысли. «По аллеям проводят лошадок, длинны волны распущенных грив. О, пленительный город загадок! Я печальна, тебя полюбив. Странно вспомнить: душа тосковала, задыхалась в предсмертном бреду, а теперь я игрушечной стала, как мой розовый друг какаду. Грудь предчувствием боли не сжата, если хочешь, в глаза погляди. Не люблю только час пред закатом, ветер с моря и слово “уйди”». Это Анна Андреевна напишет в 1911 году. Судьбе было угодно, чтобы сначала сошлись их с Гумилевым детские тропинки, еще до того как сойдутся судьбы. Но причудливый, за гранью фола, сверкающий гений Гумилева прошел мимо неяркого, строгого, скрытного места. Зато колдовской талант Анны Ахматовой его сразу «вычислил». Чары, полутона, жемчуга, хрустали северного лета… И Анечка – нимфа, русалка, ангел этого рая. Да, она была девушкой в полном смысле слова: чистой, невинной, лукавой, ускользающей, неуловимой, изменяющей и изменчивой, как вода. Всякая девушка – немного русалка. Гумилев так до конца и не смог определиться: на ангеле он женат или на ведьме? Поэты летают по ночам… Не исключено, что на помеле или на щетке, как Маргарита.
Анечка училась в Мариинской гимназии, и у нее тоже было легкое дыхание, как у бунинской Оленьки Мещерской. Два года, с 1908 по 1910-й, она посещала юридическое отделение Киевских высших женских курсов, непонятно зачем. Право ее нисколько не увлекало, на курсистку-землеволку, стриженую и в очках, с марксистской литературой в сумке, она совсем не походила. «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски», – советовал авторитетный малый из «Республики ШКИД». А на Анечке многие хотели жениться, и Гумилев много лет добивался ее руки, даже топиться к Ла-Маншу ездил. Хорошо еще, что его жандармы приняли за бродягу и выслали обратно в Париж. Через семь лет ухаживаний Николай Степанович добьется своего. Они поженятся в 1910 году в деревенской церкви за Днепром. Медовый месяц они проводят в Париже (правда, половина его достанется Модильяни), а потом Анна возвращается в любимое Царское Село. До 1916 года. Здесь она еще поучится у Раева, на Высших историко-литературных курсах. В поисках поэзии, поэтов и места под поэтическим солнцем Анечка добирается до «Башни» Вячеслава Иванова. 1910 год. «Башня» работает, как некий худсовет. Слово мэтра – как билет в VIP-ложу поэтов. От девиц тогда на «Башне» отбоя не было, и Вяч. Иванов бедную Анечку разбранил за «густой романтизм». Только одно стихотворение и одобрил. Но Анечка не пала духом. Она берет себе псевдоним от прабабки по матери, и вместо резвушки и дилетантки Горенко рождается Анна Андреевна Ахматова. Тяжелое, трагическое, царственное имя, еще из Золотой Орды. Имя княжеское, но счастья оно Анне не принесло. Она начинает печататься в 1911 году (в 1907 г. одно стихотворение опубликовал в своем парижском журнале «Сириус» влюбленный Гумилев). Печатается в приюте снобов и эстетов, в журнале «Аполлон». А тут подоспел «Цех поэтов». Анна становится его секретарем и деятельным участником. Сквозь русалочий смех пробивается нешуточная мощь огромного таланта. 1912 год приносит ей сына Леву и сборник «Вечер». Не много времени достанется Леве, все возьмут стихи. Из больших поэтов выходят плохие матери. А сборник отличный, тронутый закатом мира, эпохи, жизни, со встающей огромной луной. Это действительно вечер: в воздухе разливается печаль, и кажется, что завтра солнце не взойдет. У юной женщины в 23 года, не бедной, не несчастной, красивой, счастливой матери и жены, многообещающей поэтессы – столько отчаяния, тоски, такое предчувствие беды – откуда все это? Как могла она знать, что случится через 10, 20, 30 лет? Через 5 лет, в Октябре? Знала. Кожей, кровью, интуицией. Поэт – птица вещая. «Подумаешь, тоже работа – беспечное это житье: подслушать у музыки что-то и выдать потом за свое». Везде, везде она видит знаки, и ее ножки наступают на ножи, спрятанные на английских газонах, на царскосельских аллеях, в лесной траве.
«И звенит, звенит мой голос ломкий, звонкий голос не узнавших счастья: “Ах, пусты дорожные котомки, а на завтра – голод и ненастье!”» (1911 г.) И не участь ли Гумилева, Н.Н. Пунина и других своих любимых увидела она в «Сероглазом короле»? «Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король… Дочку мою я сейчас разбужу, в серые глазки ее погляжу. А за окном шелестят тополя: “Нет на земле твоего короля”». Это 1910 год – и тогда же вдруг прозрение, на поэтической вечеринке, у эстрады, за бокалом шампанского, прямой выход в 20—50-е годы.
