к полю боя, понял — почему. Все стражники валялись на полу. Не шевелился никто. А Прока в доме вообще не было.
Впрочем, вернулся он тут же, неслышной тенью скользнув из темени сеней с драгоценными своими сумками, перекинутыми через плечо.
— Снаружи тихо, — глухо обронил он. — Но не дурно было б шевелиться. Скоро смена стражи, и недостающих караульных могут хватиться.
— Какого хрена тут у вас творится? — вставил свои три медяка Хват, которого никто так и не торопился освобождать.
— Что тут творится у нас?! — тут же забыв о рукотворных гильдийских чудесах, напустился на него Тверд. — Ты спрашиваешь, что у нас творится?! Представь себе, примерно такой же вопрос мне отчего-то хочется задать тебе!
— То, что брызжешь на меня слюнями, это, конечно, хорошо. А моей изукрашенной роже от такого фонтана так даже приятно. Но я бы все-таки твоим соплям предпочел водичку.
За спиной Хвата что-то глухо металлически кашлянуло. И варяг кулем бухнулся на пол.
Веревки на его руках, державшие его до сих пор на весу, были чем-то аккуратно срезаны. Но вовсе не так, как это сделал бы честный клинок. Тверд резко обернулся. Прок сжимал в ладони ту самую продолговатую железку. Которая, видать, оказалась каким-то карманным самострелом.
— Так и думал, что колдун, — простонал с пола Хват. — Я так и знал. Все правильно. А как бы он иначе смог меня в Полоцке с ног свалить? Два раза.
* * *
— Здесь расходимся. Плащ — верни.
При этих словах смуглый противник Тверда, которого подвесили под потолок, как давеча Хвата, впервые проявил к беседе интерес, цепким взглядом ухватившись за черное корзно.
— Не давай, — глухо просипел Хват. — Ему-то что? Он сейчас своим колдовством струги все потопит, а на последнем оставшемся уплывет. Делов-то. А нам еще бошки под клинки подставлять.
— Если, конечно, никто меня перед сварой не бросит умирать, — проворчал в ответ Тверд.
Хват недовольно засопел, отвернулся и сплюнул на пол кровавый сгусток. Тверд, скользнув равнодушным взглядом по этой брутальной сцене, тихо щелкнул мудреным замком плаща. А когда за новгородцем захлопнулась дверь, кентарх еще какое-то время смотрел на нее так, словно мог прозреть сквозь толстые ее доски.
Хват же продолжил деловито сновать меж бездыханными телами. Около одного сел на задницу, придирчиво осмотрел сапоги, приложил к подошве голую свою ступню, удовлетворенно кивнул и принялся стягивать обувку с тела. Тверд какое-то время пялился на варяга пустым взором так, как только что смотрел на дверь — будто бы сквозь него. Натянув наконец оба сапога, Хват бегло огляделся, будто купчина, выискивающий на торгу лучший товар. И только тогда заметил, как недобро поглядывает на него кентарх.
— Что? Этому мертвяку обувка все равно уже вряд ли пригодится. А она как раз по моей лапе…
Концовка фразы захлебнулась в мокром хряске, с которым сапог Тверда прилетел ему точнехонько в лицо. Хвата опрокинуло на спину, из разбитого уже в который раз носа вновь обильно хлынула кровь.
Их пленник со своей виселицы тут же отозвался довольным кудахтаньем, которое, должно быть, в теперешнем его положении обозначало смех.
Впрочем, не похоже было, что варяг хоть сколько-нибудь обиделся.
— Сказал бы просто, что самому эти сапоги глянулись, — с кряхтеньем приподнимаясь с пола и утирая рукой хлещущую кровь, проворчал он. — Что я, не отдал бы?
С животным рыком Тверд кинулся на варяга, схватил за горло и глухо шмякнул головой об пол, навалившись сверху всем весом. Из перехваченной железными пальцами гортани Хвата вырвался беспомощный задыхающийся сип. Но брыкаться, сопротивляться и вырываться он даже не пробовал.
— С Лемеха ты, крыса, тоже сапоги стянул? Или что другое, может, тебе глянулось?
Ничем, кроме задыхающегося хрипа, ответить на этот вопрос варяг не смог. Зато болтающийся под потолком полонянин сопел и кряхтел, выражая явное удовольствие от увиденного.
— Мне давным-давно поперек горла твои закидоны. Но я терпел. Все терпел! Потому что ты, паскудник, — соратник, боевой побратим, не раз прикрывавший меня собой. И даже когда нам из-за тебя бежать пришлось из Царьграда — все равно терпел. Думал, одного мы помола мука, оба русичи. И тогда терпел, когда ты от нас с Туманом, тоже рискнувшим ради тебя жизнью, золотишко свое уворованное припрятать решил. Хват, думали, есть Хват. Чего с него взять? Зато свой. И как ты мыслишь, что я подумал, когда понял, что на пороге смерти наш побратим, привыкший, видать, что ему все сходит с рук, нас предал, бросил и оставил дохнуть под мечами? Не догадываешься?! — выкрикнул Тверд почти в самое лицо варяга, которое от удушья уже начинало наливаться дурной темной кровью. — А подумал я: хорошо Хвату, и при золотишке своем милом остался, и от двух ненужных ртов как-то само собой избавиться удалось!
Методично с каждым словом продолжая всаживать в кровавое месиво, в которое превращалась физиономия варяга, удар за ударом, Тверд остановился лишь тогда, когда запыхался. С трудом, будто перетаскал ведрами все Ромейское море, поднялся на ноги, отошел в сторону и бухнулся на случившуюся поблизости лавку. Хват перевернулся набок, продолжая кашлять и отплевываться.
— Ты был мертв, — отдышавшись, но не особенно торопясь подниматься на ноги, выдохнул Хват. — С такими ранами не живут. Не живут! Я таких навидался. Да, что там — сам не раз людей за Камень отправлял, дырявя именно так. И точно могу тебе сказать — ты был не жилец. Не живее Путяты, которому башку оттяпали.
На миг в горнице повисла тишина.
— Так ты что — вернулся?
— Ага. На аркане. Привязанном к седлу, — варяг насмешливо взглянул на своего бывшего десятника. Хотя под такими набухшими мешками, в которые превратились его веки, поди разбери насмешку или упрек. — Ты правда решил, будто я сбежал? Нас пасли. Как баранов. Эти самые люди, что сейчас тут лежат. С их старшим ты уже познакомился.
Хват кивнул в сторону болтающегося на веревке полонянина. Тот ответил полным ненависти взглядом и даже пробормотал слова расхожего в Константинополе проклятия.
— Он по-ромейски говорит, — заметил Тверд.
— Еще бы. Не догадался еще, что за рожи так хотели добраться до наших глоток, что оказались в этом ряженом воинстве? Нет? Ну, так познакомься. Гох Буйук.
Тверд перевел взгляд с варяга на византийца. И обратно.
— Что я должен из этого понять? То, что он — византийский вор с хазарским именем?
— Точно, — кивнул Хват.
— И? — поначалу раздраженно бросил беглый кентарх, но тут до него дошло. — Так это ему, что ли, ты продул золото этерии? Он сюда за нами явился?
Разбитые губы
