«Лечение переломов голени аппаратом», «Лечение последствий переломов аппаратом», «Сроки нетрудоспособности у больных, вылеченных с помощью аппарата». Интересно! Он нашел нужную страницу.
Оказалось, автор использовал его, Воронцова, аппарат и получил отличные результаты. Но придраться нельзя: в тексте первой статьи есть звездочка, а внизу страницы сноска петитом:
«Использован модифицированный нами аппарат для остеосинтеза, предложенный А. Н. Воронцовым, авторское свидетельство №….»
Воронцов стремглав выскочил из библиотеки и сразу же вернулся обратно. Постой, постой, бюллетень с описанием изобретения напечатан меньше года назад. Когда же бойкий конкурент, не имея рабочих чертежей, успел рассчитать конструкцию, наладить выпуск аппаратов (не поставив, кстати, в известность автора изобретения), научился работать с ними и применил их в клинике? Даже многорукому Шиве такое не под силу. Кроме того, вылечил свыше сотни больных, обработал результаты и даже опубликовал их. Непонятно!
Воронцов задумался. В памяти всплыло смуглое красивое лицо, чуть расплывшийся орлиный профиль, седые виски, спокойная гортанная речь уверенного в себе человека… Похоже. Очень похоже! У Шевчука остались чертежи первоначальных вариантов аппарата, и, когда Воронцов уходил, он, конечно, забыл их вернуть.
Молодец! Такой деловитости и напористости можно только позавидовать. А кто лишен этих качеств, будет, как Воронцов, прозябать на вторых ролях. Надо уметь ориентироваться с ходу!
И упрекнуть его не в чем. Конечно, использовать изобретение своего бывшего сотрудника, не поставив его об этом в известность, не совсем этично; но этика руководителя — наука гибкая и представляет социологам широкое поле деятельности.
И все же, даже если предположить, что под руководством Шевчука сразу закипела бурная деятельность (в чем позволительно усомниться), то и в таком случае за два — два с половиной года никак невозможно набрать такой обширный материал. Что-то тут не так…
Тимонин точил карандаши. Делал он это старательно, плавно поворачивая под лезвием безопасной бритвы граненый стерженек.
В открытую фрамугу тянул легкий ветерок, аккуратные стружки шевелились на листе бумаги, как живые. В пластмассовом стаканчике покоилось уже около десятка похожих друг на друга, как близнецы, остро отточенных карандашей, но Тимонин продолжал методично орудовать лезвием. Настроение было мирное…
Горячечные вспышки уязвленного самолюбия терзали Георгия Алексеевича все реже и реже. Словно пловец после дальнего заплыва, отмякал он, греясь на солнце. Дагиров — личность яркая, самобытная, это отрицать нельзя, но и он, Тимонин, кое-что стоит. Фактически все экспериментальные исследования ведутся под его руководством, а эксперимент — будущее дагировского метода.
Недавно после долгих уговоров наконец приехала жена. Критически поджав губы, прошлась по улицам, заглянула в магазины, а потом сказала, что город ей нравится. Проведя бессонную ночь, договорились обо всем, поделили взаимные обиды, наметили дальнейшую тропку, теперь-то далеко не длинную. Даже дачу решили купить.
Лишь иногда проскальзывала коварная мыслишка: а что если все же Шевчук вспомнит о нем, и вновь всплывет неосуществленная мечта — своя кафедра? Как тогда поступить? На этот вопрос Тимонин не мог дать себе ответа.
В дверь постучали. Тимонин еще не сообразил, что ответить, «войдите» или «я занят», как, не дождавшись приглашения, ворвался распаленный Воронцов. Сквозняк рванул со стола карандашные стружки и веером рассыпал их по ковру.
Воронцов порывисто подошел к столу и бросил на него книгу.
— Георгий Алексеевич! — сказал он сдавленным голосом, срываясь на крик. — Это что же получается?! Без меня меня женили. Вот посмотрите!
Тимонин возмущенно поднял брови.
— Прежде всего, где ваше «здравствуйте», Андрей Николаевич? Воспитанные люди, когда входят, здороваются. Это во-вторых, а во-первых, разве я разрешил вам войти?
— Простите, я постучал… — опешил Воронцов.
— Но я вам не ответил. Значит, был занят…
— Извините, Георгий Алексеевич, я не хотел быть невежей, так уж получилось… Понимаете, три статьи о работе с моим аппаратом. А я его как раз сегодня списал в архив. Оказывается, этот Бек-Назаров применяет его и с успехом. — Он перелистнул страницы. — Прочтите, пожалуйста.
Тимонин углубился в чтение, а Воронцов присел на край стула и нервно забарабанил пальцами по столу.
Тимонин оторвался от книги и сдвинул очки на лоб, зрачки выцветших серых глаз сузились.
— Перестаньте, — тихо произнес он, сдерживая себя. — Распустились, как гимназистка на экзамене.
Воронцов поспешно убрал со стола руки и тут же стал мелко дрожать коленом, что заставило Тимонина бросить на него испепеляющий взгляд. Воронцов перехватил этот взгляд, вздрогнул и замер. Из форточки тянул легкий ветерок, и карандашные стружки на полированной доске стола шевелились, словно кто-то водил над ними невидимым магнитом. За стеной с перерывами стучала машинка. В шкафу призывно сверкали яркими глянцевыми обложками проспекты иностранных фирм.
— М-да, — оторвался от сборника Тимонин. — Сочувствую вам. Весьма. Огорчительно и обидно. И даже не то, что воспользовались вашим аппаратом, — это еще неизвестно, хорошо или плохо. Тут другая неприятная ситуация прорезается. — Он встал и подошел к окну, привычным движением поглаживая стальной ежик волос. — Такая, знаете ли, щекотливая ситуация. Вот вы сдали отчет по двенадцатой «а» теме, где даны сравнительные характеристики дагировского и других аппаратов, в том числе и вашего…
— Да, сдал.
— Насколько я помню, подготовлены две статьи, тезисы доклада на всесоюзную конференцию. Так?
— Так. Ну и что?
— А то, что теперь их публиковать неудобно. Ибо этот Бек-Назаров, пользуясь вашим аппаратом, добился хороших результатов, а вы, автор, этот же аппарат разносите в пух и прах. Причем статья исходит из нашего института. Сама собой напрашивается мысль, что критика ваша вынужденна и инспирирована Дагировым.
— Мне это и в голову не пришло! — воскликнул Воронцов.
— Ну, о вас речи нет, — улыбнулся Тимонин. — Все знают, что вы не дипломат. Но, — он поднял палец, — раз подобная мысль возникла у меня, она может появиться у другого. Незачем расставлять на своем пути подводные камни. Сомнительная репутация страшнее совершенного в прошлом преступления, от нее не избавишься по амнистии.
Воронцов взял себя за подбородок, почесал щеку.
— Вот напасть. Действительно, странная ситуация, статьи ведь уже отосланы. Что же, забирать их обратно? Вообще в этой истории много непонятного. Может быть, свяжетесь с Шевчуком, Георгий Алексеевич? Ведь вы с ним хорошо знакомы.
— Да, я с ним хорошо знаком, — медленно повторил Тимонин и задумался.
Звонить Шевчуку не хотелось. Собственный мирок только-только стал приобретать устойчивость, огораживаться хрупкой скорлупой. А в истории с аппаратом Воронцова проглядывалась подозрительная поспешность, чувствовалась какая-то червоточинка, и вскрывать ее — значит вступать в конфликт с Шевчуком, опять выходить на арену больших страстей. С другой стороны, нельзя было пройти мимо — дело касалось чести института. Его института… Почти его… Нет, все-таки его.
— Вот что, — Тимонин неодобрительно посмотрел на Воронцова, доставшего сигарету и постукивавшего по ней пальцем. Он не курил и не позволял дымить в своем кабинете. — Вот что, — повторил Тимонин и перевел взгляд на стену, где уныло скалилась с плаката тощая зеленая лошадь, проглотившая каплю никотина.
Воронцов поспешно спрятал сигарету в пачку.
— Я думаю, надо идти к Дагирову, — сказал Тимонин. — Все-таки скоро конференция, и вам на ней выступать. Необходимо сориентироваться заранее.
В приемной было много народа. Сидевшие в ожидании с папками рентгеноснимков в руках врачи неодобрительно посматривали на вошедших: день шел к концу, а к Дагирову не пробиться.
Занятая сортировкой писем секретарша Ниночка подняла голову.
— Подождите минуточку, Георгий Алексеевич, там Агафонов.
Тимонин с Воронцовым многозначительно переглянулись. Агафонов был сравнительно молодым врачом, который на неделю позже, чем следовало, снял у больного аппарат. Ничего страшного не произошло, но порядок был нарушен, и нарушен, как считал Дагиров, в силу наплевательского отношения к человеку и к своему делу. Этого Дагиров не мог ни понять, ни простить. Агафонов, рослый, широкоплечий брюнет, вышел с согнутой спиной и лицом камикадзе, не попавшего в цель. Все смолкли, глядя ему вслед.
Дагиров выслушал Воронцова, посмотрел принесенный им сборник. Потом, вспомнив, вынул из папки программу готовящейся конференции. В ней тоже значилась фамилия Бек-Назарова. Пустяковое, в общем, событие приобретало скандальное звучание. Открывать полемику на конференции по поводу достоинств разных типов аппаратов не стоило. Важен сам метод, а не средства, которыми он осуществляется. И потом, если уж так получилось, что воронцовский аппарат оказался менее универсальным, зачем его пропагандировать? Применят не там, где надо, — и весь метод опорочен. Хочешь не хочешь, придется вмешаться.
