На следующий день Лука Нотар явился точно в условленное время.
— Царевна София, я приятно удивлен вашим приглашением, — сказал, поклонившись. — Чему обязан такой честью?
— Я должна поговорить с вами о чрезвычайно важном деле, причем наедине.
— Наедине? — Нотар скабрезно ухмыльнулся.
— Да, мы поговорим в саду.
Нотар кивнул и пошел вслед за Софией к усаженным розами клумбам во дворе. Так можно было переговорить с глазу на глаз — правда, под бдительным присмотром служанки. Они прошли по засыпанной щебнем дорожке в глубь сада, и когда София уверилась, что никто посторонний не расслышит, произнесла вполголоса:
— Мне нужна ваша помощь!
— Я к вашим услугам.
— Я знаю, что вы поддерживаете Геннадия в его желании сместить патриарха Мамму. Но вы должны оборвать связи с ним. Геннадий до крайности опасен.
— Что значит «опасен»?
— Я объясню — но поклянитесь, что никому не расскажете.
Нотар замолчал.
— Клянусь — это не затронет вашу честь!
— Хорошо, тогда я клянусь, — согласился Нотар.
— Я обнаружила причину смерти императрицы-матери.
— Причину? Да она болела несколько месяцев! Умерла просто от старости.
— Нет, ее отравили!
— Кто вам сказал? — спросил Нотар, но в его голосе удивления не слышалось.
— Никто. — София вынула золотой потир императрицы-матери из маленькой сумки, какую все время держала в руках, и передала потир мегадуке.
— Это потир Елены. Думаю, ее духовник Неофит использовал эту вещь, чтобы отравить императрицу-мать.
— Почему вы так думаете? — спросил Лука настороженно.
— Понюхайте!
— Пахнет миндалем.
— Отчего же чаше, где бывало только вино, пахнуть миндалем? Я всего лишь лизнула осадок на дне, и вчера мне стало очень плохо.
— Но с какой стати Неофиту желать смерти императрицы-матери?
— Ему не с чего, но у Геннадия много причин хотеть смерти Елены. Неофит подчинялся Геннадию, а тот способен на что угодно ради недопущения унии — даже на убийство.
— Понятно, — произнес задумчиво Нотар, рассматривая чашу. — И чего же вы хотите от меня?
— Завтра мы вместе пойдем к Неофиту, и вы убедите его выдать Геннадия. Как — угрозой ли, деньгами или пыткой — неважно. Когда он выдаст, обратитесь к Константину, расскажите о Геннадии и сообщите, что более не противитесь унии.
Нотар хотел возразить, но София не позволила.
— Можете не соглашаться принять условия Папы, я не настаиваю — но хотя бы склонитесь к компромиссу! Вы же поклялись в верности Константину. Если на самом деле дорожите честью — сдержите клятву! Обеспечьте императору поддержку знати!
— А если откажусь?
София посмотрела в глаза мегадуке.
— Ваша дружба с Геннадием хорошо известна. Если вы поддержите противников унии — а значит, и их методы тоже, — на вас по справедливости падет причитающееся им наказание.
— Это угроза?
— Да, мегадука, это угроза.
Нотар замолчал, глядя на потир.
— Я поступлю, как вы желаете, — выговорил наконец. — Если ваши слова — правда, я обличу Геннадия перед императором и поддержу унию. Но знайте: я поступлю так лишь из желания спасти Константинополь. Я угроз не терплю.
— Я благодарна вам за решение помочь. А из каких мотивов оно исходит, меня не волнует. До завтра, мегадука Нотар.
С тем она и ушла, оставив его в саду.
* * *
Назавтра рано утром София и Лука отправились в Агию Софию, сопровождаемые служанкой царевны. Нотар не ждал, пока кто-нибудь выйдет встретить гостей в притвор, и направился прямо в зал, София со служанкой едва поспевали за мегадукой. Они пересекли неф и оказались в трапезной, где Лука застиг врасплох молодого послушника и приказал вести к келье Неофита.
Когда пришли, Лука толкнул дверь, но та оказалась запертой. Тогда мегадука ударил в дерево кулаком, закричал: «Отец Неофит?! Это мегадука Лука Нотар!»
Никакого ответа. Лука позвал еще раз, затем повернулся к послушнику:
— Ты уверен, что отец Неофит здесь?
— Да, господин. После визита отца Геннадия вчерашним вечером он не покидал кельи.
Нотар отступил на шаг и ударил в дверь ногой, выломав замок. Та распахнулась. Келья, освещенная лишь дрожавшим, гаснувшим огоньком лампы, показалась пустой.
— Отец Неофит, вы здесь? — крикнул Нотар.
В ответ — тишина. София ступила в сумрак кельи и, когда глаза привыкли, увидела духовника императрицы-матери. Он сидел за столом, склонив голову на руки. Казалось, спал.
— Отец Неофит! — снова громко позвал мегадука, но тот не двинулся.
София занялась лампой, Лука же подошел к священнику и потряс за плечо. Неофит скатился с кресла, упал навзничь. Когда лампа разгорелась, София увидела: глаза священника закатились, губы почернели. Он был со всей очевидностью мертв. Служанка тихо ахнула.
Лука склонился осмотреть тело.
— Еще не остыл… хм, с какой стати ему кончать с собой?
— Может, он и не покончил, — предположила София. — Посмотрите, что у него в руке!
Нотар разжал мертвую ладонь и поднял небольшой пустой флакон. Понюхал его.
— Пахнет миндалем. Думаю, София, вы правы: Елену отравили. Я уже видел этот флакон в келье Геннадия.
— Если Геннадий узнал, что необходимо избавляться от Неофита, значит, он узнал и обо мне. Ведь это я забрала чашу императрицы-матери.
— Значит, царевна, вы в большой опасности, — предупредил Нотар. — Вы же видите, на что способен Геннадий.
— Но без Неофита мы не сможем обвинить Геннадия!
— Есть и другие пути. — Нотар указал на свой меч.
— Нет, — София покачала головой, — нельзя делать из него мученика. Это лишь усилит противников унии.
— Тогда я пошлю своих людей наблюдать за храмом Христа Нантократора. Если Геннадий задумает предательство, мы о нем узнаем.
— Спасибо!
— Что же, я рад, что смог помочь моей нареченной хоть малостью.
Услышав слово «нареченная», София нахмурилась, посмотрела Луке в глаза.
— Нотар, вы знаете: не я выбрала вас в мужья. И я не скрываю, что не слишком рада предстоящему замужеству. Хотя, возможно, я зря судила о вас настолько строго.
— Я также не сам выбрал вас, царевна, — ответил Лука Нотар. — Вас предложил мне в жены император. От этой чести я не могу отказаться — но я никогда не хотел понуждать вас к браку, идти против вашей воли. Поверьте мне, я и сам не выбрал бы женщину с таким острым языком. — Он улыбнулся. — Тем не менее, хотим мы того или нет, мы станем мужем и женой. И я бы хотел жить с вами если не в любви, так в согласии. И готов заслужить его.
— Помогите добиться унии — и мое согласие с вами, — заверила София. — А затем, вполне возможно, вы заслужите и любовь.
— Это предел моих мечтаний, — ответил Лука Нотар, низко кланяясь. — Значит, пока уния не заключена, никаких разговоров о браке. Вы согласны?
— Согласна! — с радостью ответила София.
* * *
Император Константин стоял у окна зала аудиенций, смотрел на вечернее небо и мял в руках письмо от мегадуки Луки Нотара. После недель сомнений и безответных молитв наконец благоприятное известие! Мегадука написал, что поддержит унию — разумеется, при определенных условиях. С поддержкой Нотара за спиной Константин мог смело принять унию, не опасаясь мятежа на следующий день после ее провозглашения. Вот оно, чудо, на какое он давно надеялся. Теперь можно и обещанное матери сдержать, и — что важнее всего — сохранить поддержку латинян. Любопытно, что же заставило мегадуку передумать? Может, молитвы все-таки возымели действие?
Он снова развернул письмо, взглянул на завершающую часть. Похоже, Нотар и насчет Геннадия передумал. Написал, что больше не считает его подходящим для патриаршего сана. Однако пусть даже мегадука выступил против Геннадия, монаха нельзя сбрасывать со счетов. Если ценой сана можно купить поддержку Геннадием унии, то игра стоит свеч. Имея в союзниках Геннадия и Нотара, можно не принимать во внимание мнение прочей знати и епископов.
Колокол прозвонил вечерню. Скоро явится Геннадий — император призвал его, чтобы предложить патриарший сан. Константин сложил письмо, спрятал в одежде и уселся на трон. Помолился тихо: «Господи Боже, прошу Тебя, даруй мне еще одно чудо сегодня!»
* * *
Геннадий явился во дворец в приподнятом настроении. Он был уверен: его призвали, чтобы предложить сан патриарха православной церкви. После стольких лет ожидания он наконец-то станет первым между Богом и людьми на этой земле! Геннадий поспешил в зал аудиенций и обнаружил Константина сидевшим на троне. Подошел, склонился низко.
— Добро пожаловать, Геннадий! — приветствовал император.
— Ваше величество, для смиренного монаха — высочайшая честь быть призванным пред ваши августейшие очи!
