Граймс — старший клерк. Лучший друг в конторе. Худощавый мужчина. Шелковистые волосы. Лицо обезьяны, закоснелый ум. Печальный. Иногда утомительный. Часто говорил о жене. Супружеская идиллия. Глаза темнели. Облизывал губы. Знал турецкие обычаи. Французские обычаи. Армянские обычаи и т. д. Как сказано выше, иногда утомительный. Автор пленился мыслью о жене. С золотистыми волосами. Быть может, молодая. Пошел к Граймсу на ужин, чтобы повидать ее. Был взволнован. Граймс отпер дверь. Женщина окликнула из гостиной. Грубый голос. Волнение прошло. Крупная, широкоплечая женщина. Краснощекая. Тяжелые ботинки заляпаны грязью. «Вот свиные отбивные и овощи на ужин, — говорит она. — В восемь я должна быть на собрании». Граймс надевает передник. Варит ужин. Бегает от стола к плите. Бегает от плиты к столу. Жена уписывает за обе щеки — хороший едок. Говорить почти не о чем. Надевает теплое пальто и отправляется в грязных ботинках на митинг. Феминистка. Граймс моет тарелки. Пальцы как у обезьяны. Печальный человек.
Обнаружил, что меня, хоть я и не достиг еще совершеннолетия, сильно привлекает женский пол. На берегу реки познакомился с проституткой. Большая шляпа. Грязное белье. С виду девочка, но не молода. Не все ли равно! Не знал, как приступить к делу. Рыжие волосы. Зеленые глаза. Разговаривали. «Какое красивое небо», — сказала она. «Как чудесно пахнет река», — сказала она. Совсем как леди. Река пахла тиной. Гнилое дыхание моря. Отлив. Целовались по-французски. Тело к телу. Положил руку на вырез платья. Мальчишки в кустах хихикали. Дураки. Шли в темноте, бедро к бедру, «У меня маленькая комнатка на Белмонт-стрит», — сказала она. Нет, спасибо. Повел ее к железнодорожной насыпи. Шлак. Васильки. Звезды. Высокие сорняки, похожие на тропические растения. Самоа. Познал ее там. Огромное, восхитительное ощущение. Забыл на время обо всех мелочах. Житейской суете. Денежных затруднениях. Честолюбивых мечтах. Чувствовал себя обновленным, великодушным по отношению к покойной старушке матери. Проститутку звали Беатриса. Потом часто встречались. Впоследствии уехала в Нью-Йорк. Барабанила своими кольцами со стекляшками по окнам Двадцать третьей улицы. Зимние ночи. Впоследствии пытался ее найти. Исчезла. Написанное выше, возможно, дурного тона. Если так, автор просит прощения. Человек родится для треволнений, как искры для того, чтобы лететь вверх.
Запахи. Жара. Холод. Это вспоминается ясней всего. Зимой воздух в конторе зловонный. Печи топились углем. Ходил домой ужинать по морозу. Довольный. Воздух на улицах прямо с покрытых снегом гор. Вашингтон. Джефферсон. Лафайет. Франклин. И т. д. Как горный поселок зимой. Вдыхаю запах прелых листьев в городском парке. Вдыхаю северный ветер. Слаще всякой розы. Никогда не мог вдоволь насладиться солнцем и луной. Всегда с грустью закрываю дверь. В июле получил недельный отпуск. Как объяснил пишущему эти строки Граймс, цель состояла в том, чтобы дать возможность испытать на работе другого мальчика — родственника Уиттьера. Не подошел. Поехал с матерью в Сент-Ботолфс. Остановились у родственников. Дом все еще пустовал. Крыльцо обвалилось. Сад зарос. Несколько розовых кустов. Плавал в реке. Катался на парусной лодке. В Пасторском пруду поймал трехфунтовую форель. С большим удовольствием гулял по пустынному берегу. Счастливые часы. Волны ревели, гремели, как Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд. Под ногами дохлые скаты. Морские водоросли в форме длинных кнутов, цветов, нижних юбок. Раковины, камешки, выброшенные морем обломки. Все простые вещи. В золотистом свете как бы райские воспоминания: юность, уверенность, невинность. На берегу веселье и дерзость вечной юности. Даже сегодня. Нюхаю восточный ветер. Слышу рог Нептуна. Всегда зовущий в путь. Захватываю с собой бутерброды. Купальный костюм. Сажусь в ветхий автобус, идущий к взморью. Непреодолимо. Вероятно, в крови. Отец читал Шекспира волнам. Полный рот камешков. Демосфен?
