– Слушаюсь! – с тем Левушка, кликнув двух конных преображенцев, Басевича и Шанского, поскакал вдоль забора, завернул за угол и переулком выехал на улочку, фасадом к которой стоял горящий дом. Именно фасадом, что для Москвы, прятавшей жилые дома в глубине двора, за деревянным забором у простого человека или за кованой чугунной решеткой у человека именитого, было пока еще редким явлением.
Выехав, Левушка увидел такую картину.
Поодаль стояла толпа соседей – и это само по себе было неожиданно: москвичи, не понимая толком, как передается зараза, вняли гласу рассудка и в кучи старались не сбиваться. Тут же любопытство, видать, оказалось сильнее осторожности. А возле дома суетились несколько мужчин – совершенно не похожих на гарнизонных солдат. Вместо того, чтобы или тушить пожар, или просто наблюдать за ним, они старательно закладывали дверь и окна чем Бог послал – сломанными скамейками, досками, дверь даже приперли тачкой.
Левушка подъехал поближе. Его вороной мерин Васька, боясь дыма и суеты, пятился, задирая голову, норовил вскинуться на дыбки и, повернувшись на задних ногах, дать деру.
– Что это вы делаете? – с трудом удерживая коня в повиновении, спросил Левушка того из мужчин, что громоздил у двери перевернутую кадушку.
– Дома брошенные грабил, – отвечал мужчина. – Попался, падла! Прими, барин, влево…
Озадаченный Левушка отъехал. Получалось, что народ сам выследил мародера, застал его на месте преступления – и сам же, своей волей, исполняя приказ графа Орлова, казнит.
Так не должно было быть.
Левушка развернул коня и поскакал докладывать Архарову.
– Мать честная, Богородица лесная! – воскликнул извлеченный из умственных рассуждений Архаров. – Нам тут только самосуда недоставало!
Тут он, в отличие от розыска убийц митрополита и дознания о поджигателях, по крайней мере, знал, как быть.
Оставив обоз и махнув рукой преображенцам, что означало «За мной, братцы!», Архаров поскакал к пожару.
Там он обнаружил то же самое, что пару минут назад – Левушка. Вот только дверь уже была завалена полностью, а закопченные мужчины, это сотворившие, спокойно и даже с гордостью взирали на дело рук своих.
Архаров посмотрел на них внимательно – да и они уставились на офицера, возникшего из-за угла во главе десятка всадников.
– Ну-ка, разбирайте свои завалы, – велел, подъезжая, Архаров.
– Баррикады, – уточнил знаток французского Левушка.
– Там грабитель, его сам Бог казнить велел, – отвечал тот из вершителей правосудия, что побойчее прочих.
– Тебе, что ли, велел? Для того у нас закон есть и правосудие, – очень просто возразил Архаров.
Его услышали зеваки, которые нарочно для того и подались поближе, чтобы не упустить подробностей перебранки.
– Закон, как же! – вмешался неведомо чей глумливый голос. – Закон с Москвы вон подался! Вместе с господином Салтыковым!
– И правосудие вдогонку! – поддержал другой. – И полицейское начальство туда же!
Толпа загалдела, поддерживая решительных мужчин (Архаров посчитал – их было пятеро), затеявших сжечь мародера живьем.
И ведь толпа была права!
Москву действительно бросили на произвол судьбы.
Явлению же графа Орлова население пока не придавало особого значения. Выполняя распоряжение государыни, а также сдерживаемый генерал-поручиком Еропкиным (Волков ему был не указ, на Волкова он по петербуржской привычке смотрел свысока), Орлов хотел сладить с народным возмущением без кровопролития, и это было москвичам непонятно. Ожидали грозы – а ее отсутствие тут же списали на слабость новоявленной власти.
– Закон, правосудие? – переспросил Архаров. – Так вот же я!
И повернулся к своим преображенцам:
– Ребята, сюда! Гони эту мразь в три шеи!
Тут же Левушка послал Шанского за подкреплением, а сам, соскочив с коня, выхватил шпагу. Преображенцы, спешившись, встали за ним, готовые произвести по приказу все эволюции с ружьями, чтобы в нужный миг дать с колена залп.
– Стой! – крикнул с коня Архаров. – Сейчас сами уберутся!
– А хрена гнилого не угодно ли?! – вдруг заорал чрезмерно бойкий поджигатель. – Братцы, куда глядите?! Наших бьют! Грабителя спасают, своих стреляют!
Голос его сделался пронзительным, металлическим – так орут люди, привычные перекрикивать толпу. И заполошным – тем самым, который действует на дураков возбуждающе.
Нашлась в толпе отзывчивая душа – запустила в преображенцев камнем. Нашлись и последователи.
Левушка, увернувшись, тут же ловко построил шеренгу лицом к зевакам, преображенцы четко, как на плацу, изготовилась к залпу.
