Собравшиеся в приемной государыни сановники и царедворцы с тревожным ожиданием посматривали на двери, которые через ряд комнат вели в опочивальню государыни. Оттуда им должна была прийти весть о том, как решилась судьба империи, а сообразно с этим и участь каждого из них, так как при известной перемене одни из них могли ожидать для себя нового почета и быстрого возвышения, тогда как другим, быть может, предстояло и совершенное падение, к тому же с конфискацией, а то и дальняя ссылка.
Сломленная наконец давнишним и теперь сильно развившимся недугом, лежала на смертном одре Анна Иоанновна, сохраняя еще полное сознание. Обширная опочивальня тускло освещалась двумя восковыми свечами, прикрытыми зонтом из зеленой тафты, и в этом полумраке в одном из углов комнаты ярко блестели в киоте, от огня лампадки, золотые оклады икон, украшенные алмазами, рубинами, яхонтами, сапфирами и изумрудами. Иконы эти были наследственные, переходившие от одного поколения к другому, сперва в боярском, а потом в царском роде Романовых.
У одного из окон опочивальни стояли два главных врача императрицы — Фишер и Санхец. Они вполголоса разговаривали между собой по-латыни, и по выражению их лиц нетрудно было догадаться, что всякая надежда на выздоровление государыни была уже потеряна и что они с минуты на минуту ожидали ее кончины. В соседней комнате находился духовник Анны Иоанновны, готовый напутствовать умирающую чтением отходной.
Около постели императрицы стояли: убитый горем герцог Курляндский, его жена с красными припухшими от слез глазами и Анна Леопольдовна. Всегда задумчивое и грустное лицо принцессы выражало теперь чувство подавляющей тоски. Опустив вниз сложенные руки и склонив печально голову, она как будто олицетворяла собой беспомощность и безнадежность. Казалось, вся она сосредоточилась в самой себе, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее. Резкую противоположность принцессе представлял ее супруг. Он, беспрестанно переминаясь с ноги на ногу и подергивая по временам вверх плечами, то с каким-то любопытством взглядывал на умирающую, то рассеянно смотрел на потолок и стены комнаты, то кидал недоумевающий взгляд на свою жену. Кроме этих лиц в опочивальне императрицы находились еще ее любимая фрейлина Юшкова и одна комнатная девушка, безотлучно ходившая за государыней.
Среди тишины, бывшей в опочивальне государыни, за дверью в соседней комнате послышался сдержанный шум тяжелых шагов. Герцог, стоявший около двери, быстро приотворил ее и, делая знак рукой, чтобы приближающиеся люди приостановились, подошел к императрице. Нагнувшись к ней, спросил тихим голосом, позволит ли она явиться графу Остерману. Анна Иоанновна движением головы выразила согласие, и тогда герцог повелительно указал глазами принцу Антону, чтобы он растворил двери. Принц исполнил приказание герцога, и четверо гренадеров от дворцового караула внесли в спальную государыни графа Остермана в креслах, и она, напрягая свои последние силы, приказала, чтобы его посадили у изголовья ее постели.
При появлении Остермана находившиеся около императрицы поспешили выйти из комнаты, и из всех бывших там прежде остались теперь герцог, принц и принцесса.
— Не угодно ли будет вам удалиться отсюда, — сказал сурово герцог принцу, и с такими же словами, но только произнесенными мягким и вежливым голосом, он обратился к Анне Леопольдовне.
Принц Антон не заставил герцога повторять приказание и, почтительно поклонившись ему, начал осторожной поступью, на цыпочках выходить из спальни. Но Анна Леопольдовна как будто не слышала вовсе распоряжения герцога: она оставалась неподвижно на том месте, где стояла.
— Я покорнейше прошу ваше высочество, — сказал ей с некоторой настойчивостью герцог, — отлучиться отсюда на короткое время: ее величеству угодно наедине, в присутствии моем, переговорить с графом…
Анна не тронулась с места и только презрительным взором окинула герцога.
Императрица заметила происходившее между герцогом и своей племянницей и с сердцем начала говорить что-то, но не совсем внятно. Остерман догадался в чем дело. Делая вид, что силится привстать с кресел, он обратился лицом к Анне Леопольдовне и почтительно сказал ей:
— Ваше высочество, ее императорскому величеству угодно на некоторое время остаться только с его светлостью и со мной.
