– Да, – сказал он, обращаясь ко всем присутствующим, – это Вень-Чуань – он только что закончил медицинский институт в Пекине и поступил к нам в аспирантуру. Прошу любить и жаловать.
Это был период горячей дружбы Советского Союза и Китая, Сталина и Мао-Цзэдуна. В нашей стране, сразу стало много китайцев. Они были везде – в промышленности, в торговле, в транспорте, в аудиториях высших учебных заведений. Повсюду говорилось о великой советско-китайской дружбе, а из чёрных тарелок – репродуктора, развешанных на улицах, бодро и весело звучала песня с ярким припевом: «Сталин и Мао слушают нас, слушают нас!» Таким образом, Вень-Чуань стал одним из многих.
На утренней конференции следующего дня Вень-Чуань появился уже в совсем другом облачении. По указанию Н. П. Маслова в бельевой его одели в подходящий по росту халат и шапочку. Сознание определённости своего нового положения придала уверенности его осанку движениям, походке, всей манере держаться. На его гладком, почти лишённом растительности лице не гасла приветливая улыбка. При отсутствии слов она была расхожей монетой в его общении с окружающими. В ней не было ни заискивания, ни подобострастия. Просто не зная чужого языка, он вместо слов дарил людям улыбку. Удивительной особенностью было то, что в ней не участвовали глаза. Небольшие, чёрные, раскосые, они словно жили самостоятельной жизнью. Лицо улыбалось, а они, немигающие, сосредоточенно изучали собеседника, взвешивали, анализировали, оценивали. Из сопроводительных документов стало известно, что он последний ребёнок в большой семье потомственного рабочего. Единственный из пяти детей пожелавший получить высшее образование. В текущем году окончил медицинский факультет пекинского университета. Как обладатель диплома с отличием по специальному распоряжению Мао-Цзэдуна, наряду с такими же молодыми людьми других специальностей направлен в Советский Союз для продолжения образования в научном направлении. Сам же он никогда ничего не рассказывал ни о себе, ни о семье ни о стране. На прямые вопросы отвечал скупо и неохотно. И, как оказалось совсем не потому, что не знал языка: значительные успехи в разговорной речи не сделали его более открытым. И тем не менее на удивление быстро у него сложились со всеми вполне дружественно-корректные и у вместе с тем, достаточно отстранённые отношения. Никакой фамильярности и никакой тесной дружбы за все три года его аспирантуры. О своей жизни в общежитии, переживаниях, трудностях, планах он так же ни с кем не делился, не жаловался и крайне редко обращался за помощью к товарищам. Его внешний облик – всегда подтянутый, в ослепительной белой рубашке с красиво завязанным галстуком в сочетании с тихим голосом, и подчёркнуто вежливым обращением к каждому – привлекал к нему симпатии в равной мере сотрудников и больных.
Более тесное знакомство позволило обнаружить в его характере черты, ускользающие от поверхностного взгляда. В нём была какая – то внутренней организованность, дисциплина, ответственность перед окружающими. Он никогда не опаздывал, умел слушать, не перебивал говорящего. В ответ на случайно брошенный товарищеский возглас: «Как дела, Вень Чуань?» – весело улыбаясь, произносил «Очень корошо». А серьезные глаза пристально изучали задавшего вопрос. И нельзя было понять, как он в действительности, в самой интимной глубине своего существа воспринимает окружающее. Его жизненная дорога неожиданно сделала головокружительный вираж. Оказавшись в чужой стране, такой далёкой от его родины, без семьи и друзей, не зная её языка, он на каждом шагу сталкивался с неведомым и непривычным. Словно путешественник-первооткрыватель он должен был брать неприступные рубежи, идти вперёд, не ведая, что таится за следующим поворотом. И всё это в одиночку с самим собой.
Думалось: а хватит ли него сил? Иногда он казался таким хрупким и беззащитным. А он тем временем бодро и смело шёл по избранной дороге. Шёл не жалуясь и не прося помощи. Через три недели свободного графика (для знакомства с обстановкой) ему назвали тему диссертации – это были опухоли щитовидной железы. А на другой день дали первого больного. Его научным руководителем стал Николай Павлович Маслов. Постепенно раскручивалась и укреплялась нить его институтской жизни. И сглаживались границы между нациями. Рождалось и росло взаимопонимание: профессиональное, в плоскости языка и общечеловеческое.
Конфликт грянул внезапно, как гром среди ясного неба.
Подходила к концу сказочно-пушистая зима. Шальная весна внезапно ворвалась в мартовские снега. Озорной ветер, словно назло дворникам срезал верхушки наметённых сугробов и лихо бросал их под ноги прохожим. Как безумные чирикали воробьи. Под музыку несущихся по улицам ручьёв наступил солнечный апрель. В пятницу в конце рабочего дня в ординаторской появился комсорг.
«Напоминаю, – его голос звучал наставительно резко, – завтра субботник. Подготовка к майским праздникам. Сбор ровно в девять. Не опаздывать. Мужчины работают во дворе. Женщины моют стекла в своём отделении». Когда стих шум обсуждения отдельных деталей – раздался тихий спокойный голос Вень Чуаня: «Я не приду». Пауза была немного длинней, а голос комсорга слишком резким:
– Почему?