Архаров выдернул из седельной чушки пистолет, выстрелил вверх. Он знал, что этот звук даже самые буйные головы отрезвляет. И тут же поскакал прямо на толпу, мало беспокоясь о тех, кто по нерасторопности угодит под копыта. Когда обыватель видит, что с его причудами мало считаются, когда вдруг осознает, что власть имущий, наводя порядок, пойдет до конца, – толпа рассыпается на отдельные частные лица, и эти лица, каждое – само по себе, вдруг молниеносно умнеют…
Конечно же, сопротивление было, да и поджигатели, оставшиеся в тылу, нуждались в присмотре. Завязались две драки, подоспела от обоза подмога – и Архаров сам, увлеченный побоищем, спешился и, славно орудуя кулаками, пробился к заваленной двери.
– Соловьев, Зеленин! – кричал он. – Сюда, ко мне!
И хорошим, с разворота, размашистым ударом – обух кулака пришелся прямо в ухо – уложил наземь последнего из охранявших дверь поджигателей.
Прочие дали деру.
– Тучков, догнать! – приказал Архаров, взбежал на крыльцо и сам ухватился за край перевернутой кадки. – Ребята, сюда! Разгребай!
Толпа отступила – а точнее, зеваки, поодиночке отбежав от преображенцев сажен на двадцать, опять сбились вместе. Преследовать их не стали, так что самые среди них смелые и любопытные – это, разумеется, были бабы, – стали осторожненько, вдоль забора, подходить поближе в надежде увидеть что-либо занимательное.
В восемь рук убрали баррикаду от двери горящего дома. И тут же она распахнулась.
На крыльцо, едва ли не в объятия к Мишке Зеленину, выпал человек в дымящемся кафтане и парике. Мишка подхватил его и свел со ступеней, тут же подбежали солдаты, стали сбивать с него огонь.
Отпущенный в надежде, что устоит, человек этот рухнул в пыль на колени – как если бы ноги более не держали. И кашлял, кашлял – как если бы душу из себя желал извергнуть.
Архаров подошел к нему, готовый задавать вопросы, и одновременно совсем близко оказалась одна из баб.
Она даже нагнулась, чтобы заглянуть в лицо спасенному, – и ахнула.
На ее круглом, нелепо раскрашенном лице был настоящий, неподдельный ужас.
– Душегуб, родненькие! – воскликнула она. – Это ж наш душегуб!
– Ты его знаешь? – спросил Архаров в надежде, что столь удачная поимка мародера увенчается еще и сведениями о нем.
– Как не знать! – женщина медленно отступала, глядя на коленопреклоненного душегуба. Тот же, прокашлявшись и сплюнув черную слюну, вдруг стянул с головы легкий нитяной парик. И, поднеся его чуть ли не к носу, оглядел со скорбным видом.
– Ого! – сказал Зеленин. Его удивила огромная розовая плешь спасенного – того самого цвета, каким живописцы пишут голеньких толстеньких купидонов.
– Кто ты таков и как в том доме оказался? – жестко спросил Архаров.
Человек попытался встать, но одна нога его уж точно не держала.
Женщина, признавшая в нем душегуба, произвела этим сообщением большой разлад в толпе. Обзывая спасенного иродом, аспидом и всякими неудобь сказуемыми словами, обыватели удалялись, кое-кто даже отплевывался, словно от нечисти. По непонятной причине ирода и аспида боялись…
– Соловьев, помоги ему, – велел Архаров.
Преображенец поставил спасенного на одну ногу – вторую тот держал на весу. Тут подскакал Левушка.
– Слушай, Архаров! Опять мортусы!
– Что – мортусы?
– Я фуру встретил! Спрашиваю – не видали, куда злодеи побежали? А меня – по матери!
– Так и не сказали?
– Нет! Я пистолетом грозил – молчат!
Архаров пожелал мортусам, всем вместе и каждому по отдельности, такого, что Левушка только охнул. Зато двое мужчин, что задержались, желая увидеть, как дальше сложится судьба спасенного, прониклись к офицеру уважением – не каждому дано изрекать такие энергичные и при том замысловатые пожелания.
Он повернулся туда, где еще оставался лежать поверженный им поджигатель. Тот кое-как утвердился на четвереньках.
– Связать и на телегу, – велел солдатам Архаров, досадуя, что из пятерых удалось взять лишь одного, и то – не самого важного.
Вожака-то он определил сразу – это был тот самый голосистый мужик среднего роста, бородатый, в армяке какого-то навозного цвета. Он и дрался поумнее прочих – видать, прошел ту же московскую выучку, что сам Архаров. Вожак ушел, уведя с собой троих, и Архаров не сомневался, что ему достался в добычу самый дурной из пятерки – такой, от кого толку не добьешься.
