Прошло достаточно времени, как она сидела на мягкой траве склона, под стенами монастыря, когда наконец в сгущающихся сумерках заметила, что из ворот вышли двое монахов и направляются прямо к ней. Когда они подошли поближе, Эллена увидела их сутаны из серой мешковины и бритые макушки в венчике седых волос. Подойдя к часовне, они обратились к ее стражу и, отозвав его в сторону, стали о чем-то переговариваться. И тут Эллена впервые услышала голос своего стража в маске, хотя говорил он очень тихо. Эллена хорошо запомнила этот голос. Второй из ее похитителей, тот, что ушел в монастырь, так и не вернулся, но было ясно, что двое бритоголовых монахов в серых сутанах пришли сюда по его повелению. Один из них, высокий и худой, чем-то напомнил Эллене именно того из ее похитителей в маске, который ушел в монастырь, поручив другому сторожить ее. Чем больше она вглядывалась в него, тем сильнее ее охватывало тревожное предчувствие. Он был так же высок, сутул и угловат в движениях, как ее похититель в маске. Серая просторная сутана не могла скрыть от нее его характерных угловатых движений, которые ей запомнились за время путешествия. Судя по лицу, у него была душа не монаха, а разбойника, а его пронзительный недобрый взгляд словно выслеживал жертву. Второй монах, ничем особенным не отличавшийся, был разительно непохож на своего собрата.
Закончив беседу с человеком в маске, они подошли к Эллене и предложили ей следовать за ними в монастырь. Ее страж в маске, вручив ее монахам, тут же покинул их и вскоре исчез за поворотом горной тропы, ведущей вниз.
В полном молчании они поднялись по крутой, выложенной камнем дорожке, ведущей к воротам монастыря, которые открыл им послушник. Эллена очутилась на просторном монастырском подворье, окруженном с трех сторон высокими строениями, а с четвертой стороны — садом. Аллея кипарисов вела к храму, замыкавшему перспективу. В левой части сада за деревьями виднелось одинокое строение, а справа до самых взгорий, служащих как бы естественной оградой монастырских угодий, простирались оливковые рощи и виноградники.
Высокий монах, в котором Эллена заподозрила одного из ее похитителей, направился к двери в северной части подворья и дернул за ручку звонка. Когда дверь отворилась, он без слов передал Эллену вышедшей на крыльцо монахине. Эллена заметила, каким полным понимания взглядом обменялся с ней монах. Он тут же оставил их, а монахиня так же молча повела Эллену по многочисленным пустым коридорам, где стояла мертвая тишина, вдоль грубо раскрашенных стен, на которых были изображены все кары Господни, которые должны были бы сразу же повергнуть грешника в трепет. Всякая надежда на сострадание в этих стенах мгновенно угасла в сердце бедной девушки. Недоброе лицо монахини тоже не сулило ничего хорошего. Видимо, и здесь ей придется испить до дна свою чашу страданий, подумала она с горечью. Шедшая впереди монахиня в белых развевающихся одеждах, когда блики света падали на ее суровые черты и зловеще усугубляли их недоброе выражение, казалась бедной Эллене скорее призраком, восставшим из гроба, чем живым существом. Последний поворот коридора привел их в покои матери настоятельницы. Здесь монахиня остановилась и, повернувшись к Эллене, произнесла:
— Сейчас время вечерней молитвы, подождите здесь, пока не вернется матушка. Она с вами побеседует.
— Какого ордена ваш монастырь? — осмелилась спросить Эллена. — И как зовут мать настоятельницу?
Монахиня ничего не ответила и лишь окинула девушку ледяным взглядом и удалилась.
Бедная Эллена недолго пребывала в одиночестве, ибо вскоре дверь открылась и вошла мать настоятельница, статная особа, преисполненная высокомерия и собственной значимости. С первой минуты она не собиралась скрывать своего презрительного отношения к пленнице. Будучи женщиной знатного рода, она почитала за тяжкий грех, равный святотатству, посягательство на традиции и законы высших кланов Неаполитанского королевства. И то, что Эллена, простая горожанка, осмелилась тайно обручиться с юношей из знатной семьи, делало для нее Эллену достойной самого сурового наказания. Но она намеревалась сделать это по-своему, блюдя внешние приличия и не унижая открыто провинившуюся.
— Я полагаю, — начала она строго, заметив, как испугалась Эллена при ее появлении, — я полагаю, — снова повторила она, даже не предложив девушке сесть, — что вы и есть та молодая особа из Неаполя.
— Меня зовут Эллена ди Розальба, — ответила бедняжка, обнадеженная кажущейся вежливостью обращения.
— Никогда не слышала такого имени, — ответила настоятельница, — но мне известно, почему вас направили сюда. Здесь вы должны набраться тех знаний, которых вам не хватает, и понять, что такое чувство долга. Поскольку вы отданы под мой надзор и опеку, я все это время буду неукоснительно, с присущей мне ответственностью выполнять эти нелегкие обязанности. Я согласилась взять их на себя исключительно потому, что намерена защитить знатную и благородную семью от посягательств на ее честь и покой.
Эти слова объяснили бедной девушке все. Она слушала их, стоя неподвижно, словно окаменела. Трудно сказать, какие чувства и мысли переполняли ее: сначала это был испуг, потом стыд, а затем ее охватили гнев, чувство протеста и искреннее негодование, что кто-то посмел обвинить ее в попытке вторгнуться в чужой дом против желания его хозяев. Оскорбленная гордость наконец помогла ей обрести силы и дар речи. Она потребовала объяснить, кто посмел ее так грубо похитить, увезти из родного дома и по чьей воле ее хотят насильно заточить в монастырь.
Настоятельница, не привыкшая к возражениям, сразу даже не нашлась, что ответить строптивой ослушнице. Эллена уже понимала, какая гроза может обрушиться сейчас на ее голову, но уже не испытывала ни страха, ни бессильного отчаяния.
«Ведь это надо мной совершено насилие, — говорила она себе. — Неужели оно должно восторжествовать, а невинная его жертва понести наказание. Нет, им не удастся добиться от меня смирения и покорности. Мне только надо сохранять присутствие духа, способность оценить своего противника, предугадать его действия. Я должна не бояться, а презирать его и добиться над ним превосходства». Так уговаривала себя бедная девушка, готовясь к худшему.
— Я должна напомнить вам, — наконец обрела дар речи настоятельница, — что в вашем положении вопросов не задают. Лишь чистосердечное раскаяние, смирение и покорность могут смягчить вашу участь. Можете идти.
— Благодарю вас, — с достоинством ответила Эллена, поклонившись. — Мне остается лишь уповать на милосердие моих притеснителей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
