С рассветом затопотали лошади у ворот. Немного погодя бледная, как смерть, вошла в хату Марылька, поглядела стеклянными, пустыми глазами на мать, на отца и повалилась ничком, без крика…
Владислав Потоцкий и его коллега Леон Крицкий угощались добрым вином.
В широкие окна большого столового зала, украшенного «о стенам родовыми портретами, вливалось утреннее солнце. У порога стоял управитель Зарембинский и покашливал в ладонь.
— Что тебя душит? — спросил по-приятельски молодой паи.
— О ваша ясновельможность, такой случай… — захихикал, всплескивая руками.
Брови у Владислава Потоцкого поползли вверх. Действительно, управитель — шляхтич толковый, недаром отец хвалил его. Ведь вчера он придумал недурное развлечение. Девушка хоть и была дика, как серна, но все-таки жалеть не приходится. Что ж еще придумал управитель?
— Говори, — он хлопнул в ладоши, припомнив, что так же поступал отец, отдавая приказания своим доверенным слугам шляхтичам.
— Ваша ясновельможность, — управитель подошел ближе, — я сделал, как приказали ваша милость, понес жениху, — тут управитель снова кашлянул, — десять злотых, ваш подарок на свадьбу.
— Ну? — Владислав Потоцкий нетерпеливо постучал каблуком.
— Не застал жениха. Вот деньги. — Зарембинский положил на край стола монеты.
— Нужно было оставить ему.
— Некому оставлять, ваша милость… — Управитель сам наслаждался своим остроумцем…
— А куда же девался жених? — разгневался Потоцкий. — Слушай, Лeoн, это неслыханно! Неужели он убежал?
— Да, ваша милость!
— Воротить! Не может же Марылька остаться без жениха! Свадьба будет нынче. Я так велел. Немедля разыскать и воротить жениха!
— Ваша милость, воротить его никак нельзя. Есть такое место, откуда люди не возвращаются. Даже если бы на то был указ самого короля.
— Ты хочешь сказать… — слегка растерянно начал Потоцкий.
— Именно так, ваша милость: жених решил переселиться в лучший из миров, но выбрал для этого довольно неблагородный способ — он повесился…
Леон Крицкий поставил на стол бокал. Сразу протрезвевшими глазами взглянул на Зарембинского и сказал:
— Я думаю, Владек, нам нужно ехать в Краков.
— Но почему? — заорал Потоцкий. — Какое он имел право, быдло, хлоп поганый?! Он всю свадьбу испортил. Зарембинский, ты должен отыскать для девушки нового жениха. Немедленно. Я так желаю.
— Ваша милость, — управитель низко поклонился, — для меня высокая честь исполнить все ваши приказания, но позволю себе заметить — пусть лучше эта Марылька останется вдовой… Ее отец был в отряде проклятого Напирского.
— Владек, — повторил поручик, — лучше нам ехать в Краков.
— Ты боишься?
— Глупости! — махнул рукою Крицкий. — Хлопов нужно не бояться, а остерегаться, это сказал еще покойный пан Иеремия Вишневецкий, мой дядя; я думаю, его заподозрить в трусости перед хлопами никак нельзя было…
— У меня тут сотня драгун, я прикажу — и они сожгут все село! — надменно провозгласил Потоцкий.
— Ваша милость, это уж совсем лишнее, позволю себе заметить. Хлопы нам нужны. У пас еще много невспаханной земли, еще нужно засеять ее. Я думаю, что если ваша милость согласится, то следует десять злотых послать отцу Марыльки, а самой Марыльке тоже пять злотых.
— Ладно. Это хорошая мысль, пся крев! Возьми эти злотые, Зарембинский, и еще десять дай Марыльке, и скажи, что я ей найду нового жениха.
Подумав, что сотня драгун кое-что стоит, если принять во внимание, что хлопы безоружны, поручик Крицкий снова придвинул к себе бокал, в который рука управителя проворно подлила вина, и, засмеявшись, сказал:
— Як бога кохам, Владек, у твоих хлопов шляхетский гонор!..
— Ах, паша милость, — сказал Зарембинский, — этот гонор навеяло им с востока…
— Хмельницкий и его чернь — вы это хотите сказать?
— Управитель вместо ответа только кивнул головой.
— Погодите! Краков видел Костку на колу, Варшава увидит четвертованного Хмельницкого! — провозгласил Крицкий. — Владек, твой отец, наш вельможный коронный гетман, как говорят, поклялся на мече, подаренном ему самим паной, что притащит Хмельницкого на аркане в Варшаву.
— Мой отец всегда сдерживает свое слово, — спесиво ответил Потоцкий, — а тем более клятву. Хлопы должны знать свое место. Зарембинский! Никаких денег не давать! Быдло забыло, что оно есть быдло! Пся крев!
— Владек! — взвизгнул поручик. — Як бога кохам, ты настоящий Потоцкий! Я преклоняю перед тобой колено, как перед возлюбленной дамой. — Поручик действительно опустился на одно колено, под смех Потоцкого и управителя. — Ведь ты осчастливил хлопку, она должна век молиться за тебя! Этим деньгам мы найдем другое применение.
Крицкий ловким движением руки смел злотые со стола и карман своего камзола и, садясь на место, сказал:
— Пап Зарембинский, с вас еще десять злотых, которые вы должны были отдать невесте…
Зарембинский удивленно развел руками.
— Пся крев, дай! — Потоцкий залился хохотом.
Так же хохотал коронный региментарь полковник Рущиц, славный своими поединками на всю Речь Посполитую. Владислав Потоцкий был убежден, что он хохочет не хуже…
Ганка стояла на коленях, с мольбой глядела на икону и спрашивала:
— Матка бозка, за что? Чем провинились мы перед небом? Разве обманули кого-нибудь? Разве обидели, обездолили кого-нибудь? Разве не ходила я в храм божий, не исповедовалась, старалась не грешить… За что ж? От татар-басурманов берегла дочку, выходила и выпестовала, в костел привела чистую и, как ангел, нежную. За что ж неправда такая? За что горе такое? Посоветуй, как жить? Как будет жить обесчещенная моя Марылька? Как?..
…Не помогла сотня драгун пану Владиславу Потоцкому. Среди ночи проснулся он от прикосновения чего-то холодного к горлу. Первая мысль сквозь сон была — опять Лeoн со своими неуместными шутками. Открыв глаза, увидел в темноте над собой чье-то чужое лицо, хотел закричать, но только забормотал, захлебнувшись собственной кровью.
Стах Лютек изо всей силы воткнул ему в горло нож и облегченно вздохнул, опустившись прямо на пол. Сквозь открытое окно пахнуло снегом. Снежинки упали на разгоряченный лоб. Шатаясь, Лютек поднялся. Прислушался. Никто не шел. В палаце стояла тишина. За дверью кто-то храпел. Люгек неслышными шагами прошел к окну, вскочил на подоконник и исчез в темноте.
Не думал Лютек никогда, еще комнатным мальчиком прислуживая в палаце, для чего понадобится ему то, что он хорошо знает расположение панских покоев.
Ганка сидела возле Марыльки, когда Лютек вошел в хату.
Впервые за долгие часы молчания Стах обратился к к Ганке:
— Я был там. — Он указал рукой в ту сторону, где стоял панский палац.
Ганка взглянула на Стаха и охнула:
— Что это?
На лице Стаха и на рубахе темнели пятна крови.
— Что это? — вскрикнула она и коснулась его рукой. — Ты весь в крови… Господи!
— Это его кровь, — глухо проговорил Стах.
— А-а-а! — простонала Ганка. — Ты…
Она не решилась выговорить это слово. И Стах тоже не сказал. Бессильно опустился на лавку. Перед ним на постели, уставясь широко раскрытыми глазами в закоптелый потолок, лежала Марылька. Лицо ее почернело.
— Я пойду, Ганелька, — тихо проговорил он, поднимаясь.
— Куда? — испуганно спросила Ганка и тут же поспешно заговорила: — Да, да, иди, Стась, иди скорей…
Засуетилась. Схватила с лежанки мешочек, сунула в него краюху хлеба, завернула в тряпку соль, метнулась в каморку, по вскоре вышла оттуда с пустыми руками.
— Что ж! — сказал Стах. — Прощай, Ганелька.
Со стоном упала Ганка ему на грудь.
— Будь они прокляты, паны-шляхтичи! — прохрипел с отчаянием Стах Лютек, отрывая от себя руки Ганки. — Будь они прокляты, вурдалаки ненасытные, из рода и в род! Не будет им счастья на этой земле, не будет им жизни…
Уже светало, когда Лютек, выйдя из Марковецкой гмины, нырнул в гущу леса. Озираясь, не видать ли часом погони, он углублялся в лесную чащу широким и быстрым шагом. Скоро и узенькая тропка окончилась.
Стах знал — за высокими скалами, поросшими колючими кустами терновника, ему откроется дорога в горы, к чабанам. Он знал также, что гуцулы примут и укроют его. Недаром ксендз в каждой своей проповеди поносил их, обзывая еретиками, схизматами, шпионами Хмельницкого. В отряде Костки Напирского они были хорошими и смелыми воинами.
Не думал Стах Лютек, когда прощался с гуцулом Федорчуком, возвращаясь к себе в село, что придется ему вскоре воспользоваться его советом. «А коли трудно придется, — сказал на прощание гуцул, — к нам иди. За Верховинским перевалом и паны не добудут».
Взойдя на скалистую вершину, Стах Лютек остановился передохнуть. Поглядел вниз, туда, где в марево зимнего дня лежала долина. Там, где-то в самой дали, ленилась своими хатками Марковецкая гмина. Там, внизу, были Ганка и Марылька.
