– Ну-ка, взгляни… – Архаров достал из кармана монету. – Такой рублевик тебе в последние дни не попадался? Может, кто заклад выкупал? Или за любовь расплатился?
Марфа разглядела монету и попробовала на зуб.
– Погоди, вроде видала… Отвернись, сударь, не подглядывай.
Архаров честно отвернулся, она достала из-под перин кошелек, высыпала на столик монеты.
– Поворачивайся, ищи.
Архаров поворошил пальцем груду монет, поднес одну к самому носу.
– Таков, да не тот. Вот что, Марфа Ивановна. Я про твои шашни никому докладывать не побегу, а ты сделай милость – как увидишь вдругорядь большой рубль… А ты читать умеешь?
Он достал из кармана последний, четвертый рубль.
– Обучена! – гордо сказала Марфа. – Мой Ванюшка взъелся на меня – пришлось грамоте учиться.
– Гляди – по ободу «Санкт-Петербургского монетного двора», а вензель под государыней – московский, с «мыслете».
– И точно!
– Коли попадет к тебе такой здоровенный рубль, да еще с особинкой, – дай мне знать. А я в долгу не останусь.
– Меченую монету ловишь? – вдруг спросила она. – И кому ж ты ее подсунул? Да ты не кобенься, прямо говори. Я когда с Ванюшкой моим жила, и не на такое нагляделась.
– Да что за Ванюшка-то?
– А душегуб Ваня Каин! – гордо и весело произнесла Марфа. – Что сперва главным вором на Москве был, а потом на службу к государыне подался и все воровство враз повывел. Слыхивал про такого?
Архаров присвистнул. Такое сожительство многое в Марфе объясняло.
– Слыхивал. Тот вор, что в полицию прошел служить, что ли?
– Он самый. И знал бы ты, как при нем на Москве тихо жилось!
– Как же он с ворьем сладил? – полюбопытствовал Архаров. – И как его ворье за такое рвение не пришибло?
– А давай я тебе сказочку скажу, – вдруг предложила Марфа. – Я ведь, сударь мой, однажды точно тот же вопросец ему задала. Как тебя-де до сих пор терпят? А он мне – сказочку. Слушай. Завелись у одного хозяина в амбаре крысы. Здоровенные, хитрые, злобные, сладу нет. Пошел он, купил кота. Кот – тридцати фунтов весом, гладкий, клыки, когти – все котовье снаряжение, как полагается. Запустил в амбар. Утром приходит – крысы кота сожрали. Идет опять, покупает другого кота, в сорок фунтов, когти в вершок, клыки как у пса. Запускает в амбар. Наутро – одни косточки. Ну, что делать? И говорит ему кум – вон на помойке рыжий котишка есть, облезлый, никакого вида, попробуй-ка его. Хозяин, делать нечего, идет рыжего кота звать. Тот согласился, пошел ночевать в амбар. Утром хозяин глядит – все крысы передушены, кот лапой рыльце намывает. Как так – спрашивает, тут же у меня не коты, львы жизни лишились, как это крысы тебе поддались? А котишка и отвечает: это потому, что они – крысы, а я – кот!
– Занятная сказка, – оценил Архаров.
– Мудрая сказка, – поправила Марфа. – Я это уж потом поняла. А теперь ступай, сударик, Фаншета заждалась. Лучшую девку тебе отдаю. Сама бы легла – так ведь Никодимка обидится.
Архаров усмехнулся – умела Марфа Ивановна валять дурака.
– Погоди, еще вопрос.
– Спрашивай.
– Сказывали, потайные кабаки завелись. Так не присоветуешь ли, где искать?
– А не присоветую! – отрубила Марфа. – За себя я сама ответчица, а добрых людей подводить под розыск не желаю! Ступай, ступай, батюшка, к Фаншетке!
* * *
Архаров знал, что с ним ложатся за деньги, и большой беды в этом уже не видел.
Дунька-Фаншета привела его в свою каморочку на первом этаже. И встала у постели, опустив руки, ожидая от кавалера хотя бы слова.
Свечка на столе тоже ждала – чтобы погасили.
В ее неярком свете Дунька-Фаншета казалась совсем юной и невинной – вроде тех монастырок, которые свели с ума влюбчивого Левушку.
Она подняла свои раскосые глазищи – личико было немного испуганным.
Архаров же смотрел на Дуньку исподлобья, словно бы собираясь с духом.
Всякий раз, когда нужно было говорить женщинам необязательные и ненужные слова, он недоумевал – да ведь и без того все ясно. Глаза в глаза, узкая каморка, жалкая свечка – да ведь и понятно, что за все это будут плачены деньги.
Правда, до сих пор Архаров имел дело с женщинами постарше, поопытнее, и его устраивало их деловитое отношение к его надобности. Они многих слов и не просили. А эта – совсем молоденькая, кто ее разберет… дернул же черт Марфу подвести ему самую свежую из девок!
Дунька подняла голову – и по этому ее движению Архаров понял, что девка лихая.
Дунька решилась начать первой.
Марфа сама велела ей приголубить кавалера, который приятностью и любезностью не отличался, да и взгляд имел тяжелый. Марфа отдала ее, самую молодую, самую свежую, этому офицеру – да как еще при этом взглянула! Словно бы сожалела, что сама не может его ублажить. А он глядит букой… Неужто так всю ночь и проторчит у постельки? Ну, Марфа Ивановна… удружила…
Так, стало быть – ух! Как на Крещенье – в ледяную прорубь!
– Что, сударь? Или не хороша? – задиристо спросила Дунька-Фаншета.
– Хороша, – одобрительно сказал Архаров.
Девка ему и впрямь нравилась. Он только не знал, как ей это растолковать.
– Так что ж ты? – удивилась Дунька и распустила узелок на кружевной косынке. Косынка ей очень нравилась – обидно будет, коли этот насупленный кавалер ее сдуру порвет.
Сунув косынку в изголовье, Дунька сделала шаг – и оказалась совсем рядом. Оставалось только взять ее за плечи.
Все-таки ей было страшновато. Поди знай, чего от такого ждать. И потому Дунька опять вскинула голову, словно бы кинулась в атаку.
– Ну что ж, сударь?
– Больно ты шустра, – отвечал Архаров, несколько удивленный ее натиском.
– Ремесло такое, – тут же объяснила Дунька. – Марфа учила – кавалер всякий попадается, бывает такой, что семь потов с тебя сойдет, пока его в постель уладишь… да наладишь!
Архаров расхохотался.
Его детский смех обычно очень удивлял тех, кто слышал этот заливистый хохот впервые. Дунька невольно улыбнулась и засмеялась сама – так же искренне.
Под этот хохот он ее и завалил на постель.
И, пока он разгребал складки и оборки ее юбок, Дунька вдруг вздумала его приласкать. Не так, как ласкают любовника, жарко и пылко, порой вцепляясь ногтями, а почему-то – кончиками пальцев. Может, потому, что была безмерно благодарна ему за его радостный, все преграды разрушивший смех.
Она расстегнула пуговичку камзола, распустила шнурок, стягивавший ворот его офицерской полотняной рубахи, скользнула рукой под ткань – и замерла.
Никто и никогда не говорил еще Архарову, что у него изумительно нежная кожа.
Вот и Дунька промолчала… только трогала и молчала…
* * *
Архаров, обремененный своим имуществом, застегивая камзол, вошел в горницу и тряхнул за плечо задремавшего в кресле Матвея. Тот, укутанный по уши в епанчу, был похож на огромного красномордого спеленутого младенца, разве что без чепчика.
– Пора, едем.
Следовало бы поверх камзола перепоясаться офицерским шарфом, да кто ночью глядеть станет? Архаров вдел руки в рукава мундира.
– А что? Утро? – осведомился сонный Матвей.
– А ты до утра решился ждать, авось фриштыком угостят? Вставай, поехали.
Архаров не любил надолго оставаться там, где имел дело с женщиной.
– А Бредихин, а Медведев? – Матвей угрелся под епанчой и страсть как не хотел вылезать в прохладную ночь, садиться в седло, трястись целую вечность до Головинского дворца.
– Сейчас и до них доберусь, – пообещал Архаров.
Матвей поглядел в окошко.
– Так ночь же на дворе, Николаша… Нас до утра не хватятся… Остался бы с девкой, вдругорядь приласкала бы… экая ты чучела беспокойная…
Вдруг Архаров шагнул к окну и отвел занавеску.
– Гляди, зарево…
– Ну, пожар где-то, – проворчал Матвей. – Москва без пожаров не живет.
Он изучил остатки на столе, налил в стопку из бутыли, выпил, закусил недоеденным пирогом.
– Уж не наш ли бивак? – вдруг спросил Архаров.
– С чего ты взял? Вечно тебе мерещится…
Но Матвей уже давно понял – Архарову не просто так мерещится, и его подозрительности надобно доверять. Матвею всего лишь не хотелось подниматься.
Архаров выскочил из горницы и взбежал по лесенке в Марфину светлицу.
Марфа и Никодимка в розовом гнездышке, ожидая, пока гости управятся, играли в карты – в модную игру «ламуш», попросту – в мушку. Архаров ворвался без стука и первым делом оказался возле окна.
– Чего тебе, сударик? – осведомилась Марфа.
– Вон там, где горит, у нас – что?
– Почем я знаю? – удивилась вопросу Марфа. – Я тебе не московский полицмейстер.
Но Никодимка заинтересовался пожаром. Положив пять карт на столик рубашкой вверх, он встал возле Архарова.
– Где-то за Ивановской обителью горит… и крепко горит… большой домина, видать, был! Вот бы сбегать, поглядеть…
– Мать честная, Богородица лесная! – воскликнул Архаров. – Головинский дворец не в той ли стороне?
