другим татем, повисшим на руке, что сжимала нож, выходило не особенно ловко. Поэтому, улучив удобный момент, он резко ослабил хватку и успел даже завернуть подножку — от неожиданности потерявший равновесие стражник пролетел мимо, с грохотом воткнувшись башкой в деревянную бадью, что стояла у входа. Второму повезло куда меньше. Короткий узкий клинок Тверда не пел, не свистел, рассекая воздух, но быстрый его рывок под ребра оборвал жизнь нерадивого воя ничуть не хуже, чем могла бы это сделать красиво вихрящая поветрие сабля. Добивать того, что копошился в куче обломков корыта, Тверд не стал.
— Чтобы я тебя больше не видел.
Заставлять себя упрашивать вояка не стал. Он припустил прочь. Но смерть встретила его, без особых церемоний вспоров живот лезвием хорошо заточенного клевца. Второго удара, другим топором, тать даже не почувствовал. Добрый замах снял голову с плеч, отправив ее катиться по полу с отвратительным влажным стуком.
— Не устаю дивиться, как ты все еще жив, — хмыкнул вошедший в горницу Хват. Был он по-прежнему гол, а безобразные кровяные узоры на теле не могли дать однозначного ответа на вопрос — из его это ран натекло столько, или из расхлестанных тел совсем еще недавно дышащих людей.
— Он спекся. Чуть не уссался. Что с таким воевать?
— Именно такие с удовольствием и бьют в спину, когда ты милостиво поворачиваешься к ним задницей, даруя жизнь.
Варяг, конечно, был прав. Но ни спорить с ним, ни уж тем более признавать его правоту не очень-то хотелось. Да и запасом времени, опять-таки, они располагали вовсе не бесконечным.
Хват тусклым бурым пятном мелькнув в неверном свете пляшущих огоньков, ломанулся вверх по лестнице.
Они и не думали прятаться, паниковать или воротить поперек пути завалы из мебели. Лестница вывела их к просторной горнице, которая занимала всю пристройку верхнего поверха. Праворуч стояла обширная кровать, застланная медвежьей шкурой. У окна расщеперился на плохо оструганных козлах ног добрых размеров стол, вокруг которого тулились тоже не сильно вычурно сработанные лавки. На одной из них, лицом к лестнице, сидел Туман. Ворот рубахи разорван и неряшливым лоскутом свисает до самого живота. Но следы побоев не столь изрядные, как у варяга. Правда, общую, почти что благостную картину значительно портил нож, приставленный к горлу. Держал его, на всякий случай прячась за спиной книгочея, невысокого роста сухощавый хазарин с длинными, ниже плеч волосами. Пряди с висков, белые что снег, в отличие от остальной чернявой шевелюры, он прибрал на макушку, скрепив так, что они даже непосвященному в хазарские верования человеку живо бы напомнили цветок огня. Широкие, навыкате глаза, словно прилепленные неумелой рукой скульптора к крючковатому носу, с живым интересом меряли новоприбывших. В уголках глаз пролегли смешливые морщинки, отлично различимые хотя бы потому, что седоволосый скалился в не очень приветливой улыбке.
Прямо за его спиной, сложив руки на груди, со скучающим видом оперевшись задом о подоконник, стоял норд. По нему сразу было видно — не ряженый. Иссушенное морскими ветрами лицо, голубые глаза, короткая светлая борода, длинные усы и волосы заплетены в тугие косы. Кольчуга не самой изысканной работы, но по ее особому переливчатому лоску сразу становилось понятно, что пробить ее за здорово живешь не выйдет.
Чуть в стороне от немолодого хазарина стоял вооруженный молодец с черной повязкой на лице, оставляющей открытой лишь не менее черные глаза. Добрая броня, славные сапоги, справный клинок. Успел где-то обзавестись оружием и их с Хватом беглец. Он стоял у кровати, будто не терпелось поскорее покончить с неприятными обязанностями и поскорее свалиться почивать.
— Предлагаю вот что, — сдвинул на переносице ровные, полумесяцем, брови немолодой хазарин. — И ты, лукоголовый, и твой таинственный спаситель бросаете оружие и даете нам тихо-мирно вас повязать. Ты же сам говаривал — если мы вас до сих пор не убили, как остальных под Полоцком, стало быть, и не станем. Вы мне и раньше были очень интересны, а теперь, обогатившись новыми героями, ваша история прямо-таки просится быть рассказанной.
Хват помолчал. Недолго. Вытер кулаком капающую с подбородка кровь.
— Теряем время.
Старый щелкнул пальцами. Будто подзывал раба наполнить опустевший кубок. И тут кабан с тряпкой на роже кинулся вперед. С левого края ломанулся в атаку и Буйук. Ближе всех он был к Тверду, но Хват с воплем раненого верблюда бросился навстречу человеку, имевшему неосторожность усадить его там, на улице, на задницу. А для препираний, кому на самом деле с кем сподручнее сойтись, времени не оставалось.
Упырь в маске, что налетел на Тверда, был матерым. Изукрашенный резными огненными языками по всей длине лезвия, хазарский клинок прошелестел крест-накрест в опасной близости от головы. Не угадай Тверд этого движения, обратным махом телохранитель наверняка оттяпал бы ему половину черепа. Бился тать мудрёно. Вроде бы обычный одноручный меч огнепоклонцев, суженный у рукояти, но держал его он обеими руками, закручивая так, словно хотел сделать вокруг себя непроницаемую железную завесу.
Справа рычащая голая зверюга оттесняла Буйука.
— Хват! — взмах меча у носа, уворот. — Не увлекайся! Мы отходим!
Шаг назад. И вертлявый хазарин купился. Он подобрался, одним рывком бросаясь следом и отводя руки для широкого молодецкого удара.
Но Тверд вместо отступления рванул навстречу. Заперев руки нападающего в замок своих пальцев, он увел выпад в сторону. Спустя мгновение хазарский «лепесток» перекочевал в твердову ладонь, а бывший его владелец, набрав приличный разбег, отлетел к столу, с грохотом опрокинув скамью.
Седой крысеныш раздосадованно прищелкнул языком.
— А мне врали, будто это один из лучших воинов хазарского посольства. Плохо. Когда обманывают. Да ведь?
Вопрос относился к рекомому лучшему воину хазарского посольства. На что тот не нашел лучшего ответа, как подобострастно подорваться на ноги, истово поклониться и — снова броситься в схватку, нащупывая на поясе длинный нож. Но он не успел сделать даже двух шагов. Внезапно дернулся, скривился лицом — и рухнул под ноги Тверда.
За его спиной с невозмутимым видом стоял старый хазарин и аккуратно оттирал от крови стилет. Тот самый, что давеча держал у горла Тумана.
— Плохо, когда обманывают, — повторил он. — И уж тем более скверно, когда позволяют нечестивцу схватиться за цветок огня, — кивнул хазарин на клинок в руке Тверда.
То, что между этим «цветком огня» и его горлом нет больше никаких препон, его, похоже, не особенно смущало. Может, конечно, он слыл славным воином. Но Тверд больше склонялся к тому, что причина такого спокойствия стояла у седоволосого за спиной, пряча оскал усмешки в заплетенных усах пшеничного цвета.
Так
