Аббат Шамуэль подошел к графине и шепнул ей, чтобы она не вздумала предлагать проценты. В знак согласия графиня милостиво протянула Ивану руку, и он, вынув бумажник, отсчитал ей десять тысяч банкнотов. Графиня хотела было дать Ивану расписку, но он ответил, что в этом нет необходимости, так как деньги он дает на короткий срок.
Графиня попросила аббата распорядиться этой суммой по своему усмотрению.
— А теперь, графиня, — сказал Иван, — разрешите задать вопрос: когда вы намерены покинуть замок?
— Сейчас, сию же минуту, немедленно! Г поспешно ответила графиня.
— В таком случае я осмелюсь предложить вам план подготовки к отъезду, который сопряжен с некоторыми трудностями. Прежде всего надо упаковать самое необходимое. Вы только скажите, графиня, что нужно взять и в какой чемодан сложить. Затем я запрягу в экипаж ваших лошадей. Потом мы закроем опустевший замок и опечатаем его. До тех пор пока вы не пришлете кого-нибудь принять замок, двое моих верных людей будут охранять его у ворот. А мы отправимся в путь. Жилье управляющего у нас по пути, быть может, мы найдем там какие-нибудь отчеты.
— Нет, нет! Туда я не поеду! Мне не нужны никакие отчеты! — запротестовала графиня.
— Хорошо. Значит, мы отправимся прямо на постоялый двор.
— Почему на постоялый двор?
— Потому что там находится почта и там вы получите почтовых лошадей для своей коляски.
— Зачем мне почтовые лошади? Разве я не могу ехать на собственных?
— Нет.
— Почему?
— Потому что у вас плохие лошади. Они не довезут вас даже до соседней станции.
— Почему вы думаете, что у меня плохие лошади? — возмущенно спросила графиня.
— Потому что их плохо содержали.
«Какой неприятный человек! — мысленно произнесла графиня, — и ведет себя и отвечает по-мужицки».
— Я не поеду на постоялый двор, — заявила она упрямо. — я никогда не войду в дом, где торгуют вином. А нельзя ли мне остановиться у вас, пока запрягут экипаж?
— Почту за счастье. Но мой дом неустроен. Я живу один, я холост.
— Это не имеет значения.
— В таком случае, графиня, прежде всего решите, какие платья следует упаковать и в какой чемодан.
— Какие платья? — с особым выражением повторила графиня, широко раскрыв глаза. — И в какой чемодан? Сейчас я вам скажу. Окажите мне любезность, разожгите огонь в камине, пока я схожу за платьями. Здесь холодно.
В зале находился большой камин из зеленого мрамора. В нем тлели оставшиеся с вечера угли. Иван положил на них поленья, и вскоре огонь весело запылал.
Графиня вернулась очень быстро. Она несла большую охапку платьев — столько, сколько смогла унести.
— О, вы все это хотите упаковать, графиня?
— Все, все! И остальные тоже.
— А куда?
— Вот сюда! — ответила графиня, швырнув платья в камин. Пламя сразу их охватило: шипя, похрустывая, потрескивая, горели шелк, муслин, креп, кружева.
Мужчины ошеломленно смотрели на графиню, но ни один не промолвил ни слова.
А она вернулась в гардеробную и вышла с новой охапкой платьев; она бросала их одно за другим в камин, платья вспыхивали с треском, похожим на хохот, словно из каждого вылетал через трубу опаленный огнем бесноватый дьявол. Теуделинда с горящими на щеках розами раз десять совершила путь в гардеробную и обратно. Тяжело дыша от возбуждения, она бросала в огонь свои туалеты. За платьями последовало белье, все подряд, без пощады, без исключения. Вышитые, тонкие, дорогие, роскошные сорочки, пеньюары. Все было сожжено.
«Гм. Довольно простой метод укладки и инвентаризации!» — подумал про себя Иван, но вслух ничего не сказал.
Аббат, заложив руки за спину, спокойно наблюдал, как графиня неистовствует, предавая auto da fe[60] свой гардероб.
После того как сожжение было завершено, Иван сказал:
— С этим покончено, но в чем вы теперь отправитесь в путь, графиня?
— В платье, которое на мне, и в дорожной шубе.
— Как вам угодно. Пойду запрягу лошадей.
Иван вышел во двор, а Теуделинда с помощью аббата надела теплую кунью шубу, — теперь она была готова в дорогу. Графиня не взяла с собой из замка ничего. Все те вещи, которые она прежде называла своими, казались ей оскверненными.
Когда Иван вернулся и доложил, что лошади поданы, графиня уже ждала его. Они заперли и опечатали одну за другой двери замка. Спустившись во двор, графиня увидела пристреленного пса и вспомнила, что одна собака осталась в живых.
— А с ней что будет? Ее тоже надо убить, иначе она с голоду подохнет.
— Жаль убивать, — сказал Иван, — я спущу собаку с цепи, и она побежит за нами. Собака может остаться у меня.
Графиня с любопытством ждала, что свирепый волкодав бросится на Ивана. Однако пес кусаться не cтал.
Иван заговорил с ним ласково, как с разумным существом, пес спокойно позволил ему отцепить ошейник и лизнул руку своему освободителю.
Коляска покатила со двора. Ключ от закрытых ворот Иван передал господину аббату, сидевшему в коляске рядом с графиней, сам вскочил на козлы и погнал одров — двух скверных старых кляч с распухшими ногами, — которых графиня именовала своим экипажем и за которых бог весть сколько тысяч заплатила управляющему.
Сворачивая к заводскому поселку, в утренних сумерках в стороне дороги они увидели рвущийся к небу дым, навстречу им бежала группа рабочих с Ивановой шахты, тащивших пожарные орудия. Иван спросил у них, в чем дело, куда они направляются? Рабочие ответили, что горит амбар графини, но они надеются быстро потушить пожар.
— Этого я ожидал, — сказал Иван. — Плут управляющий неминуемо должен был поджечь амбар, иначе выяснилось бы, что в нем осталось, а что уже продано.
Графиня была возмущена столь глубоким человеческим падением, а Иван весьма сухо заметил, что сельским хозяйством вне всякого сомнения должен заниматься тот, кто сам за всем следит, а не запирается в комнате.
Несносный человек!
Совсем рассвело, когда по снегу, смешанному с грязью, жалкий парадный выезд дотащил наконец коляску графини до рабочего поселка. От великого усердия пар так и валил от обоих одров.
Иван въехал во двор своего дома; поспешившему навстречу почтмейстеру он велел позаботиться о клячах графини и о лошадях, на которых она поедет дальше, а сам провел гостей в свой кабинет. В остальных комнатах стоял лютый холод, так как они никогда не отапливались, поэтому высоких посетителей можно было принять только здесь.
Беспорядок в комнате был не больше, чем обычно, но Ивану пришлось похлопотать и освободить место, где смогли бы расположиться гости.
С робостью графиня оглядывала незнакомые предметы, которые стояли, лежали, валялись на стульях, столах, полках этого кабинета. Бесовские орудия! С тайным ужасом она заглянула в химическую лабораторию, где в котле под колпаком еще тлели угли, оставшиеся от прерванного на середине химического опыта.
«Officina[61] Калиостро», — содрогаясь, шепнула графиня господину аббату.
Здесь замышляют и творят зло, тайны которого простому смертному не постичь!
Однако горькое сознание того, что она гостья этого пещерного жителя, его должница, что она, богатая, титулованная особа, исповедующая истинную веру, обязана этому рабочему, этому безвестному ничтожеству да еще безбожнику, было сильнее святого ужаса. Она с радостью заплатила бы ему проценты за одолженные деньги, наградила бы за хорошую службу, но сказать «спасибо» было выше ее сил. Она бы охотно бросила ему из кареты самую свою драгоценную жемчужину, но, уезжая с его двора, поблагодарить его на прощанье словами «оставайтесь с богом!» не могла. Такие слова атеисту! Если бы только придумать, как по-другому возместить ему свой долг!
Иван вышел на несколько минут из комнаты и вернулся вместе со служанкой, которая внесла на подносе дымящийся завтрак, накрыла маленький столик белой скатертью, поставила чашки и тарелки для графини и господина аббата.
Пока графиня искала благовидный предлог, который позволил бы ей отказаться от завтрака, господин аббат расположился за столом и, воспользовавшись привилегией дорожного попутчика, пригласил Теуделинду последовать его примеру.
— По дороге нам до вечера не попадется ни одного трактира, где можно получить горячую пищу, графиня, а вам необходимо подкрепиться.
Графиня, видя, что бесы не свернули господину аббату голову после того, как он отведал кофе колдуна, с неохотой последовала примеру священника. А кофе был на редкость невкусный. Молоко еще сносное, но кофе просто ужасный!
Иван заговорил о погоде. Обычная тема, которой начинают беседы. Разница заключалась лишь в том, что о погоде говорил не кавалер, попавший в затруднительное положение, а метеоролог. Он уверил графиню, что все барометры, включая английский «storm-glass»,[62] предвещают благоприятную погоду; солнце припекает, как в мае, отличная погода для путешествия. И в доказательство Беренд отдернул с окна зеленую занавеску, и ласковые солнечные лучи сразу осветили неуютную комнату.
