И во второй раз он поехал в Италию вместе с Юлией Евстафьевной, а напоследок — всей семьей.
«Я всегда немного боюсь этих „прославленных“ картин и произведений искусства, — писал он Нóтгафту летом 1913 года. — Слишком их захвалили все… И вот подходишь к нему (произведению Леонардо да Винчи. — А. Т.), как-то его уже зная — по репродукциям, а главное, по этим обязательным восторгам всяких „путеводителей“, — и бываешь приятно удивлен, если оно дает новое и совсем не то, что о нем говорили».
Его восхищали совершенство композиции «Тайной вечери» Леонардо, динамика сплетшихся тел титанов в «Страшном суде» Микеланджело, «необычайная мощь фигур» в «Голгофе» Тинторетто, тициановский колорит, звучавший для Кустодиева как бетховенская симфония. А в Генуе, в знаменитой галерее Дориа, его «„тронули до слез“ голландцы своей простотой, задушевностью и безыскусственностью».
Он был убежденным поклонником «старых мастеров», но очень высоко оценивал и многое в позднейшем и современном искусстве. «Конечно, natur mort’ы Ван Гога прекрасны… букет астр на красном, как запекшаяся кровь, фоне — они красивы так, как картины старых венецианцев, — писал Борис Михайлович Нóтгафту (6 июня 1913 года). — A Renoir’а Вы напрасно не любите… в Париже он очень хорош, я его много видал и люблю».
К осени художник снова начинает жаловаться на «адскую боль» в правой руке, не дающую ему спать. Доктора недоумевающе разводят руками, и по дороге домой Кустодиев заезжает в Берлин к знаменитому нейрохирургу — профессору Оппенгейму.
— У вас никогда никакого костного туберкулеза не было, — говорит тот. — Снимите корсет. У вас заболевание спинного мозга, видимо, опухоль… Нужна операция.
Четыре часа провел Борис Михайлович под общим наркозом. Четыре часа гадала Юлия Евстафьевна о ходе операции по профессионально бесстрастным лицам выходивших из операционной. «…Хотя уже 13-й день, — писала она после операции А. П. Остроумовой-Лебедевой, — боли сильные и страдает он ужасно».
Однако на этот раз все, кажется, обошлось благополучно. Боли прекратились, и художник вернулся к нормальной жизни.
К этой поре относится его работа над бюстом Александра Блока. «…Очень увлекаюсь этой работой — интересная голова», — говорится в одном письме художника к Лужскому 28 февраля 1914 года.
И. Б. Кустодиева в своих воспоминаниях датирует эту работу 1909–1913 годами: «Папа лепил А. А. Блока: он жил недалеко от нас, угол Пряжки и Офицерской улиц. Когда позировал, так много курил, что в комнатах носился голубой туман», — пишет она. Невозможно досадовать на мемуаристку за столь «импрессионистическую» картину: ведь дочери художника не было тогда и десяти лет.
Даже «более взрослый» (родившийся в 1903 году) Кирилл Борисович запомнил не намного больше: «К нам, детям, он относился как-то особенно нежно; рассказывал сказки, читал детские стихи и был очень веселым. А когда читал стихи взрослым, становился серьезным, поднимал голову вверх, глаза же как-то по-особенному блестели».
Так за «голубым туманом» давности уже еле различаются контуры этого весьма для нас, потомков, любопытного знакомства.
И все-таки хочется попытаться восстановить хотя бы некоторые вехи взаимоотношений поэта и художника.
По свидетельству сына, Кустодиев говорил про Блока, что «это большущий талант и сам очень красивый и хороший человек… Вот таким только и должен быть поэт — он всегда горит!» («…и руки у него необычайно красивы», — отмечал тут же художник как профессионал).
Но когда он впервые заметил этот «большущий талант», мы не знаем.
Между тем едва ли не первый поэтический дебют Блока состоялся в литературно-художественном сборнике, куда вошли стихи студентов Петербургского университета с иллюстрациями учеников Академии художеств. Во вступительной заметке говорилось, что «настоящий сборник является как бы ученической выставкой молодых художественных и поэтических сил двух высших учебных заведений Петербурга» и что редакторы даже «решаются утверждать, что, как ученическая выставка, он, по существу, довольно полно отражает художественные задатки теперешней молодежи».
Один из этих редакторов — Репин, а среди иллюстраторов — работавшие в его мастерской Билибин, Д. Богословский (послуживший моделью для одного из ранних кустодиевских портретов) и др. Однако уровень подавляющего большинства рисунков и впрямь еще совершенно ученический. Исключения, вроде билибинской «Ярославны», можно пересчитать по пальцам.
Работ Кустодиева в сборнике нет. Возможно, потому, что мысль об этом издании возникла в сентябре 1901 года, когда он был занят и репинским «Государственным Советом», и подготовкой к дипломной картине. Принимал ли он участие в подготовке этой книги, вышедшей лишь в 1903 году, хоть на какой либо ее стадии, познакомился ли с кем-либо из молодых поэтов — решительно неизвестно.
Зато Блок обратил на Кустодиева внимание сравнительно рано и упомянул его имя в примечательном контексте. В 1904 году в мартовском номере журнала «Весы» поэт напечатал заметку о выставке «Нового общества художников». Она начиналась суровыми нотами:
«Среди новых художников нет таких мощных, как Врубель. Здесь никто не испил чашу до дна, но чаша ходила по кругу. На наших глазах сгорели и сгорают передовые бойцы искусства. Тем строже мы судим преемников, которым не суждено отпылать на первом, и самом мучительном, костре. Мы и от них требуем сгораний тем ярче, чем задумчивей в нас память о ранних и дерзких и чем стремительней разносится площадной гам подделок.
Прежде бездарности просто не имели отношения к искусству. При трудолюбии они недурно „воспроизводили действительность“. К этому можно было отнестись благодушно. Труднее стерпеть теперь, когда модничают, лезут из собственных рам, не обладая ничем, кроме посредственных зрительных органов, передающих самые неважные цвета и линии».
Некоторая выспренность выражения, свойственная ранним статьям Блока, не должна заслонять от нас той чуткости, с которой их подметил еще не очень рельефно обозначившееся поветрие дешевого модернизма.
«Рядом с этим особенно радует „Новое общество“, — продолжает автор. — Здесь вспоминается стих нашего поэта: „И тот, кто любит, любит в первый раз“. Эти художники — любят. И за их любовь, еще святую, хочется простить им их недостатки, хочется видеть лишь то лучшее, что было в их замыслах и мечтах»[52].
Неудивительно, что особенный интерес у поэта вызвала картина одного из учеников репинской мастерской, Мурашко, близкая по настроению создававшимся тогда «городским» стихам самого Блока, но одобрительно отметил он и кустодиевский портрет Н. Б. Поленовой.
Вряд ли в ту пору этот беглый отзыв неизвестного литератора, который всего год назад впервые напечатал свои стихи в нескольких малопопулярных изданиях, обратил на себя внимание художника.
