— А что с этими делать? — спросил его бородатый.
— Ничего, пусть их.
— Ты думаешь — ничего? Мне не нравится, что они много слышали. Да и ты тут разорялся, как партийный секретарь.
— А что это меняет? Многие слышали. А когда мы его грохнем, так вообще все узнают.
— Не нравится мне это. Может, их зачистить?
— А, ладно. К тому же, вдруг у них правильная крыша. Сейчас время гнилое, ни в чём нельзя быть уверенным. Вот, ханка у них хорошая. Помнишь бимбер,[21] что мы пили у Сявы? Так это — лучше.
— Как знаешь, но я бы зачистил.
— Ну, прощай, умница, — сказал он Петрушину. — Везет тебе, долго жить будешь.
— Ну, пошли… — Горбоносый спрятал пистолет и вышел на улицу. Бородатый тоже было вышел, но вдруг обернулся и повёл стволом, будто выбирая жертву. Все сразу присели, а бородатый заржал как лошадь и наконец тоже вышел на улицу.
И дверь стукнула, отделяя людей от их нежданных визитёров. Видать, не бедные они были, потому что сразу взревел мотор и там, за мутным стеклом, проехал старинный «газик».
Но так всё равно, бедные по Припяти не ездят, бедные по Припяти пешком ходят, по стеночке. И в те годы ходили так, и сейчас, поди, опасно ходят.
Когда бандиты ушли, все стояли ещё пару минут, приходя в себя и оглядываясь.
Такие лица, вдруг понял Петрушин, бывают у людей сразу после выброса, который они пережидают на безопасном расстоянии. То есть, все живы, дырок нет, а по голове будто пыльным мешком стукнули.
Тогда Петрушин пошёл в комнату Наташи. Наташа — это было не имя, а профессия. Шухов был у Наташи в эту ночь и поэтому не пришёл в бар обедать.
Петрушин постучал в дверь и, толкнув дверь, вошёл в комнату. Шухов, одетый, лежал на кровати.
Эта кровать была слишком коротка для него, и ноги в грязных носках торчали вперёд.
Шухов так и не взглянул на вошедшего.
— В чем дело? — спросил он только.
— Роман Григорьевич, — сказал Петрушин, — я в баре «Снежинка» работаю. У нас сегодня приходили двое, по виду чистые бандюки, нас чуть не перестреляли и говорили, что хотят вас убить.
Петрушин сказал это и сам подивился, как это по-мальчишески вышло.
Но Шухов ничего не ответил.
— Они типа нас держали под прицелом, — продолжал Ник. — Они хотят вас грохнуть, когда вы в баре появитесь. Им по Зоне вас ловить не с руки.
Шухов глядел в стену и молчал.
— Мы решили предупредить вас. А уж страху-то мы натерпелись, эти бандюки совершенно отмороженные, хуже кровососов.
— Все равно тут ничего не поделаешь, — сказал Шухов, не глядя на подростка Петрушина.
— Хотите, я вам опишу, какие они?
— Это совершенно не важно, — ответил Шухов.
Петрушин смотрел на человека в грязных носках, и никак не мог поверить, что это настоящий Шухов, знаменитый сталкер Шухов, по слухам, загадавший желание на Монолите.
— Спасибо, парень. Не стоит.
— Может быть, это ваши друзья? Они, может, шутят? Может, просто шутка?
— Ни хрена.
Шухов повернулся на бок.
— Вы бы ушли куда. Зона большая.
— Нет, — ответил сталкер Шухов. — Надоело мне всё.
Подросток Петрушин с ужасом смотрел на человека, что, по слухам, загадал желание на Монолите. А теперь живая легенда, знаменитый сталкер лежал перед ним в рваных и грязных носках.
— А нельзя это как-нибудь уладить?
— Нет, теперь уже поздно.
— Так скажу нашим, что я вас предупредил, — сказал, помявшись, Петрушин.
— Спасибо, что пришел.
Наташи в номере не было, она, видимо, что-то прознала и решила ретироваться. Потом Петрушин много раз убеждался, что у женщин с интуицией дела обстоят куда лучше — и то верно: кинут в окно гранату, а граната не разбирается, где там женщина, где мужчина. Даже если будешь под мужчиной, всё равно может убить, — философски подумал подросток Петрушин.
Он вернулся в бар и рассказал Вредителю, что Шухов не хочет выходить из чужой комнаты.
— Но когда-то ему придётся выйти, — мрачно сказал Вредитель. — Я, пожалуй, пришлю ему кастрюльку того-сего. Но надолго этой игры у него не хватит, всё равно его грохнут.
— А что он мог сделать? — спросил Петрушин, который понимал, что соприкоснулся с чем-то сложным и непонятным, и страх мешался в нём с любопытством.