– У меня дело есть. – Вень Чуань был ещё совсем спокоен.
– Какое? – тон комсорга походил на допрос.
– Мое дело, – уже несколько взволновано произнёс Вень Чуань.
– Никаких личных дел, – комсорг почти кричал, – ты работаешь в институте и это есть твоё единственное дело.
С покрасневшим лицом, остановившимся взглядом, очень раздражённо, но совершенно уверенно и чётко Вень Чуань произнёс:
– Я сказал – я прийти не могу.
Комсорг разразился резкой тирадой. Вень Чуань, взволнованный, с пылающими щеками промолчал. Разошлись с неразрешившимся недоумением. Большая часть сотрудников была на стороне комсорга (ведь мы все выросли на субботниках), остальные промолчали. Я была среди них.
На субботнике Вень Чуаня не было. Скандал, затеянный было комсоргом, не состоялся. Инцидент был исчерпан на уровне дирекции института. Ведь это касалось иностранца. В понедельник прихода Вень Чуаня ждали с повышенным интересом. Все хотели знать причину, ради которой он пошёл на конфликт. А он и не думал в это кого-либо посвящать. На прямой вопрос никто не решился. Поогорчались, кулуарно потолковали и как будто забыли. Но неприятный привкус случившегося всё-таки остался. Вень Чуань был по прежнему улыбчив, скромен и тих, но в его манере держаться мне вдруг почувствовался лёгкий налёт гордости победителя.
А вскоре хлынула настоящая весна, яркая, праздничная, звенящая. Зацвели сады, запели птицы, люди стали чаще улыбаться друг другу. Яблоневая аллея, ведущая к метро «Динамо» превратилась в сказку. Рядом за чугунной оградой текла привычная серая городская жизнь, а в аллее был нескончаемый праздник.
Вечером я не торопясь шла к метро. В безветренном воздухе на фоне голубого неба, слегка позолоченного последними лучами солнца, плыли деревья в сплошном белорозовом цветении. Я замедлила шаги – хотелось продлить очарование. Вдруг слева почти рядом, обгоняя меня, мелькнула фигура мужчины, показавшегося мне знакомой. Я присмотрелась – это был Вень Чуань. Он меня не заметил. Я искренне пожалела его: неужели ему безразлична эта Божественная красота? Или он её просто не видит? И вдруг, словно от боли сдалось сердце: а может, в Китае яблони цветут по-другому, и он в этот момент одиноко с тоской думает о них? Я окликнула его. Он вздрогнул и остановился. Я подошла. Мы долго шли молча. Говорить не хотелось. Уже почти у конца аллеи я вдруг совершенно неожиданно для себя самой спросила:
– А почему же ты всё-таки не пришёл на субботник? Он как-то дёрнулся, словно уклоняясь от удара, и остановился. Я взглянула наго. На мгновение луч заходящего солнца скользнул по его лицу. Оно было сосредоточенно-серьёзным. Он что-то решал. И вдруг твёрдо произнёс: «Хорошо, тебе расскажу».
И он тут же начал своё повествование. Сначала как-то вяло, сжато, словно неохотно. Затем оживился, в голосе зазвучала глубокая убеждённость, а в конце даже своеобразная гордость, почти артистический пафос. Он рассказал, что свое общежитие, где живут китайские студенты, аспиранты и молодые учёные на стажировке они называют «Маленьким Китаем» в нашей громадиной стране. У них есть день очень важный и нужный им всем, независимо от пола и возраста, день, когда каждый перед всеми раскрывает себя. Раскрывает честно, правдиво, откровенно. Подробно рассказывает всё, что с ним произошло за неделю: хорошее, скверное, приятное, тягостное. Свои поступки, ошибки, просчёты, заблуждения, мысли, мечты, планы. Все слушают это честное открытое признание. Слушают и судят так же честно и открыто и дают оценку поступкам. Из этих суждений каждый складывает свой план на следующую неделю. И этот важный знаменательный день – суббота. Пропустить его невозможно. Не прийти – это значит предать своего вождя. Ведь они в ответ на его напутствие им, уезжающим учиться в Советский Союз, поклялись быть честными, открытыми, учиться для процветания родного Китая. Китая, который несомненно станет великой страной. И этот обет они беспрекословно выполняют в большом и малом, в серьёзном и пустяках. Каждый день воплощают его в жизнь. Он говорил долго, вдавался в подробности, они уводили его от основного сюжета. Он возвращался началу, торопился, словно боясь не успеть высказать всё до конца. Волнение безжалостно гасило слабые ростки чужого языка, которым он уже вполне удачно пользовался в спокойной обстановке. Сейчас ему явно не хватало слов. В конце концов, все грамматические связи русского языка рассыпались, и речь его состояла лишь из существительных в именительном падеже и глаголов в инфинитиве. Но удивительно: в его манере говорить было явно что-то гипнотическое. Грамматическая неразбериха речи чудесным образом компенсировалась эмоциональностью тона и делала её легко воспринимаемой и понятной, а иногда – даже увлекательной.
