— Что это было? — спросил я, не на шутку встревожившись.
— В процеззе перехода корабль иногда может изпытывать небольшую болтанку. Это езтезтвенно. — Лэттри посмотрел на оставшиеся шары. — Придется начать взе значала.
— Вы выиграли эту партию.
— Это не имеет значения. — Он снова уложил шары в рамку, закурил сигарету и, выпустив клуб желтовато-сизого дыма, посмотрел на меня.
— Вы зчитаете зебя противником Зети?
— Я плохо разбираюсь в политике, граф, но мне кажется, что Сети не стоило бы вторгаться в другие миры.
— Вы не так меня поняли. Я говорю не о войне. Меня интерезует ваше отношение к Зети как таковой. И к летателям.
— Ну, летателей я, скорее, уважаю. Они высокоразумные, могущественные, разносторонние… такие, какими мы обычно считаем себя.
— А как вам кажетзя, платят ли они нам той же монетой?
— Не уверен. Скорее всего, вряд ли.
— Но ведь вы долго жили з ними…
— Да, я долго жил у них и даже близко сошелся с некоторыми, но так и не понял, уважает меня кто-нибудь или нет. Летатели слишком… высокомерны. Порой мне кажется, они едва замечают всех остальных, но дело здесь не столько в презрении к «низшим расам», сколько в их собственной самодостаточности. Понимаете, все летатели настолько тесно связаны между собой, что никто посторонний им просто не нужен. К тому же чужаку трудно, практически невозможно проникнуть в эту замкнутую систему.
— Я знаю, вы были другом одного художника, — проговорил Лэттри, опираясь на свой кий. — Чувзтвовали ли вы зебя чазтью Зети — хотя бы через него?
— Иногда, — коротко ответил я. От вопросов Лэттри мне почему-то стало не по себе.
— А приходилозь ли вам когда-нибудь выходить на звязь з Зетью замозтоятельно? Например, в позледнее время, когда вы уже не были звязаны з вашим бывшим клиентом?
— Да, — ответил я. — Не далее как вчера я пережил нечто вроде попытки контакта.
— Очень любопытно… — протянул граф, глубоко затягиваясь сигаретой. — Не могли бы вы поподробнее опизать ваши ощущения?
— Да описывать-то, собственно говоря, нечего… То, что я почувствовал, продолжалось всего секунду или две. Мы с мисс Пеннебакер как раз входили в парковую зону, где растут пальмы. Насколько мне известно, в этом месте влияние корабельного поля ощущается особенно сильно. Не исключено, что я как-то отреагировал именно на него, и все же я уверен, что не ошибся. Сеть узнала меня. Ощущение было такое же, как когда-то на Древе. Ты входишь в соединение и говоришь: привет, это я. А тебе отвечают: да, мы знаем, что это ты… и соединяют с тем, с кем нужно.
— Ваше ощущение было зильным или злабым?
— Достаточно сильным, граф, но, повторяю — это продолжалось всего несколько секунд и внезапно прервалось. Так что нельзя исключить, что это корабельное поле вызвало у меня какую-то реакцию, которую я по ассоциации связал с тем, что было мне хорошо знакомо.
— А вы уверены, что на борту «Зтеллы» нет летателей?
— Послушайте, граф, к чему весь этот… все эти вопросы?
— Прозтите меня, ЗП, — пробормотал Лэттри и снова обнажил в гримасе желто-коричневые прокуренные зубы. — Но мы немного озабочены вашим призутзтвием на этом корабле.
— Вот как? Интересно узнать, почему?
— Как вы зами только что признали, вы были везьма близки з некоторыми из летателей, поэтому мы не можем изключать, что вы по-прежнему находитезь под их влиянием. Кроме того, вчера вечером мизтер Джонзон, который также является извезтным зторонником Зети, навезтил ваз в вашей каюте.
— Вы что, следите за мной?! — воскликнул я, пораженный. Лэттри покачал головой.
— Прозто я зтараюзь замечать взе, что произходит на борту этого корабля.
— В таком случае вы должны знать, что Джонсон приходил извиняться, — не удержался я от сарказма. — И никакой он не сторонник Сети. Джонсон терпеть не может летателей — это общеизвестно!
— У наз на Танзизе езть поговорка: чем толще злой кразки, тем зильнее прогнила зтупенька.
— Но ведь это очевидно, граф! Стоит только прочесть его книгу. Теперь уже лицо Лэттри выразило крайнюю степень изумления.
— Вы читали его роман?
— Я читаю его сейчас.
Лэттри смерил меня неожиданно холодным взглядом.
— Могу я спросить, где вы взяли эту книгу?
— Нет, не можете.
Некоторое время Лэттри сосредоточенно укладывал шары в оправку, потом натер мелом кий и начал мастерски отправлять шары в лузу один за другим, пока стол не опустел. Покончив с игрой, он налил себе еще шампанского, медленно выпил и снова наполнил бокал.