— Этого нам знать не нужно. Вот скажи, ты хочешь, чтобы тебя грохнули вместе с ним? Нет? Так вот, нам ещё повезло, что они не начали стрелять сразу в баре — а то сложили бы нас штабелем на кухне и ждали бы Шухова без нас.
— Наверное, у него был какой-нибудь артефакт, и он его не отдал?
— А наверное, у него был миллион. Миллион артефактов и Золотой Шар в кармане. Никогда не расспрашивай ни о чём из любопытства, любопытство не только кошек губит. Пшёл вон, дурак.
И подросток Петрушин потащился в подсобку за шваброй. «Пшёл вон» всегда означало: «Иди и мой полы». За время петрушинской работы Вредитель успокаивался, и с ним можно было говорить дальше.
Но теперь он не очень-то успокоился. Когда Петрушин вновь решил начать разговор и сказал: «Я думаю, что он нарушил какой-нибудь уговор…» — то Вредитель запустил в него грязной тряпкой, которой он вытирал стойку.
В тот день Петрушин понял несколько важных для себя вещей: во-первых, он понял, что люди вне и внутри Зоны куда страшнее прочих существ, и если от псевдогиганта можно убежать, то от людей никуда скрыться нельзя.
Во-вторых, он понял, что никогда не будет ждать смерти в чужой комнате.
Ну, и в-третьих (это было уже что-то вроде бонуса), он понял, что самым практичным оружием в Зоне и вокруг является дробовик, а не что иное. Но это было уже так, действительно что-то вроде бонуса.
Но Петрушин так и не узнал, каков был конец горбоносого, и вообще не узнал никаких подробностей.
Он не стал расспрашивать Арамиса, потому что действительно со времён своей службы в баре «Снежинка» считал, что подробности в делах, связанных с чужими смертями, ему не нужны.
Лишнее это для него.
Лишним это было, когда он мыл посуду, и подавно лишнее это сейчас, когда у него есть приличная работа.
Но никаких особых подробностей про свою встречу с горбоносым Арамис Петрушину не рассказал.
Арамису сейчас вообще было не до того.
Он сидел в баре «Пилов» и наблюдал за популяризацией современной науки. Это был удивительный эксперимент: Мушкет объяснял Селифанову и Петрушину теорию суперструн.
Селифанов с Петрушиным получили кучу денег за проводку по зоне туристов.
Как-то так вышло, что деньги они получили большие, причём куда большие, чем сами ожидали.
Дело было, разумеется, нелегальное — иначе расплатились бы с ними не наличными, а тупо кинули бы деньги на карточку.
Посредник, разумеется, снял проценты с основной суммы, но сами туристы кинули Селифанову с Петрушиным дополнительные деньги как бы «за удовольствие».
Эти дополнительные деньги в виде туго свёрнутого цилиндрика сейчас лежали перед ними на столе.
И именно на них они наняли Мушкета в качестве лектора.
То есть денег Мушкет, разумеется, не взял, но, оказалось, настоял на том, что его будут поить и кормить, пока он будет вещать о современной науке.
В своё время Мушкет задолжал им ящик пива, а теперь эта парочка сталкеров зачла этот ящик и пообещала открыть новую кредитную линию.
Однако условия включали в себя обязательную лекцию о струнах и прочих современных чудесах.
Это было стильно, чёрт побери!
Однако и Мушкет держал марку, не кобенился и честно рассказывал, что знает.
— Итак, — сказал Мушкет, — очень хорошо, что все мы сидим в месте, где все физические законы как бы «подплывают». А то, как воспринимается наука обществом, вещь, наверное, не менее интересная, чем сами научные открытия. Есть такая особая категория, как честный обыватель. (В слове «обыватель» нет ничего обидного — это гражданин, что готов приложить некие усилия для понимания сложной идеи, но не готов для этого бросить работу, жену и собаку.)
В разные времена для честного обывателя были разные представления о Самой Сложной Задаче Науки. В Средневековье это был философский камень, в середине XX века — ядерная физика, а сейчас самой сложной теорией считается так называемая теория струн (или теория суперструн).
С чем это связано? С тем, что наука давно уже оторвалась от честного обывателя, и он уже не может сам, не бросив работу, жену (и не перестав выгуливать собаку) в ней разобраться…
Я заметил, что нашего Мушкетончика слушали по большей части люди, вовсе не похожие на честных обывателей. У большинства из них не было жён, работа была весьма специфической, а уж собаки, которых они чаще всего здесь видели, были чернобыльские слепые псы. А уж чернобыльского пса выгуливать на поводке мог бы только самый страшный из мутантов.
Но Мушкет продолжал:
