заметная сообразительность.
Геракловы athla (форма множественного числа слова) иногда отделяли как от его parerga («побочных действий» – тех, что случайным образом сопровождали Подвиги), так и от его praxeis («деяний»)[339]. Но столь же часто древние авторы, писавшие о мифах, не делали таких различий. Другой вопрос, мнения по которому расходились, касался количества Подвигов. Несомненно, наиболее частый ответ – двенадцать: именно столько сцен изображено на метопах храма Зевса в Олимпии (ок. 460 г. до н. э.), и такое же число называют среди прочих эллинистические поэты Феокрит и Аполлоний Родосский[340]. Однако этот вариант не единственный: иные сказители мифов говорят о десяти, а порою – гиперболизированно – о тысяче или десяти тысячах Подвигов[341]. Есть и другие расхождения во взглядах, наиболее заметные из которых касаются причин совершения Подвигов, а также близкого к этой теме вопроса о том, к какому периоду жизненного пути героя они относятся.
В общих чертах мотивационная основа Подвигов описана уже в «Илиаде», в истории рождения Геракла от союза Зевса со смертной женщиной Алкменой[342]. Гера пришла в ярость от этого последнего эпизода неверности в длинном списке измен Зевса и решила отыграться при помощи хитрости. Когда настал час родов, Зевс похвастал, что ребенок, который вот-вот явится на свет, – «один из той породы людей, в ком течет моя собственная кровь» – будет править всеми, кто его окружает[343]. Гера потребовала от супруга скрепить сказанное клятвой, а сама убедила богиню деторождения Илифию замедлить разрешение от бремени Алкмены и одновременно побудить к преждевременным родам другую будущую мать, Никиппу. Ребенок, которого родила Никиппа, был Эврисфеем, правнуком Зевса, – следовательно, одним из той породы людей, в которых течет «собственная кровь» Зевса. Связанному клятвой Зевсу оставалось безучастно взирать на то, как его сын от Алкмены – названный по иронии судьбы Гераклом (что означает «слава Геры») – обязан выполнять распоряжения Эврисфея, который и вправду, несмотря на свою бесхарактерность, «правит всеми, кто его окружает» в роли царя всей Арголиды, включая Микены и Тиринф.
Что касается конкретного повода для совершения Подвигов, то некоторые сказители мифов называли их обязательным условием для получения героем статуса бога в знак признания тех благ, что он даровал человечеству, побеждая монстров и делая другие полезные вещи[344]. Согласно более скептической точке зрения, Подвиги – это акт религиозного искупления Гераклом убийства его собственных детей и жены Мегары[345]. Более своеобразна версия, представленная Еврипидом в его блистательной, но отчасти недооцененной трагедии «Геракл» (или «Геракл в безумии»). В начале пьесы Мегара, три ее маленьких сына и отец Геракла Амфитрион молятся на алтаре Зевса в Фивах. Терроризируемые местным царем Ликом («волком»), они боятся за свои жизни. Геракл далеко – он совершает Подвиг, исполняя сыновний долг (весьма оригинальная мотивация). Случайно убив своего дядю Электриона, Амфитрион вынужден бежать из родного Аргоса. Эврисфей разрешает ему вернуться из изгнания лишь при одном условии: если Геракл успешно пройдет через все испытания. По мере развития действия Геракл с триумфом возвращается с последнего задания и спасает семью. Но далее следует катастрофический поворот судьбы: богиня Лисса, которую подстрекала злопамятная Гера, насылает на него безумие. Введенный в заблуждение Геракл воспринимает собственных сыновей как детей Эврисфея и убивает их вместе с матерью; он готовится убить и своего отца, однако Афина вмешивается, бросив в него камень.
Рассматривая Подвиги не как кульминацию жизни Геракла, а как прелюдию к эпизоду с наивысшим эмоциональным накалом, Еврипид опровергает мысль о том, что «исполненный долг заслуживает великой награды». Подлинный посыл (жестокий, но правдивый) таков: «Даже в зените человеческой славы удача хрупка, словно папирус». Однако проблеск надежды есть. По мере того как трагедия близится к завершению, товарищ Геракла Тесей убеждает его отречься от мыслей о самоубийстве, а вместо этого смириться с тяготами своей судьбы и мужественно идти в будущее. Эта эмоциональная сцена демонстрирует силу дружбы перед лицом всякой катастрофы, какую боги способны обрушить на человечество.
Единственное, с чем согласились все сказители мифов, – это то, что именно слабый Эврисфей отправил Геракла выполнять, казалось бы, невыполнимые задачи. Схожая линия присутствует во многих других мифах, где героя отсылают на задание, с которого – по крайней мере, на это горячо надеется отсылающий – вернуться живым невозможно. Классические примеры – Беллерофонт (отправленный царем Иобатом на схватку с ужасной Химерой) и Ясон (которому Ээт приказал вспахать поле с помощью огнедышащих быков). Есть здесь перекличка и со сказаниями о Персее и Медузе, а также о Тесее и Минотавре, хотя в этих двух случаях герои сами вызвались совершить подвиги, не по чьему-то поручению. Однако предание о могучем Геракле, состоящем на побегушках у слабого Эврисфея, в большей степени, чем любая из этих в чем-то схожих историй, иллюстрирует одну из ключевых особенностей мифов о Геракле: парадоксальность.
Двенадцать Подвигов
Даже если разные источники традиционно насчитывают именно двенадцать Подвигов, не все из них едины во мнении относительно их порядка. Последовательность, представленная здесь, соответствует той, что записана, например, Аполлодором (другие сказители мифов – вроде Диодора Сицилийского – несколько меняют порядок).
1. Немейский лев
Встреча героя со львом, которую принято считать первым Подвигом, произошла недалеко от дома – в городке Немея, расположенном в Арголиде. В дополнение к привычным львиным атрибутам вроде впечатляющей силы и хищной пасти этот зверь обладал уникальным свойством – неуязвимостью. Поскольку льва не брали стрелы, Гераклу пришлось бороться с ним голыми руками (илл. XI)[346]. Когда герой принес шкуру животного в Микены в качестве доказательства своей победы, Эврисфей так испугался, что спрятался в огромном пифосе (сосуде для хранения продуктов). До конца земных дней Геракл буквально жил в этом трофее: как подтверждают многочисленные художественные изображения, неуязвимая шкура льва – с лапами, завязанными вокруг шеи победителя, – служила ему сразу и одеждой, и доспехами. Вместе с фирменной палицей львиная шкура стала узнаваемым знаком отличия героя.
2. Лернейская гидра
Единственная особенность Немейского льва, которую можно отнести к чертам чудовища, – это его неуязвимость (конечно, если считать признаком монструозности способность выходить за пределы «естественных» ограничений). Однако насчет существа, ставшего целью второго Подвига, нет никаких сомнений: многоголовая водяная змея, известная как Гидра, определенно была «чудовищной» во всех смыслах слова. Подобно льву, Гидра обитала неподалеку – в болотах Лерны к югу от Аргоса[347]. Однако чудовище не сидело безвылазно в родной трясине. Согласно Аполлодору, Гидра совершала набеги на сушу и уничтожала местный домашний скот. Описания Аполлодора на этот счет весьма красноречивы:
…У нее было огромное туловище и девять голов, из которых восемь были смертными, а средняя, девятая, – бессмертной. Взойдя на колесницу, возничим которой был Иолай, Геракл прибыл в Лерну. Там он поставил лошадей и нашел Гидру где-то на холме у источника Амимоны: там находилось логовище Гидры. Метая в нее горящие стрелы, Геракл заставил ее выйти и после упорной борьбы схватил ее. Она повисла на нем, обвившись вокруг одной ноги. Геракл, сбивая дубиной ее головы, ничего не мог с ней сделать: вместо каждой сбитой головы вырастали немедленно две. На помощь Гидре выполз огромный рак, укусивший Геракла за ногу. Поэтому Геракл, убив рака, и сам позвал на помощь Иолая. Тот зажег часть близлежащей рощи и стал прижигать горящими головнями основания голов Гидры, не давая им вырастать. Таким способом Геракл одолел возрождающиеся головы Гидры и, срубив наконец бессмертную голову, зарыл ее в землю и навалил на это место тяжелый камень… Разрубив тело Гидры, Геракл обмакнул в ее желчь свои стрелы[348], [349].
Любопытная деталь, связанная с одной бессмертной головой, принадлежит непосредственно Аполлодору – это еще один пример многочисленных разночтений в греческой мифологии. Варьируется также и количество голов. Диодор указывает на сотню, художники же неизбежно изображают меньше, учитывая ограниченные возможности своего искусства (илл. XII)[350].
