О. — Я не оставил мою корзинку. Она висела у меня на руке, и я бежал с ней до самого павильона.
(Смех в зале.)
Председатель. — Тише! Свидетель, суд вас вторично просит следить за тем, что вы говорите…
О. — Защита просила уточнений.
Защита. — Других уточнений, господин Хамбург! Я думаю… Кстати, об уточнениях… Не могли бы вы рассказать нам, как провели время в тот день после обеда?
О. — До вечера я разрабатывал в моей комнате проект одной афиши. Но с наступлением сумерек цвета меняются и ничего стоящего уже не изобразишь. Тогда-то меня и осенила идея пойти собирать грибы.
Защита. — Вернемся к громовому трам-тарараму, или, проще говоря, неожиданному шуму необъяснимого происхождения* который прервал ваше занятие. Вы находились примерно в сотне метров от павильона, если верить вашим первоначальным письменным показаниям, когда он раздался. Какие звуки составили этот шум?
О. Звон стекла. Сухой кашель револьвера.
Защита. — Сколько прозвучало выстрелов?
О. — Два, более вероятно, что три… ведь было произведено три выстрела.
Защита. — Я протестую, свидетель дает показания с чужих слов. Звон стекла нельзя спутать с выстрелами огнестрельного оружия, два не равняется трем… Сколько вы разобрали выстрелов? Два? Три?
О. — Два или три. Ветер, должно быть, дул в другую сторону.
Защита. — Надо ли вас так понимать, что вы отказываетесь отвечать?
О. — Ни в коей мере, но я отказываюсь приукрашивать.
Защита. — Никто вас и не просит рисовать афишу.
О. — Я бы предпочел рисовать. За это не сажают…
(Шум в зале.)
Председатель. — Тише! Суд в последний раз призывает свидетеля к порядку!
«Бог мой! Что со мною происходит?» — спрашивал себя Билли Хамбург.
Он вел себя как последний идиот, нарывался на крупные неприятности.
«Не люблю, когда меня прощупывают!» — он был в ярости.
А защита с самого начала его прощупывала: «Что вы делали в тот день после обеда?»
Если они когда-нибудь узнают, что…
Защита. — Принимая во внимание нежелание свидетеля отвечать прямо, я изменю мой вопрос… Предположим, я говорю именно предположим, что господин Хамбург услышал одновременно звон стекла и грохот выстрела, из чего можно заключить, что речь шла о двух первых выстрелах, не достигших цели, услышал ли он — да или нет — позже, когда бежал к павильону какой-либо другой шум, похожий более или менее на третий выстрел?
Дольше тянуть было невозможно.
— Нет, — твердо заявил Билли. Воцарилась полная тишина.
Защита. — Из чего вы заключаете, что три выстрела были произведены подряд?
О. — Я не знаю, куда вы клоните. Делать заключения предоставляю вам.
На самом деле Билли давно понял, какую игру ведет защитник.
Убежденный в невиновности Лазара, он хотел ни много ни мало, как втянуть в это дело кого-нибудь третьего.
Например, его, Билли, для начала…
Дото ради такого случая вырядилась в сногсшибательное платье, доставленное ей этим же утром: темно-пурпурного цвета, его оживляло жабо как у адвокатов.
Но не слишком ли прямой намек?
С первого взгляда, войдя в зал суда, она успокоилась: председатель уже не спал, и только притворялся спящим.
В. — После обеда в день убийства вы отправились в Париж в компании с метром Лежанвье, не так ли?
О. — Да. Я хотела зайти к парикмахеру и сапожнику.
В. — Мадемуазель Лежанвье вас сопровождала?
О. — Да, но она почувствовала себя неважно и на полдороге нас покинула, чтобы вернуться в «Жнивье».
В. — В котором часу вы расстались с мэтром Лежанвье?
О. — Не знаю. Он был так любезен, что оставил мне свою машину, и желание сидеть взаперти у парикмахера у меня сразу улетучилось. У меня возникло другое намерение — купить себе шляпку, знаете, такую трогательную весеннюю шляпку из тех, что делают только в пригороде… Не знаю, поймете ли вы…
Председатель. — Суд прекрасно понимает. Присутствовали ли вы при прибытии полицейских?
О. — Да. Все эти хождения взад и вперед меня заинтриговали.
В. — Не могли бы вы описать происходившее?