Принцесса порывисто бросилась к постели и, схватив руку тетки, крепко несколько раз поцеловала ее, затем, не говоря ни слова, тихими шагами вышла из комнаты.
Герцог, выпроводив всех, заглянул из предосторожности за обе двери и, убедившись, что теперь никто не может подслушивать, встал около кресла Остермана.
— Осмелюсь доложить вашему императорскому величеству, — начал нетвердым и прерывающимся голосом Остерман, осмеливаюсь доложить по рабской моей преданности, что хотя Всевышний и не отнимает у верноподданных надежды на скорое выздоровление матери Российского отечества, но что тем не менее положение дел теперь таково, что вашему величеству предстоит необходимость явить еще раз знак материнского вашего попечения о благе под скипетром вашим управляемых народов.
— Ты, видно, хочешь сказать, Андрей Иваныч, что предстоит надобность в моем завещании о наследстве престола и о регентстве?
— Никто не сомневается в выздоровлении вашего величества, — подхватил герцог, — но обстоятельства теперь таковы, что если вы, всемилостивейшая государыня, не объявите вашей воли, то впоследствии нас — лишь самых приближенных к вам — русские станут укорять в злых умыслах и не упустят обвинять в том, что им, пользуясь случаем, хотели установить безначалие с тем, чтобы захватить власть в свои руки.
— Его светлость имеет основание высказывать перед вашим величеством подобные опасения, — заметил Остерман, вынимая бумагу из кармана.
— Какая у тебя это бумага? — спросила государыня Остермана.
— Завещание вашего императорского величества.
— А кто писал его?
Остерман приподнялся и, поклонившись, отвечал:
— Ваш нижайший раб.
Сказав это, Остерман начал читать завещание, и когда дошел до той статьи, по которой герцог Курляндский назначался регентом до совершеннолетия будущего императора, Анна Иоанновна спросила герцога: «Надобно ли тебе это?»
Герцог упал на колени у постели и, целуя ноги императрицы, высказал ей то ужасное положение, в какое он будет поставлен, если Всевышний, сверх ожидания, к прискорбию верноподданных, воззовет к себе его благодетельницу прежде его самого. Он напоминал ей о своей безграничной преданности, о многих годах, проведенных с ней безотлучно, о сильных и неумолимых врагах, которых он нажил себе, слепо повинуясь ее воле, об участи своего семейства, которое останется без всякой помощи, на произвол судьбы.
Остерман поддерживал слова герцога, пуская в ход свое красноречие.
— Подай мне перо, Эрнест, — сказала наконец императрица Бирону.
Герцог живо исполнил это приказание и стал поддерживать императрицу, которая, приподнявшись на постели, подписала дрожащей рукой бумагу, положенную перед ней Остерманом на маленьком столе, стоявшем возле нее.
— Мне жаль тебя, герцог, — сказала императрица, бросив перо и отстраняя от себя рукой подписанную бумагу [33].
Слова эти сделались историческими, и после превратностей, постигших Бирона, прозорливые историки стали видеть в них пророчество о печальной судьбе герцога. Но кто знает, не были ли эти слова простым выражением скорби, навеянной на Анну Иоанновну при мысли о вечной разлуке с таким близким человеком, каким был для нее ее любимец?
— Ты кончил все, Андрей Иваныч? — спросила государыня Остермана.
— Кончил, ваше величество, но я надеюсь вскоре снова явиться к вам для получения высочайших ваших повелений по некоторым делам, — сказал граф.
Анна Иоанновна отрицательно покачала головой.
Герцог вышел в другую комнату, и через несколько минут вошли в спальню гренадеры, чтобы вынести на креслах Остермана.
— Прощай, Андрей Иваныч! — сказала ласково императрица, протягивая руку Остерману, который с трудом нагнулся в креслах, чтобы поцеловать ее.
Когда Остерман был вынесен в приемную, то находившиеся там адмирал граф Головин и князь Куракин сказали ему: «Мы желали бы знать, кто наследует императрице».
— Молодой принц Иван Антонович, — отвечал кабинет-министр, не сказав ни слова ни о завещании, ни о назначении регентом герцога Курляндского.
Ответ Остермана распространился тотчас между вельможами, бывшими в это время во дворце, а потом перешел и в городскую молву.
Значит, царством будет править принцесса Анна Леопольдовна, — говорили в народе.
Да кому же другому, как не ей, — замечали на это, — ведь она ближе всех императрице, да притом и родная внучка царя Иоанна Алексеевича.