— Вы зовершенно правы, ЗП, и я прошу у ваз прощения за звою безтактнозть, — сказал он наконец. — Но позвольте все же дать вам один зовет. Не пытайтезь пронезти эту книгу через нашу таможню. Ваз непременно арезтуют, и даже я не змогу вам помочь. На Танзизе этот роман запрещен.
— Но мы пока не на Тансисе, — заметил я.
— И тем не менее…
— Почему эта книга запрещена, граф?
— Автор зделал звоим героем человека, который захвачен Зетью и выполняет ее приказы. Его зазтавляют зражатьзя против законной влазти, против правительзтва. Так дейзтвительно было когда-то: подразделения правительзтвенных войзк зражализь друг з другом под влиянием Зети, тогда как зами летатели учазтвовали в боях крайне редко. Предзтавьте же зебе гнев, возмущение и боль тех, кто, зам того не ведая, поднял оружие против зобственных братьев и зезтер, против зобзтвенных матерей и отцов! Но хуже взего было то, что никому, решительно никому нельзя было доверять.
Хотя война, и закончилазь, но мир так и не назтупил. В этих узловиях у правительзтва озтавался только один выход: объявить амнизтию каждому, кто добровольно зоглазитзя подвергнутьзя зпециальному лечению…
— Какому именно?
— Мозг добровольцев подвергался озобой религиозно-этической зтимуляции, которая имела очищающий эффект и пзихологически давала ощущение изкупления вины.
— Своего рода промывка мозгов с элементами экзорсизма, — вставил я.
— Назовите как хотите, но человек, подвергшийзя лечению, уже не мог быть изпользован Зетью. Никогда. Однако в романе мизтера Джонзона герой не доводит лечение до конца и продолжает изпытывать влияние Зети, но зкрывает это и от окружающих, и от зебя. Хуже того, он гордитзя зобой, и читатель невольно разделяет з ним эти везьма опазные идеи. На мой взгляд, этого вполне дозтаточно, чтобы запретить книгу.
— Из того, что я успел прочитать, — медленно сказал я, — следует только, что герой пытается узнать правду о крушении космического лайнера.
— Давайте называть вещи звоими именами, — холодно сказал Лэттри. — Этот роман был напизан Зетью, которая контролировала мизтера Джонзона в течение взей войны. Подвергнутьзя лечению он отказалзя, и мы не изключаем возможнозти, что мизтер Джонзон может попытатьзя уничтожить этот корабль, чтобы торпедировать мирные переговоры. Ему нельзя доверять ни при каких обзтоятельзтвах!
— Если ему нельзя доверять, тогда почему ваше правительство разрешило ему вернуться на Тансис?
— Это было зделано вопреки моим рекомендациям, — чопорно заявил Лэттри. — Возможно, правительзтво допузтило ошибку. Вы человек, хорошо знакомый з могущезтвом и возможнозтями летателей, и зами должны быть зпозобны оценить, что произходит з читателем, который попадает в опизанный Джонзоном мир. Тот, кто читает эту книгу, полагает, будто приятно проводит время, тогда как на замом деле именно в эти минуты Зеть назаждает в его душе первые земена зомнений и зтраха, для которых живые и талантливые опизания мизтера Джонзона зоздают везьма благоприятную почву. Даже могучее романтичезкое чувзтво, которое герой питает к девушке, взего лишь прикрытие, ширма, и мы в этом не зомневаемзя. Эта книга — назтоящая бомба, так что я зоветую вам уничтожить ее.
Мне роман Джонсона вовсе не казался бомбой, но, с другой стороны, я не был жителем Тансиса. Возможно, Лэттри был прав, и книга несла в себе страшную опасность, однако я всегда считал, что запрет — далеко не самый лучший способ борьбы даже с действительно порочными идеями и доктринами.
— У меня к вам предложение, граф, — сказал я. — Давайте отложим в сторону политику и литературу и поговорим о чем-нибудь другом.
В ответ Лэттри поклонился.
— Я уже зказал взе, что хотел, — проговорил он. — Вы — коло-низт, ЗП. Наше иммиграционное законодательзтво требует, чтобы каждый, кто прибывает на Танзйз, был изгнанником у зебя на родине. Говоря вызоким штилем, изгнание — цена звободы. Разумеетзя, далеко не каждый изгнанник зпозобен зтать подлинно звободным, но это уже зовзем другой вопроз. Вам лучше задать его мизтеру Джонзону.
Он снова поклонился и вылил в свой бокал все, что оставалось в бутылке. Мне он вина не предложил. Впрочем, Лэттри наверняка видел, что я сделал из своего бокала всего несколько глотков. Потом он спросил, не хочу ли я сыграть еще партию, но «Стелла» продолжала крениться то на один, то на другой борт, так что практически после каждого удара шары самопроизвольно меняли свое положение на столе. В конце концов мы прервали игру и разошлись. На прощание мы все же пожали друг другу руки, и я обещал, что подумаю над словами Лэттри. К счастью, граф оказался достаточно хорошо воспитан и больше не спрашивал, где я взял книгу.