О. — Мне бы не хотелось. Все это было не слишком красиво…
В. — Извините мою настойчивость, но…
О. — Конечно, я вас прощаю, господин председатель. Подождите, я припомню… Диана лежала навзничь с задранной юбкой. Тони…
Защита. — Тони?
О. — Обвиняемый. Он только что поднялся, кое-как отвечал на вопросы комиссара, когда его уводили, он отбивался как бешеный, начал кричать. Он кричал…
Защита. — Что он кричал?
О. — Это не очень красиво.
Защита. — Неважно. Что он кричал?
О. — Ну ладно… «Негодяй, негодяй, негодяй!» Все громче и громче.
Защита. — К кому он обращался?
Дото инстинктивно почувствовала, что ей необходимо рассеять неприятное впечатление, оставшееся от тона ее предыдущих ответов, если она хочет сохранить симпатию председателя, прессы и публики.
О. — К несчастному вдовцу.
Глава третья
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ ПАДЧЕРИЦЫ ЖЕРТВЫ, — этот заголовок появился на следующий день в газетах.
С забранными в хвост красновато-каштановыми волосами, осторожно ступая, Жоэль Лежанвье появилась в зале суда подобно маленькой цирковой лошадке…
(«Эвенман»)
СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ВЫЗОВ?
Поведение Жоэль Лежанвье заклеймил председатель суда Парижа…
(«Эпок»)
Свидетельница проявляет необыкновенное для молодой девушки таких лет бесчувствие…
(«Пари-Минюи»)
Цинизм целого поколения бесстыдно обнажен в свидетельских показаниях…
(«Репюбл икэн»)
Жоэль не сразу поняла, в чем ее обвиняют.
Стоило ей встретить взгляд Тони, этот требовательный взгляд, от которого горячая волна расходилась по всему телу, как сердце беспорядочно колотилось в ее груди.
Все стало безразлично. Как она могла хотя бы на мгновение подумать, что он больше ее не любит, что он спал с Дианой, получая от этого удовольствие?
В. — В котором часу вы покинули «Жнивье» в день убийства?
О. — Сразу же после обеда, около двух часов. Мой отец просил поехать с ним в Париж, но мне не хотелось.
В. — Поэтому вы вернулись с полдороги?
О. — Да, я вышла в Палезо.
В. — Как вы вернулись в «Жнивье»? На машине? На поезде?
О. — На «ягуаре».
В. — Каком «ягуаре»?
О. — На сиреневом с черным «ягуаре» с немецким номером.
В. — Кто был за рулем?
О… — Высокий блондин со шрамом, разговаривая, он сильно жестикулировал.
В. — Должен ли я вас понять так, что вы не знаете, кто он?
О. — Он мне сказал только свое имя — Эрик. Я ловила машину на повороте. Он притормозил.
В. — Это не слишком неосторожно с вашей стороны, садиться в машину первого встречного?
О. — Он не был первым встречным. Я пыталась остановить четыре другие машины перед ним.
В. — В котором часу вы вернулись в «Жнивье»?
О. — Не знаю. Мне пришлось сойти раньше и пройти часть дороги пешком.
В. — Почему?
О. — Чтобы сохранить невинность.
(Волнение в зале. Первое замечание председателя.)
В. — Что вы делали по возвращении?
О. — Выпила аспирин. Мне надо было прийти в себя. Я бросилась на кровать, не раздеваясь, и, должно быть, уснула…
В. — Таким образом, вы не можете пролить какой бы то ни было свет на драму, происшедшую в начале вечера?
О. — Само собой. Меня осведомили только по пробуждении.
Один из судей (уже цитированный судья). — Осведомили?
О. — Предупредили с обычными предосторожностями.
В. — Значит, хотя вы чувствовали себя нехорошо, вернувшись в «Жнивье», вы не испытали потребности разыскать госпожу Лежанвье?
О. — Это еще зачем?
В. — Но она могла поухаживать за вами, помочь.
О. — Чем меньше мы с ней виделись, тем было лучше.
В. — Должен ли я понимать, что у вас не было взаимопонимания?
О. — Она вышла замуж за В. Л., не за меня!
Судья (все тот же). — В. Л.?
О. — Вернер Лежанвье.
В. — Теперь мне придется перейти к деликатной теме… Правда ли, что в то время обвиняемый, как выяснило следствие, испытывал к вам особый интерес сентиментального характера?
О. — Да, и физиологического.
В. — Суд не нуждается в столь пикантных подробностях! Шла ли речь в данном случае о кратком взаимном увлечении или обвиняемый собирался соединить свою судьбу с вашей?
