Эллис почувствовала угрозу, таящуюся в этих словах.
— Я считаю, что все это ты можешь выложить ему самому.
— Я сделал это, но он мне не ответил. Вот почему я и говорю с тобой… Помни, Эллис. Никто из нас не совершенен, как бы ни старался. Только у кого-то больше сил. Помни это!
Повернувшись, Тремьян вышел; через секунду Эллис услышала, как хлопнула передняя дверь. Уставившись на пустой дверной проем, она почувствовала рядом чье-то присутствие. До нее донеслись звуки, которых она не могла ни с чем спутать. Кто-то бесшумно прошел через гостиную и теперь стоял рядом с кухней, скрытый от взгляда. Медленно и беззвучно она двинулась в ту сторону. Когда она повернула в узкую боковую комнату, то увидела прислонившуюся к стене Лейлу, которая смотрела прямо перед собой.
Лейла, скорее всего, слышала разговор на кухне. Она вздохнула, увидев Эллис, и потом рассмеялась, но в смехе ее не было и следов веселья. Она понимала, что ее застигли на месте преступления.
— Я пришла за другой тряпкой. — Взяв чистую, она вернулась в столовую, не произнеся больше ни слова.
Эллис осталась стоять, пытаясь понять, что, собственно, сегодня происходит со всеми. Какая-то тень легла на всех, обитающих в этом доме.
Они лежали в постели: Эллис на спине, а Джон на левом боку, отвернувшись от нее. Остерманы расположились по другую сторону холла, в комнате для гостей. Наконец-то они остались вдвоем.
Эллис знала, как устал ее муж, но она не могла откладывать мучащий ее вопрос — хотя его можно было считать и утверждением.
— Между всеми вами, тобой и Диком с Джоем, возникла какая-то напряженность, не так ли?
Таннер сменил положение, и теперь, чувствуя едва ли не облегчение, смотрел в потолок. Он ждал этого вопроса и уже подготовил объяснение. В нем содержалась очередная ложь, но, похоже, он уже стал привыкать к ней. Ведь осталось ждать так немного — как гарантировал Фассет. Он начал медленно, стараясь выглядеть рассеянным и небрежным:
— Ты чертовски проницательна.
— Неужто? — Она придвинулась поближе и пригляделась к мужу.
— Все это противно, но пройдет. Помнишь, я рассказывал тебе о биржевых сделках, о которых в поезде болтал Джим Лумис?
— Да. И ты не хотел, чтобы Джаннет ходила к ним на ленч… К Лумисам, я имею в виду.
— Это верно… Ну, в общем, Дик и Джой связались с Лумисом. Я предупреждал их…
— Почему?
— Мы провели расследование.
— Что?
— Расследование… У нас было несколько тысяч, которые на круг должны были приносить пять процентов. Я подумал: почему бы их и не вложить? Поэтому я пригласил Энди Гаррисона — он глава юридического отдела, и ты встречалась с ним. Он порасспросил кое-кого.
— И что он выяснил?
— Все это дело плохо пахнет. Тянет жареным. Ничего хорошего.
— Незаконная деятельность?
— Скорее всего, на следующей неделе все станет ясно… Гаррисон настаивает, что тут может быть тема для большого выступления. Получится то еще шоу. Я говорил это Джою и Дику.
— О Господи! Значит, ты готовишь такую программу?
— Не беспокойся. Потребуется несколько месяцев. Она не на первом месте. И в любом случае я предупрежу их. Они успеют унести ноги.
Эллис снова услышала голоса Кардоне и Тремьяна: «Ты говорила с ним? Что он сказал? Не позволяй Джону выносить суждения…» Они были просто в панике, и наконец она поняла, в чем дело.
— Джой и Дик просто жутко перепуганы. Тебе это известно?
— Да. Так я и предполагал.
— Ты это предполагал? Но ведь они же твои друзья!.. Они испуганы! Они до смерти перепуганы!
— О’кей. О’кей. Завтра в клубе я скажу им, чтобы они успокоились. «Стервятник» из Сан-Диего больше не охотится.
— Нет, это в самом деле жестоко! Ничего нет удивительного в том, что они были так взбудоражены! Они считают, что ты поступаешь просто ужасно. — Элли вспомнила молчаливую фигуру Лейлы, прижавшуюся к стенке, когда она слушала, как Тремьян молит ее и угрожает ей в кухне. — Они все рассказали Остерманам.
— Ты уверена? Каким образом?
— Это неважно. Они должны воспринимать тебя как источник страха и ужаса… И завтра утром, ради Бога, скажи им, чтобы они не волновались.
— Я же обещал, что так и сделаю.
