родина.
Уж как третья жена —
Мать сыра земля,
У кремлевской стены —
Камни хладные…
Уж они-то
С тобой не расстанутся,
Уж у них-то ты
Не забудешься!
1968 г.
НАБИ ХАЗРИ
В ПЛЕНУ У ХАЗРИ
Кто такой Хазри?
Поэт Бабаев Наби Алекпер оглы. Родился в 1924 году недалеко от Баку, в селении Хурдалан. Среднее образование получил в родном селе. Окончил Литературный институт имени Горького. Систематически начал печататься с 1944 года. Издал около тридцати сборников стихов и поэм на азербайджанском, русском и на языках народов СССР. Стихи его переведены на чешский, сербский, турецкий, болгарский… Перевел на азербайджанский Лермонтова, Гурамишвили, Твардовского, Прокофьева…
Почему Бабаев стал Хазри?
«Потому что Бабаевых у нас, к примеру, как Ивановых в России. Не хотел, чтобы другим приписывали мои грехи» (Бабаев-Хазри шутит. Хазри означает «ветер». Море ветров — Каспий зовут азербайджанцы Хазаром.)
Чем же «грешит» Хазри?
Как тысячи и тысячи поэтов, любовью к близким и далеким людям, радуется радостям и грустит в ненастье, ненавидит, симпатизирует, разговаривает со звездами, травами, скалами, задумывается о людских путях и перепутьях…
Как пишет Хазри?
Не знаю, был я прав или не прав,
когда в смятенье думал каждый день я,
что, главного еще не йаписав,
последнее пишу стихотворенье.
. . . . . . . . . .
Наверно, так сады во все года
в своем плодоношении осеннем
боятся, что, быть может, никогда
не пережить им вновь поры цветенья.
. . . . . . . . . .
Но снова ночью я не засыпал,
и вновь не мог сдержать сердцебиенья,
и вновь стихи последние писал,
как первое свое стихотворенье.
Но кто же такой Наби Хазри — один из тысяч и тысяч? Станислав Лем как-то заметил: «Сегодня мы с улыбкой говорим, что поэтов не только читают почти одни поэты, что даже тиражи поэтических томиков определяются количеством живущих поэтов данного языка…» С улыбкой же отметим, что Лем, очевидно, не имел в виду Хазри: тираж его последнего сборника — 87 тысяч книжек!
И все-таки, легко ли в поэтическом море, необъятном, ветреном и бурном, услышать его голос? Есть мнение у самого поэта на этот счет:
Поэзия — вселенная моя.
Я знаю: у тебя свои орбиты,
Свои обетованные края
И звезды, что доселе не открыты.
. . . . . . . . . .
Одни созвездья блещут в полный рост,
Другие слабо светятся в тумане,
И множество давно погасших звезд
Еще осколки мечут в мирозданье.
Я не мечтал о славе на века,
Мечтал, чтоб на орбиту вышло слово,
Хоть песня, хоть одна моя строка —
Творенье притяжения земного.
Но сколько погибало строк моих,
Исполненных значения и веры…
Говорить о стихах — неблагодарное дело. Стихи, очевидно, следует читать. Но стихи нельзя читать все подряд, сразу. И хоть сравнения всегда страдают, а это, вероятно, более всего, — обратите внимание, как гурманы пьют кофе. Каждый глоток запивается водой, чтобы вернуть первоначальную остроту вкусу.
Я читал стихи Хазри в разное время, в разных книжках, начиная с его первой, где было одно стихотворение. Потом Наби Хазри читал мне их сам…
На вопрос «кто такой Хазри?» поэт отвечает так:
Я сын человека,
Пушинка, звезда,
Море и реки,
Во мне — века.
Да, мы люди, дети людей, дети человечества, мироздания. И его наследники. Преемники всего, что осталось за нашими плечами.
Моя грудь — начало
Зимы, весны.
Свет и мрак
В ней качаются,
Как весы.
Мы ко всему причастны — к горю и радости, которые были и которые будут.
Я — земля, и я — строчка,
Солнце я и свеча.
Необъятные и незримо малые величины, явления, события проходят через наше понятие, преломляются в нем.
Я — песчинка. Вселенную
Как в песчинку вместил!
Это разум.
Предвзятому критику легко упрекнуть поэта в отвлеченной игре в контрасты, в довольно щедром для себя выборе заявок-символов.
В одном будет прав критик: такая поэтическая программа может остаться декларативной, если не найдет подтверждения во всем творчестве.
Стоит только познакомиться с его «Ощущениями»:
Поэт слагал изящные стихи
В дни бедствий всенародных и страданий.
И те стихи, как тяжкие грехи,
Которым быть не может оправданий.
Но, подводя минувшему итог
Не только лишь победами одними,
Я отдал бы полжизни, если б мог
Стереть свою фамилию под ними, —
чтобы убедиться, что в поэтических заявлениях Хазри нет ничего от декларативности, он донельзя конкретен. Конкретен и во времени и в месте.
Нет, Наби Хазри далек от того, чтобы выписывать кому-либо индульгенции. Тем более самому себе. Он уверен, что, так или иначе, «каждый стих, как гражданина, спросят — что сделал он для Родины своей?». Он просит Поэзию простить его «за каждый слабый стих», а не простить неискренность, потому что, по Хазри, «измена музе — самая страшная из измен». Страшно изменить делу, которое сам определил для себя в святыни. И прежде всего потому, что стихи не просто продукт поэтического цеха, они
