Дальнейшие победы, передислокация военных действий на территорию врага обогатили барахолку иностранными вещами, предметами обихода, книгами.
Именно таким многообразным предстал рынок нашим героиням. Никаких признаков организованных рядов: сплошная, тесносплочённая, многоликая, многоцветная, многоголосая людская масса в лучах июньского солнца. И вместе с тем, каждый обособленно из рук предлагает свой товар.
Вокруг множество самых разнообразных предметов. Глаза разбегаются. Передвижение в этой толпе – непрерывная борьба с препятствиями. Интерес и любопытство бросает покупателя из стороны в сторону. Продавцов обувью много и обувь разная. Вот, кажется, и нашлось что-то подходящее: модные чёрные лодочки, небольшой каблучок и красивый бантик, стоят 3000 рублей. Евдокия Петровна поторговалась, и женщина согласилась отдать за 2 800. Почти купили. Но практичная мама посоветовала посмотреть ещё что-нибудь. Опять с большими препятствиями выискивали, примеряли, торговались.
Ольга, тоненькая, быстрая впереди заметно обогнала мать, толпа её оттеснила в сторону. И вдруг, буквально в нескольких шагах от себя она увидела молодого парня на костылях, продающего «Сагу о Форсайтах» Голсуорси. У Ольги даже в глазах потемнело. «Сколько стоит?» – кинулась она к нему. «Три тысячи» – был ответ.
Судьба туфель была решена. Большего счастья, чем обладание этой книгой она представить себе не могла. Свыше года она знает, что роман вышел на русском языке. Неустанные поиски его были безрезультатны. И вдруг эта книга тут, перед нею. Разве можно от неё уйти? Она так маняще лежит в руках этого парня, отражая солнечные лучи всем золотом своего переплёта. Евдокия Петровна в это время подходила к ней.
«Мама, посмотри!» – крикнула Ольга. Мгновенно всё поняв, Евдокия Петровна возмущённо сказала: «А как же туфли?»
«Какие туфли?» – с искренним недоумением спросила Ольга и тут же поняла, что туфли просто выпали из её сознания. В сильном волнении торопясь и путая слова, она просила, умоляла, доказывала, стараясь убедить мать, что книга для неё гораздо важнее туфель. Евдокия Петровна не сдавалась. И Ольга в отчаянии спрашивала себя: неужели мама действительно не понимает весь драматизм ситуации. Ведь если она, Ольга, отказавшись от книг, принесёт эту жертву, то завтра, выйдя на экзамен в туфлях, приобретённых такой ценой, она ничего не сможет сыграть. От тоски и подавленности в ней уже сегодня потухнет чудесный огонь, который горел все годы её обучения в консерватории, благодаря которому она стала лучшей студенткой курса. И она вновь и вновь повторяла уже сказанные слова и крупные слёзы сплошным потоком покрывали её лицо.
И что должна была делать мать?
Она уступила.
И досталось ей это очень непросто: она скрыла от дочери, что вчера денег не выдали, необходимую сумму она по частям заняла у трёх сотрудниц. И всё это оказалось впустую; желаемой цели достичь не удалось.
На душе сделалось особенно тягостно и бесприютно, острее почувствовалась не на минуту не затихающая боль о сыне и муже.
Ольга, счастливая и радостная, прижимала к груди драгоценную покупку.
Но, взглянув на мать, сразу сникла. Так от порыва осеннего ветра дерево внезапно теряет все свои жёлтые листья, оставаясь голым. Домой вернулись под вечер в необычной обстановке полного молчания. Ольга села играть, мать занялась хозяйством. В воздухе висело напряжение.
Ольга понимала, что конфликт должна ликвидировать она. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы их, таких любящих друг друга, разделила ночь без примирения.
«Так чего же я жду?» – спросила она себя. И без дальнейших рассуждений, бросилась к матери со словами благодарности и вины.
Уже лёжа в постели с драгоценной книгой под подушкой, Ольга, спокойная и счастливая, мысленно пересматривала всё случившееся за этот бесконечно долгий день. Но сон одолевал её. Последнее, что успел удержать в памяти засыпающий мозг, был томящий душу вопрос: так что же изменилось? Столько страха, волнений и слёз из-за отсутствия туфель! Так их и сейчас нет. Но ведь нет и ни страха, ни слёз. Есть книга и радость. Может всё дело не в туфлях, а во мне самой? Но осмыслить до конца этот философский вопрос Ольге не удалось. Она спала.
Прослушивание выпускников начиналось в 10 часов утра. Помимо сотрудников консерватории в зал допускалась публика. Ольга играла третьей. Сначала Бах: хорошо темперированный клавир, вторая тетрадь, прелюдия и фуга. Далее 32 соната Бетховена, затем два этюда Листа. Программа заканчивалась прелюдией Рахманинова.
Перед Ольгой два выступления. Она их не слушает. Все ее существо собралось в комок, а в нём – только еле переносимое ожидание и непреодолимый страх.
Наконец, её выход: из артистической, по коридору, и вот уже открытая дверь на сцену. Боже, как ещё далеко до рояля. В голове и душе полнейшая пустота. Она пытается вспомнить начало, первую фразу. И, о ужас, она её не слышит.
Наконец, Ольга у цели. Остановилась: поклон залу. Он полон. В первых рядах члены экзаменационной комиссии, профессора, студенты. Мелькнуло бледное лицо матери. Ольга села к роялю. Прикосновение к инструменту и, словно по волшебству, сразу исчезло всё: страх неуверенность, дрожь во всём теле, переполненный зал, она сама.
Осталась только музыка.
Наконец, последний аккорд. Она встала.
Счастье от самой музыки, еще не вполне осознанная радость, что всё позади, заслуженная гордость победителя и неверие самой себе – от этого кружилась голова. И тут по залу бурной волной прокатились аплодисменты. Это было уже выше её сил. Ольга поклонилась и быстро пошла со сцены. Демонстрировать свои счастливые слёзы ей казалось неудобным.
Экзамен, наконец, закончился. Любопытная публика ждала результатов. Их сообщили ближе к вечеру: одна пятёрка, одна четвёрка, остальные тройки. Ольге, получившей высший бал, досталась ещё довольно большая доза аплодисментов. Зал опустел.
Ольга с Евдокией Петровной медленно спускались по лестнице. Мать испытывала счастливые минуты. Успехи дочери возвышала и её в собственных глазах, в своих ощущениям он включала и тех двоих, дорогих отсутствующих.
Свою «бурю ощущений» Ольга вряд ли сумела бы определить. В её счастливую радость вдруг остро вонзилась мысль, что по этой, такой знакомой и любимой лестнице она в прежнем качестве спускается последний раз. Завтра она получит диплом и консерватория – её второй родной дом, станет прошлым. «Грустинка в радости – наверное, так бывает всегда», – подумала она.
Ну а туфли? Конечно, вспомнила Ольга и о них: неужели это она, Ольга, только что своей игрой завораживавшая аудиторию, могла страдать и проливать слёзы?
Над чем?
Об этом ей хотелось поскорее забыть.
Они вышли из консерватории. В лёгкой прозрачной дымке гаснет день над столицей. Кое-где зажглись фонари. Вечерняя прохлада заполняет улицы и нежно ласкает прохожих, истомлённых дневным зноем. Мать и дочь идут медленно среди толпящихся людей. Они идут домой. Евдокия Петровна с восторгом предвкушает радостный вечер вдвоём с дочерью. Это ещё один подарок. Такое случается не часто.
Вдруг на их пути возникает высокая фигура. Они останавливаются:
«Мама, познакомься – это Сергей». Он здоровается, поздравляет и подаёт Ольге букетик лесных фиалок. Вечер обостряет их запах. Аромат такой сильный, что прохожие оборачиваются. Ольга благодарит его взглядом – откуда он их достал? Она не знала, что они уже расцвели.
Евгения Петровна смотрит на них и вдруг совершенно неожиданно для себя, почти весело произносит: «Вам, конечно, хочется погулять – ступайте, вечер такой чудесный». Ольга уловила крупинку горечи в её весёлом тоне. Она колеблется. Потом переводит взгляд на Сергея: «Спасибо, мама».
Нежный поцелуй, и они уходят налево в сторону центра. Евдокия Петровна долго смотрит им вслед. По оживлённому профилю, когда Ольга поворачивает голову в сторону своего спутника, она понимает, что дочери сейчас очень хорошо. Мать счастлива. И рядом с этим, в самой глубине души шевельнулось лохматое одиночество. Постояла, подумала.
«Не грусти, – говорит она себе, – у тебя ведь всё это было. Теперь её очередь».
И неторопливым шагом она поворачивает направо, в сторону метро.
Китаец
Однажды в начале сентября в хирургическом отделении нашего института появился китаец.
Ранние сумерки дождливого осеннего дня. Только закончились операции. Небольшая передышка. В ординаторской тесно, шумно, оживлённо. Говорят все сразу и обо всём.
Лёгкий стук в дверь. Кто-то крикнул: «Не заперто, входите!»
Стук повторился.
– Да водите же – стоящий рядом Саша с некоторым раздражением распахнул дверь.
На пороге стоял китаец. В мгновенно наступившей тишине все головы повернулись в его сторону. Невысокого роста, узкоплечий, в длинном не по размеру сильно накрахмаленном, стоящим дыбом халате и такой же шапочке, упавшей до бровей, он вызывал еле сдерживаемый смех. Немая сцена критически затягивалась. Наконец кто-то спохватился и приветливо произнёс: «Входите, входите. Вы к кому?» На лице китайца вспыхнула улыбка, похожая на гримасу и он осторожно, словно касаясь чего-то хрупкого, разделяя буквы паузой, произнёс: «Я – аспирант». Всеобщее любопытство погасил вошедший профессор Николай Павлович Маслов.