— Теперь все ясно. Эти дурацкие крики у бассейна, эти споры… Я очень рассержена на тебя. — Но на самом деле Эллис не сердилась; туман неизвестности теперь рассеялся. Ей надо было обдумать ситуацию. Погруженная в свои беспокойные мысли, она легла на спину, размышляя, но теперь к ней пришла та расслабленность, которую она не чувствовала уже несколько часов.
Таннер плотно сомкнул веки и постарался привести в порядок дыхание. Его ложь прошла незамеченной. Лучше, чем он мог рассчитывать. Теперь ему было легче.
Фассет был прав. Он оказался в состоянии со всем этим справиться.
Даже с Эллис.
5
Он стоял у окна спальни. Небо было сплошь затянуто тучами, и луны не было видно. Он посмотрел вниз на газон сбоку от дома и лес за ним, и внезапно ему показалось, что зрение обманывает его. Он отчетливо увидел вспыхнувший огонек сигареты. Кто-то шел, совершенно не скрываясь, и откровенно курил! «Ничего себе! — подумал он, — кто бы там ни был, неужели он не понимает, что может выдать наблюдение?»
Он присмотрелся повнимательнее. На человеке накинут купальный халат. Это был Остерман.
Неужели Берни что-то увидел? Или услышал?
Таннер быстро и бесшумно вышел из спальни и спустился вниз.
— Я так и думал, что ты выберешься прогуляться, — сказал Берни, который, сидя в кресле на краю бассейна, задумчиво смотрел на воду. — Этот вечер явно не получился.
— Я бы так не сказал.
— Тогда ты плохо следил за происходящим. Если бы мы были вооружены ножами, этот бассейн уже был бы красен от крови.
— Твой голливудский образ мышления упорно не оставляет тебя. — Таннер сел на край бассейна.
— Я писатель. Я наблюдаю за происходящим и все пропускаю через себя.
— А я думаю, что ты все же ошибаешься, — сказал Таннер. — У Дика, как он сам мне говорил, какие-то неприятности в делах. Джой скотски напился. Ну и что?
Остерман перекинул ногу за ногу и выпрямился.
— Ты удивился, увидев меня здесь… Меня привел сюда какой-то смутный инстинкт, ощущение… Я решил, что ты обязательно спустишься. Похоже, что тебе, как и мне, не спится.
— Ты меня интригуешь.
— Я не шучу. Надо бы нам поговорить…
— О чем?
Встав, Остерман остановился рядом с Таннером, глядя на него сверху вниз. От окурка сигареты он прикурил новую.
— Чего бы тебе хотелось больше всего? Я имею в виду для себя и своей семьи?
Таннер с трудом мог поверить, что не ослышался. Остерман начал банальнейшим образом. Тем не менее он ответил так, словно воспринял его вопрос с полной серьезностью.
— Думаю, что покоя. Покоя, хорошей еды, убежища и внутреннего комфорта. Это ты хотел услышать?
— Все это у тебя есть. Во всяком случае, с сегодняшней точки зрения.
— Тогда я не очень понимаю тебя.
— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что у тебя больше нет возможностей стремиться к чему-то еще? Вся твоя жизнь полностью запрограммирована на исполнение определенных функций. Ты это понимаешь?
— Насколько мне кажется, это всеобщий закон. И я не намерен спорить с ним.
— Ты и не можешь спорить. Система не позволит тебе сделать это. Ты подготовлен для выполнения определенных задач; ты приобрел определенный опыт — вот и все, чем тебе придется заниматься весь остаток жизни. И спорить тут не о чем.
— Я был бы никуда не годным ядерным физиком; ты, в лучшем случае, средненьким нейрохирургом… — сказал Таннер.
— Конечно, все относительно, и я воспринимаю это без иллюзий. Я хочу сказать, что нам нами властвуют силы, с которыми мы ничего не можем поделать. Едва мы успеваем достичь профессионализма, как приходит смерть. Мы живем и работаем как бы внутри четко очерченного круга; мы не решаемся переступить его границы хотя бы для того, чтобы осмотреться. Боюсь, что тебе это свойственно еще в большей мере, чем мне. Во всяком случае, с теми деньгами, что у меня есть, я обладаю хоть какой-то возможностью выбора. Но тем не менее деньги… Они нас сковывают по рукам и ногам.
— У меня есть только то, что я сам заработал, и я не жалуюсь. Кроме того, мой риск хорошо оплачивается.
— Но у тебя ничего нет за спиной. Ничего! Ты не можешь встать и громко заявить о себе: это я! Во всяком случае, когда речь заходит о деньгах. Ты бессилен! На тебе висит все то, за что надо платить! — И Остерман широко развел руки, давая понять, что речь идет о доме и участке Таннера.
— Возможно, я и в самом деле не могу… Когда речь идет о деньгах. Но кто может?
Остерман подтянул к себе стул и снова сел. Не отводя глаз от Таннера, он мягко обратился к нему:
