проныры растянулись в натужной улыбке.
— А то! Сначала они приперлись в Киев, где нас уже не было. Тогда подались по нашему следу в Полоцк. Нашли. Но в сопровождении дружинной сотни. Что ж делать? Конечно, пошерстить по своим хазарским связям. И получилось же! Связи эти и привели поганцев в это, хазарами же собранное воинство. В день перед нападением вражьи морды вызвались в разъезд, что пас лемехову сотню. Знали, что нас могут утром порубить, и тогда ищи-свищи свои барыши. Вот, стало быть, и подкрались к стану, а потом…
— …Выкрали тебя, как красну девицу?
— Да если б не та медовуха, что парни из дружины от Лемеха в мешках для овса прятали…
— Сам-то ты все это как узнал?
— Что-то по дороге подслушал, — дернул плечами Хват. — А остальное этот вот палач недоделанный, пока меня допросить пытался, сам мне и выложил.
Болтающийся на балке византийский окорок снова прошипел ругательства. И даже попытался плюнуть в варяга.
— Что же он у тебя выпытать хотел?
— Известно что. Где золото. Правда, я сказал, что сам того не знаю. Наплел, дескать, ты куны припрятал и карту составил. Меня заставил выучить одну ее половину, а Тумана — другую. А так как сам ты валялся с копьем в хребте, то они решили вызнать всё по отдельности у кажого из нас…
— Так Туман жив?! Он тоже здесь?!
— А то! Правда, как старшой хазарин в этом потешном полку про золото прознал, умника нашего себе забрал. Ромеям меня только оставил. Чтоб, значит, сначала со своими делами разобраться, а уж потом за поиск кладов браться.
С придушенными проклятиями Хват еле-еле поднялся на колени, подышал, будто глотание воздуха лежа и сидя для него являло разительную разницу.
— Тумана в дом войта утащили. Не знаю уж, что он смог там нагородить, чтобы они не догадались, насколько я их нагрел. Это же он у нас, ядрена вошь, премудрый филин, грамоты читает. Я вот, например, ничего придумать не смог. Ладно, хоть ты со своим колдуном вовремя подоспел.
Варяг еще раз осмотрелся, хотел встать на ноги, оперся на руки, поднатужился, но потом чего-то передумал и принялся расстегивать ремешки панциря случившегося к нему ближе всех мертвяка. На то, насколько подходящ размер лат, он, в отличие от сапог, похоже, решил махнуть рукой.
— Пока они не начали и ему орла резать, надо успевать, — прокряхтел он. На выжигу, которому абсолютно до задницы жизнь родной матери, когда речь идет о наживе, он сейчас походил меньше всего.
— Да ты сейчас и штаны-то снять не успеешь, ежели срать припрет.
— И обосрусь! — неожиданно вскрикнул варяг. — Хоть сверху донизу все штаны говном набью! Но лучше уж так в дерьме извозиться, чем этак, как ты сейчас меня… Ты думаешь, я и сам не знаю, какая я падаль? Мыслишь, что глаза мне сейчас на это открыл, тыкая в них своим кулачком?!
Насчет того, что он открыл глаза варягу, Тверд бы, пожалуй, поспорил.
— Мне ни один встречный варяг руки не протянет. Из братства меня изгнали давненько и навсегда. Было, знаешь ли, за что. Любой случайно встретивший меня разъезд византийской этерии тут же накинет петлю на шею и вздернет на ближайшем суку. Тут тоже не скажешь, что по какому-то неправедному навету такая ко мне у них любовь. Ни кола, ни двора, накрой его Серая, ни папки, ни мамки. И никогда не было. И хвала двенадцати, что не было! Они, боюсь, тоже от меня не много бы хорошего повидали, есть такое чувство. Понимаешь? Мне нет резона нырять в говно, чтобы понять, что я весь, сверху донизу, состою только из него! Ничего другого во мне нет. И ничего другого, кроме дерьма, я никогда никому не делал.
Тверд смотрел прямо в глаза варяга. Ну, или хотя бы надеясь отыскать их в той мешанине рытвин, которой сейчас являлась морда Хвата.
— Но еще я знаю, что во всем этом сраном мире осталось только два человека, которые согласны терпеть возле себя эту смердячую кучу, — не обращая ни на что внимания, продолжал злобно садить Хват. — И не просто терпеть, а ради нее бросить все. Даже поставить под удар свои, на хрен, жизни! Ты думаешь, я вонючее уворованное золото ценю выше этого?! Да срать я хотел, когда меня убьют и насколько я буду готов или не готов принять железо в брюхо! Все равно пойду — и, лопни мои кишки, сделаю то, что должен!
— Хм. Знаешь, что? Отвяжи-ка ты сей окорок от потолка. Только не вздумай веревки вместе с кожей содрать — он нам еще целым пригодится. Есть у меня мыслишка…
— Да хоть сто. Только ты… это… О том, что здесь сейчас было говорено…
— Что?
— Туману — ни слова.
Глава 8
Гнев богов
Стрекот сверчков, собачий брех, поскрипывание мачт стругов, что качались на волнах у причала да разноголосица воинского стана, раскинувшегося за тыном селища — в таком гомоне можно было прокрасться незаметными, будь они даже бабами в исподнем. А уж если учесть, насколько новгородец сократил поголовье стражников, то путь к дому войта и вовсе выглядел легкой прогулкой.
Первым пер Хват. Босой, по пояс голый, в разводах крови, темных пятнах синяков да рытвинах порезов. Руки связаны за спиной, одна нога разгибается заметно хуже другой, а левое плечо задрано изрядно выше правого. Сразу видно — человек в полоне, идет с допроса, и был он на нем вовсе не почетным зрителем. Следом за ним, едва не дыша в бритый затылок и чуть леворуч, чтобы не запинаться о ноги, понуро следовал византиец. Теперь Буйук изображал из себя конвоира. Без особого, впрочем, огонька. Старания заметно убавляло то, что спереди, чуть пониже пупка, к животу его был приставлен добротно заточенный кинжал, торчащий из кулака Хвата. В спину упиралось ничуть не хуже обработанное камнем острие другого ножа. Держал его Тверд, ради этого похода облачившийся в худую зброю местного стражника. Она оказалась маловата, но зато была единственной, в которой не зияла окровавленная дыра.
— Куда ваше воинство путь держать собралось? — тихо спросил Тверд, едва только они скорым шагом миновали открытое место у деревенского колодца, щедро залитое белесым лунным светом, и снова нырнули в тень.
Порыв прохладного ночного ветерка принес приглушенный звук какой-то возни на пристани. А может, просто два струга, покачиваясь на гладких валунах речных волн, стукнулись бортами.
— Я-то мыслил, ты хорошо осведомлен о наших делах.
— Правильно
