тридцать сектантов были осуждены на каторжные работы, но с заменой ссылки поселением, в отношении четверых ограничились 8 месяцами тюремного заключения, ещё 17 сектантов были судом оправданы. Так как процесс был громким и имел особое общественное значение, то в зал судебных заседаний были допущены официальные представители Святейшего Синода, министерства внутренних дел и председатель Сумского окружного суда.
Лев Николаевич просит Н.В. Давыдова вмешаться в дело и помочь в судебной защите павловцев; в письме к нему он высказывает серьёзные опасения в том, что погром был заведомо подготовленной провокацией: «Дело это гораздо более – хотел сказать: интересное – более важное, чем я думал. Пророк, возбудивший их, был, очевидно, провокатор. Его личность не могут установить. Он сидит в остроге и называется Федосенко, но это неправда. Впрочем, подробности вам расскажет Михайлов. Они на днях получат обвинительный акт и должны выбрать защитника. Решите, кого им взять. Не просить ли Карабчевского? Я могу. Или достаточно Маклакова, или что вы решите другое». Благодаря Толстому крестьян защищают очень хорошие харьковские адвокаты, в помощь к которым прибыли столичные «звёзды» – В. Маклаков, Н. Муравьёв, Н. Тесленко. Как ни странно, но на уже постановленный приговор неожиданно повлиял представитель МВД И.Г. Щегловитов – будущий министр и последний председатель Государственного совета России[44]. Без особой огласки, «по-тихому» судебный вердикт был смягчён: многих осуждённых вместо каторги приговорили к принудительному лечению в психиатрической лечебнице, что по тем временам было вполне неплохо, поэтому уже в 1905 году все они вернулись домой.
По слухам, павловские крестьяне ещё долго искренне верили, что в саду у князя Дмитрия Хилкова[45] «росло дерево, приносящее добрые плоды, и кто вкушал того плода, то тот познавал, в чём добро и зло» (www.arzamas.academy.ru).
Не удивительно, что столь опрометчивое поведение знаменитого писателя делает полицейскую слежку за ним буквально тотальной. Соответствующий циркуляр Департамента государственной полиции № 1202 предписывал, что в случае, если граф Л.Н. Толстой прибудет в Москву, то «надлежит учредить наблюдение за ним, чтобы он не распространял здесь своего учения, а в случае нарушения им изложенного выше запрещения немедленно о том донести» (цит. по: Чисников В. Федя Протасов – агент охранки?! Загадка пьесы Л.Н. Толстого «Живой труп». Нева. 2013. № 1.).
В апреле 1886 года московской полицией «из совершенно негласных источников» были получены сведения о том, что в Хамовниках в доме Толстого имеется типография, где печатаются для дальнейшего распространения его запрещённые сочинения, то есть издания, не имеющие цензурного разрешения на публикацию (по действующему порядку книги в гранках должны были быть представлены в цензурный комитет за 7 дней до печати основного тиража). Несмотря на то что контроль за издательской деятельностью осуществляется довольно строгий, империя, особенно в своих столицах, а также в Польше и Финляндии, была просто наводнена нелегальной литературой различного содержания.
С 1882 года была существенно упрощена процедура запрещения выхода различных изданий. Теперь, помимо Правительствующего Сената, такие полномочия появились у вновь созданного органа – специального совещания в составе министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Священного Синода.
Надо сказать, что опасения полицейских властей были небезосновательны. В Петербурге, да и во многих провинциальных городах массово обнаруживаются изготовленные гектографическим способом[46] книги и брошюры Льва Николаевича, отнесённые цензурным комитетом к нежелательным: «Евангелие», «Исповедь», «В чём моя вера», «Что нам делать?», «Церковь и государство», «Письмо к Энгельгардту», которые тем не менее массово распространяются «толстовцами» тысячными тиражами. Среди слушательниц Высших женских курсов на «самиздат» даже организована подписка.
Теперь цензурой запрещаются не только произведения Толстого, связанные с его религиозными взглядами, но и, например, повесть «Крейцерова соната» – из-за её, по мнению чиновников, порнографичности.
При этом московский обер-полицмейстер генерал А.А. Козлов в докладе директору Департамента П.Н. Дурново сомневался в наличии такой типографии, так как сочинения Толстого, по его мнению, настолько распространены среди учащейся молодёжи, что давно уже не требуют дополнительных тиражей.
Тем не менее П.Н. Дурново требует от московской полиции проверить агентурные сведения «самым секретным образом, в какой мере изложенное известие заслуживает вероятия». Пётр Николаевич недавно был в служебной командировке во Франции[47], Германии и Австро-Венгрии, где изучал имеющийся опыт работы тайной политической полиции и прекрасно отдавал себе отчёт в том, какие нежелательные последствия может иметь активная деятельность подпольной типографии. За два года до этого, в ноябре 1882 года, в Париж был направлен с секретной миссией вице-директор Департамента государственной полиции действительный статский советник К.Н. Жуков для переговоров с правительственными чиновниками о совместной борьбе с русскими революционными эмигрантами. В результате достигнутых договорённостей в Париже вскоре было организовано специальное подразделение российского Департамента государственной полиции – Заграничная агентура – во главе с амбициозным и талантливым полицейским чиновником П.И. Рачковским. В числе его первоочередных задач как раз и было выяснение адресов, «по которым ведутся, через посредничество Веры Засулич, сношения русской эмиграции с представителями революционного движения на юге России» (Измозик В. Чёрные кабинеты. История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2015).
Помимо поручений местным полицейским, начальник особого отдела III секретного делопроизводства Департамента государственной полиции, в чьи функции входили разработка агентурных сведений и перлюстрация различной корреспонденции[48], принял решение о направлении в поместье графа Толстого Ясная Поляна секретного сотрудника для проверки агентурной информации о возможном печатании там запрещённых произведений. Кстати, технические возможности для этого действительно были – Толстой в своё время получил цензурное разрешение на издание журнала «Ясная Поляна» и закупил необходимое типографское оборудование.
Этим тайным полицейским агентом стал студент Фёдор Павлович Симон (Адя), который, в соответствии с разработанной для него легендой, как последовательный «толстовец», решил вместе со своей невестой Зинаидой «омужичиться» – переехать жить в деревню, для того чтобы заниматься крестьянским трудом, учить детей и т. д. Симон был завербован сотрудниками полиции ещё в 1884 году при поступлении в Санкт-Петербургский лесной институт. По существовавшим правилам всем поступающим в высшие учебные заведения необходимо было получить в полицейском участке справку о политической благонадёжности, но у местной полиции имелись сведения о том, что Симон, будучи учащимся Орловского реального училища, попал под влияние своих одноклассников Новикова и Соломатина, а также некого студента Арцибашева, и в результате был «замечен во вредном направлении». По решению полицейского Департамента за молодыми людьми в течение пяти лет осуществлялся негласный надзор. По всей видимости, Симону поступило предложение стать платным осведомителем в обмен на необходимый ему документ, которое он так или иначе принял.
Сотрудниками Особого отдела разрабатывается схема его внедрения в ближайшее окружение графа Толстого, в
