Неприятель на берегу бранится и негодует. Вокруг него собирается народ. Шкипер трусит и прячется за абрикосом.
— Она орет, чтоб сдавались в плен, — усмехается Рик, — пусть подождет.
Но к капитанам решительно направляется Ларисина мать. Тогда Рик берет Шела за руку.
— Уплываем, но не сдаемся! — кричат капитаны и дружно прыгают в воду.
Очевидно, наступает час отлива. Недавнее море на глазах превращается в мелкую лужу. Капитаны и присоединившийся к ним шкипер скрываются в джунглях и молча страдают: они смотрят, как бабушка и Лариса, завладев голубой бригантиной, срывают парус и выбрасывают мачту. Выпускают из бригантины воздух. Голубая вялая резина ничем не напоминает радостного корабля.
Капитан Шел пробирается домой окольными путями. У него синие губы, мокрые штанишки и ледяные ноги. Он стучит зубами и никак не может объяснить сестре, где так вымок. Саша не ругает дрожащего капитана. Она надевает на него теплую куртку, шаровары и поит его горячим чаем с малиновым вареньем.
* * *
Но чай с малиновым вареньем не помог. Алеша просыпается ночью от шума волн, тропической жары и головной боли. С трудом приподняв веки, он видит перед собой тревожное лицо матери.
«Это я, наверное, заболел…» — догадывается он и вспоминает недавнее плавание на бригантине. На мгновение появляется беспокойная мысль о невыкопанном пиратском кладе. Но боль и жар так сильны, что думать ни о чем не хочется.
— Дай мне твою руку, мама, — просит он чужим голосом и крепко сжимает ее пальцы обеими руками. Мать прислоняется прохладной щекой к обжигающему Алешиному лбу, и боль сразу отступает. Он засыпает, не отпуская ее пальцев. Но скоро опять донимает жара. Шум не дает ни минуты покоя. Кто-то возится в комнате, чем‑то шуршит… Алеша приподнимает с подушки тяжелую голову:
— Кто там? Кто?
Ночник над кроватью тускло освещает лицо матери, столик и графин с лимонной водой. Дальше темнота. Там стоят сердитые сонные вещи. Они недовольно шепчутся, потрескивают и не дают заснуть.
— Замолчите! — приказывает Алеша строго и громко. — Ночь. Я хочу спать…
Он долго всматривается в темноту широко открытыми блестящими глазами. Оказывается, за вещами скрываются Яшина бабушка и Лариса. Они идут к Алеше и оглушительно кричат.
— Капитан Рик! — вскакивает он. — Полный, самый полный вперед! Неприятель…
— Алешенька! — обнимает и укладывает его в постель мать. Он, обдавая ее горячим дыханием, взволнованно что‑то объясняет про корабль, про капитана Рика.
Мать вытирает его жаркое лицо влажным полотенцем. Алеша смущенно улыбается.
— Приснилось…
Ему очень хочется пить, и мать догадывается и подносит к сухим губам его чашку с лимонной водой.
— Это живая вода? От нее поправляются?
— Конечно!
— К утру я буду здоров? И без уколов, да? — встрепенувшись, вновь приподнимается он на постели.
— Ты сильно охладился в дождевой воде. Но Федор Степанович вылечит. Ты же знаешь…
Алеша всхлипывает и отворачивается от ночника. Видимо, от него‑то так жарко и душно.
Добрые руки гладят его голову, пылающий лоб.
— Ты не уходи, — успокаивается он.
— Нет, что ты! Я всегда с тобой.
Утром приходит доктор Федор Степанович. Он выслушивает Алешу, закрыв глаза. Седая голова доктора склоняется к самой Алешиной груди. На лице Федора Степановича много глубоких морщин. Большой шрам пересекает правую щеку. Доктор кажется старым усталым человеком. Но вот он открывает глаза и улыбается. И от старости не остается следа. Серые глубокие глаза смеются так озорно и весело, будто доктор только что сотворил какую‑то большую шалость.
А шалости он выдумывает без передышки. Под большим секретом мать рассказала Алеше, как доктор кудесит в своей детской больнице. Он приносит в палаты конфеты и игрушки и незаметно подсовывает больным детям под подушки и в карманы халатиков. А то положит потихоньку кому‑нибудь в тумбочку книжку с картинками и надписью: «Со скорым выздоровлением. Старик Хоттабыч».
Все ахают от удивления, стараются проследить, кто же этот таинственный Хоттабыч и когда он проникает в палаты. Сестры и врачи из детской больницы догадываются, чьи это проделки, но посмеиваются и молчат.
Однажды Алеша пожаловался доктору, что больше не может пить горькое лекарство, которое называется хлористым кальцием. На другой день Федор Степанович принес в кармане другое лекарство, и они с Алешей благополучно переменили бутылки.
— Помалкивай, а то мне несдобровать, — предупредил доктор. — В сущности, это снадобье не менее полезно, чем твой хлористый кальций. Но как на это дело посмотрит мама — вопрос. Скорее всего, отрицательно.
Новое лекарство оказалось вкусным, и Алеша напоминал матери, когда она забывала вовремя дать ему питье.
Мать радовалась и удивлялась. Но вскоре она застала Алешу с бутылкой в руках.
— Хотел попробовать, не испортилось ли… — смутился Алеша.
Тогда мать сама попробовала лекарство и озадаченно посмотрела на сына. Глаза ее сердито сузились.
— Федор Степанович? — только и спросила она.
Алеша жалобно сморщился и спешно начал что‑то искать в кармане штанишек. Он вытащил оттуда бумажку от шоколадной конфеты «Тузик», гладко оструганную новым перочинным ножиком палочку и стеклышко для игры в классы. В кармане больше ничего не было, но Алеша продолжал шарить в нем.
Случилось так, что в это самое время явился Федор Степанович.
— Расплата за грехи? — посочувствовал он Алеше, не подозревая, что история с бутылками раскрылась.
Мать строго прервала доктора и велела Алеше идти играть, пока она поговорит с Федором Степановичем.
— О чем? — с тревогой спросил Алеша. — О лекарстве?
Он повернулся к доктору и сказал жалобно:
— Я помалкивал. Она сама догадалась. Что теперь с вами будет?
Доктор сейчас же опустил голову и сложил на груди руки:
— Простите нас великодушно!
Мать очень рассердилась и прощать их отказалась. Алеша и Федор Степанович весь день ходили за ней и угадывали ее желания. Они купили к чаю клубничного варенья, вымыли посуду и полили старую пальму. Они заглядывали в глаза матери с искренним раскаянием и просили сменить гнев на милость.
Наконец мать простила Алешу, а доктора нет. Она сказала, что теперь он вышел у нее из доверия.
Вероятно, Федору Степановичу долго бы пришлось снова входить в доверие, но заболел Алеша, и мать сразу подобрела.
Выслушав и выстукав больного Алешу, доктор потихоньку спрашивает:
— Болтался в дождевой воде, конечно?
Алеша приподнимает с подушки пудовую голову, чтобы рассказать про бригантину и двух отважных капитанов Шима и Рика. Но слова не идут с языка, глаза сами закрываются.
— Перестарался, приятель, — укоряет доктор. — Для начала пробежался бы разок по луже и хватит. Ты ведь у нас тепличное создание.
— Ох, Федор Степанович! Когда вы, наконец, повзрослеете? — с досадой говорит мать.
— Всю жизнь с малолетним народом вожусь, вот и перестал быть взрослым.
Алеша открывает глаза:
— Но вы хороший…
* * *
Мать больше не уезжает по утрам в институт учиться. И не занимается вечерами за своим письменным столом. Она не отходит от Алеши ни днем, ни ночью. Федор Степанович говорит, что мать стала бледнее Алеши.
— Идите спать, — велит ей доктор и подсаживается к Алешиной постели. — Дать лекарство и проверить пульс я смогу не хуже вас.
— Еще бы! Но я не засну… без Алешки. Я подремлю рядом, — виновато просит мать.
— Тогда извольте спать днем, — хмурит седые брови Федор Степанович. — Хоть немного.
На следующее утро Саша по приказу доктора приходит в спальню к брату.
— Иди, мама, иди! — говорит она матери строго. —Будешь спать, пока не разбужу.
Но мать еще долго не расстается с Алешей: укрывает, поправляет подушку, измеряет температуру.
— Когда же она наконец упадет? — расстроенно шепчет она, глядя на термометр.
Саша начинает сердиться:
— Я позвоню доктору, что ты не спишь.
Мать уходит.
Разговаривать Алеше запрещено: от этого поднимается температура. Слушать чтение ему тоже нельзя: утомительно. В первый раз он лежит спокойно и молчаливо. Почему‑то у него не сбито одеяло. Почему‑то подушка на месте…
— Лешка, почему ты так быстро дышишь? — не выдерживает Саша.
Ему лень шевелить губами, и он молчит.
— Лешка, почему ты такой? — она с откровенным страхом подходит к нему.
— Болею… Не видишь… — недовольно, нехотя бормочет он. Он говорит так, будто он старший брат, а Саша младшая сестра. Но она не обижается. Она опускается на колени перед кроватью и заглядывает в его полузакрытые, потемневшие от жара глаза.
— Ты поправляешься, Леха? Правда?