Составил подробный план жизни. Гимнастика. Летом парусный спорт. Читать Плутарха. Ни одного дня не пропускать на службе. Никогда. Повышение жалованья. Рост ответственности. Другие признаки успеха. Зимний вечер. Клерки уходят домой. Чищу перья. Присыпаю золой жар в печках. Уиттьер зовет меня к себе в святая святых. Крупные черты лица. Сильный человек. Страдал метеоризмом. Хранил бочонок виски в углу кабинета. Пил через соломинку из отверстия для втулки. Заставил меня прождать полчаса. Слышатся шаги последнего клерка, Граймса, вниз по лестнице. «Тебе нравится работа, Лиэндер?» — спрашивает он. «Да, сэр». — «Не будь таким чертовски усердным, — говорит он. — Ты похож на слугу-негра». Прочищает горло. Пользуется плевательницей. Внезапно откидывается на спинку кресла. Печаль? Болезнь? Плохие вести? Банкротство? Разорение? Еще что-нибудь похуже? «У меня нет сына», — говорит он. «Мне очень жаль, мистер Уиттьер». — «У меня нет сына», — говорит он опять. Поднимает свое крупное лицо. Слезы на щеках. Слезы текут из глаз. «Работай старательно, — говорит он. — Положись на меня. Я буду относиться к тебе как к сыну. Ну а теперь покойной ночи, мой мальчик». Хлопает меня по плечу. Отсылает домой.
Смешанное чувство честолюбия и нежности. Всей душой в деле. Уиттьер и Уопшот. Уопшот и Кo. Влюблен в торговлю обувью. Готов на все для хозяина. Мечты о спасении его из горящего здания, с тонущего корабля. Обозленные наследники при чтении завещания. Успех обеспечен. Поскорей кончил ужинать. Читал Плутарха в холодной комнате. Надел перчатки. Шляпу. Было видно дыхание. На следующий день пришел в контору на полчаса раньше. Бежал. Улыбался. Писал письма. Поделился завтраком с Граймсом. «Как ты ладишь с Джей Би?» [13] — спрашивает он. «Прекрасно», — говорю я. «Он уже звал тебя к себе и говорил, что у него нет сына?» — спросил Граймс. «Нет», — ответил я. «Ну так позовет, сказал Граймс. — Как-нибудь попозже он позовет тебя в свой кабинет и скажет, чтобы ты старательно работал и полагался на него, а он будет относиться к тебе как к сыну. Он говорит это всем. Даже старине Томасу. Ему семьдесят три года. Староват для сына».
Автор пытался скрыть оскорбленные чувства. Граймс знал. Пытался извлечь из его предупреждения пользу. Продолжал играть роль преданного сына. Неискренне, но таковы правила в делах. Скрывал врожденную независимость. Изображал человека долга. Был послушен. В награду получил много отеческих наставлений. Типичные советы дельцов того времени. «Никогда не оказывай кредита человеку с длинными волосами. Никогда не верь курильщикам сигарет и мужчинам в лакированных туфлях». Дело стало культом. Был полон хитроумных замыслов. Также суеверий. Во снах наяву стал думать о женитьбе на дочери Уиттьера. Единственный ребенок. Гарриет. Пытался выкинуть эти мысли из головы, но получил поощрение со стороны самого старика. Был приглашен к Уиттьерам на обед.
Купил черный костюм. Надев его в тот исторический вечер, зашел в кухню попрощаться с матерью. О Гамлете никаких вестей. Тревожилась за любимого сына. «Держись уверенно и вытирай рот салфеткой, — сказала она. — Думаю, ты знаешь, что надо вставать, когда в комнату входят дамы или пожилые люди. Мы происходим из воспитанной семьи. Мы но всегда были бедны. Держись уверенно и пользуйся салфеткой».
Отправился к дому Уиттьеров, в южную часть города. Лакей открыл дверь и взял пальто. Дом еще стоит. Теперь развалина. Дом большой, по не роскошный, как казалось тогда. Оранжерейные цветы. Обои. Пробили часы. Сосчитал удары. Четырнадцать. Миссис Уиттьер встретила меня в дверях гостиной. Стройная, изящная женщина. Два ожерелья. Четыре браслета. Три кольца. Поздоровался с хозяином, затем с дочерью. Одно ожерелье. Два браслета. Два кольца. Крупная девушка. С лошадиным лицом. Надежды разбиты. О любви, женитьбе не может быть и речи. Человеческие потребности не так-то просты. К тому же забыл опорожнить мочевой пузырь. Несчастный. Все испортил. Сосчитал картины на стенах. Четырнадцать. Все прекрасные. Натюрморты. Буря на море. Итальянка или египтянка у колодца. Французские священники, играющие в домино. Чужеземные ландшафты. Обои даже на потолке.
Съел обильный обед. Изящная обстановка, но манеры хуже, чем у нас, на Западной ферме. Уиттьер дважды выпустил газы. Оба раза громко. После еды миссис Уиттьер пела. Надела очки. На стол поставили яркие лампы. Пела о любви. Голос резкий. Очки. В ярком свете хозяйка казалась старой, утомленной. После концерта автор распрощался. Пошел домой. Застал мать еще на кухне. Шила при лампе. Состарилась. Тоскует по Гамлету. «Ты хорошо провел время? Не забывал пользоваться салфеткой? Не кажется ли тебе твой дом безобразным и темным? Когда я была девушкой, моложе тебя, я поехала в гости к моим родственникам Брюстерам в Ньюбери-порт. У них были выездные лошади, слуги, огромный дом. Когда я вернулась в Сент-Ботолфс, наш дом мне показался безобразным и темным. Это заставило меня задуматься».
