Он уехал в отпуск в Мюнхен — повидаться с женой и приласкать дочь. Я была беззащитна, и женщины помогли мне — намазали лицо сажей, чтобы я выглядела старше. Я шаркала с опущенными плечами, чтобы грудь не была так заметна. Прибыли молодые девушки, их забрали, но я в бордель уже не возвращалась. Обо мне забыли, и я осталась жить.
Той ночью, когда они дрались друг с другом за право быть следующим, я ни разу не захотела смерти. Я знала, что мне поможет только Бог, счастливый случай и я сама. Я забыла, что такое любовь, и научилась ненавидеть.
* * *
— Не понимаю. Зачем мы здесь?
Они были в зоопарке.
— Чтобы вы лучше поняли, где мы и что будем делать.
— Мистер Лоусон, я не был в зоопарке с детства.
Ну, не смешно ли? В аэропорту их встретил заместитель берлинского резидента. Все втиснулись в микроавтобус, удобно расселись, и заместитель отвез их в город. Автомобиль остановился на боковой улочке возле старого зоопарка. Лоусон вылез и жестом пригласил Дэвиса следовать за ним. Они вытащили сумки и направились к небольшому, скромному отелю. В холле старый носильщик приветствовал Лоусона как блудного сына. Появившейся откуда-то пожилой женщине, скорее всего хозяйке, Лоусон поцеловал руку. Они бросили сумки и ушли, не зарегистрировавшись. Дэвис спросил, где микроавтобус и остальные. Старик объяснил, что никогда не останавливается в одном отеле с командой. И добавил загадочно:
— Им есть, чем заняться. Возьмут машину и примутся за работу. А мы прогуляемся.
Обрушившийся на город ливень заставил укрыться под аркой перед зоопарком. Потом Лоусон — он, оказывается, бегло говорил на немецком — купил два билета, и они прошли на территорию зоопарка.
Воняло. Люк Дэвис никогда не был в тюрьме, но знал людей, которые рассказывали, что там воняет, как в зоопарке. Причиной запаха мог быть корм, подстилка, моча, зеленоватая вода в бассейнах или испражнения животных. Вонь застряла в носу и усиливалась по мере приближения к клеткам с дикими кошками. Люк обратил внимание на тигрицу, которой только что принесли еду. Она зажала здоровенный кусок свежего розового мяса огромными лапами, лизнула его, и глаза ее вспыхнули недобрым огнем. В голове вертелась сотня банальных вопросов. Но он промолчал. Почему поход в зоопарк важнее заселения в отель? И что, интересно, делает сейчас разношерстная команда с дурацкими кодовыми именами?
Они дошли до бассейна с бегемотами. Он был закрыт на реконструкцию. Открытие намечалось через неделю. Лоусон, похоже, расстроился.
— Может, все-таки перейдем к повестке дня? По-моему, день сегодня дождливый, и мне бы не хотелось еще раз вымокнуть. Экскурсия, конечно, интересная, но…
Лоусон направился к вольеру с птицами, за которым прохаживались пингвины.
— Вы в центре Европы, молодой человек, а не на острове в открытом море. Здесь все определено последней войной. Она затронула границы, отношения, связи. Этот зоопарк был лучшим в Европе, но мы разбомбили его. Смотрителям пришлось отстреливать львов, иначе они вырвались бы на улицу и напали на людей. Слоны погибли под бетонными завалами. Жители убивали оленей и птиц, чтобы пропитаться. Меня раздражает, что бассейн с бегемотами закрыт. Один хитрец — Кнаучке — пережил бомбардировку, спрятавшись в грязи бассейна. Его вытащили, откормили, и он дал жизнь новому поколению. Из пяти тысяч животных на начало войны выжило только девяносто.
— К чему вы клоните? — озадаченно нахмурился Дэвис.
— Я думал, это понятно даже идиоту. Город дышит историей. От прошлого не избавиться, мы все его узники. Чтобы понять настоящее, нужно вдохнуть здешнюю историю. Или вы, нынешние гении, считаете себя выше этого? Вы так высокомерны и самодовольны, что не можете найти место для истории и боитесь, что она затмит блеск вашей славы? Узнав историю, легче понять и мотивы поведения людей. Людьми, за которыми мы охотимся, руководит искаженное понимание истории.
— Вы приходили сюда с Клипером?
— Хорошее место. Здесь нет микрофонов, отсюда трудно вести наружное наблюдение. Здесь мы встречались с людьми, обговаривали детали…. Да, мы частенько сюда приходили. Идемте дальше.
— Можно я вернусь в отель и надену сухие носки?
— Нет.
Они вышли из зоопарка. Лоусон прибавил шагу. Они прошли мимо современных зданий посольств Японии, Саудовской Аравии, Мексики, Малайзии и Индии. Дэвис спросил, почему они идут пешком, и Лоусон ответил, что атмосферу города можно почувствовать, только прогуливаясь по улицам, а не разглядывая его через стекло автомобиля. Дэвис предположил, что скорее всего Клипер Рид гулял по Берлину, и Кристофер Лоусон слепо его копирует. Ему не нравилось такое отношение. Они пришли к зданию, облицованному гладким серым камнем. За открытым проходом виднелся двор с голыми деревьями в дальнем конце и невысокий постамент в центре и статуя, изображавшая обнаженного человека. Под мраморной табличкой на стене лежал венок и букет свежих, желтых цветов.
— Вы, конечно, знаете, в честь кого установлена эта статуя?
— Понятия не имею.
— Клаус фон Штауффенберг.
— Никогда о нем не слышал. Извините и все такое, — проворчал Люк.
— Боже, невежество молодости. Двадцатого июля 1944 года он заложил бомбу под столом совещаний в «Волчьем логове» Гитлера. Пытался убить фюрера и потерпел неудачу. Гитлер выжил, а фон Штауффенберга, вернувшегося самолетом в Берлин, схватили и расстреляли на этом самом месте. Я пытаюсь показать вам, в какой неразберихе нам придется действовать. Для большинства даже в те мрачные дни, когда стало ясно, что война проиграна, он был предателем. Почти никто не считал его героем. Сегодня его в лучшем случае уважают. Лично я, молодой человек, не выношу никаких суждений. Я не защитник демократии, не проповедник свободы, а простой наблюдатель. В нашем мире очень мало ясности, и этого нельзя забывать.
Дэвис догадался, кому принадлежат эти слова. Скорее всего первым их произнес Клипер Рид. Он попытался представить их — огромного, толстого техасца и молодого англичанина, который во всем слушается американца.
— Разве нет правых и виноватых? Разве мы не можем выбирать сами?
— Вы — офицер разведки. Или собираетесь им стать. Ищете сахар или сахарин — сделаетесь унылым пустословом. Идемте. Вам еще многое надо увидеть. Я буду сражаться с врагами не на жизнь, а на смерть, но я никогда не стану их судить.
* * *
Они не разговаривали — просто смеялись. Но сейчас его друг притих. «Что теперь мучает бывшего замполита?» — думал Яшкин, следя за дорогой. Они свернули в деревню, купили в магазине хлеба и поспешили дальше. Гряда невысоких холмов заслонила Оку, но Калуга обещала снова показать им реку. Там заканчивался третий этап их поездки. Оставалось еще четыре. Вдоль дороги тянулись темные, пропитанные влагой поля. Ехавший перед ними трактор тащил прицеп с навозом. За рулем сидел пожилой мужчина, рядом подросток. Несколько километров они тащились за трактором, дыша навозной вонью. Яшкин подумал, что это и есть Россия, его Россия. Они были крестьянами — стойкими, упрямыми, молчаливыми. Людьми, которых всегда использовали и обманывали. Трактор сильно дымил. Если бы он решил стать крестьянином, то сделался бы трактористом.
На душе у Моленкова, наверное, накипело, и теперь чувства вырвались наружу.
— Яшкин, ты видел?
— Видел что?
— Взрыв.
— Какой взрыв? Ты о чем?
— Ты видел ядерный взрыв? Своими глазами?
Врал ли когда-нибудь майор в отставке, Олег Яшкин, своему другу, полковнику в отставке Игорю Моленкову? Он такого не помнил.
— Нет.
— Я думал, видел, в Семипалатинске-21.
— Я никогда не видел ядерного взрыва — ни большого, ни маленького.
Он не помнил, чтобы врал другу даже по мелочам. Если бы у него оставалось последнее ведерко угля для кухонной плиты и его друг пришел и попросил немного, он бы поделился, не задумываясь. Он никогда не врал другу.
— По-моему, я видел в твоих бумагах, что у тебя был допуск к секретной работе по сопровождению боеголовок в Семипалатинск-21 и на полигон?
— Да, я сопровождал груз, но на испытаниях не присутствовал. — Еще одна ложь.
— И ты упустил такую возможность?
— Я не видел взрыв и не был на полигоне, так что давай закончим на этом.
Боеголовку везли в Казахстан из Арзамаса-16. Поездка заняла пять дней, и, тогда еще лейтенант, Яшкин был в составе подразделения 12-го управления. Он не знал, какова мощность боеголовки, но знал, что взорвать ее предполагалось глубоко под землей, а значит, ни грибовидного облака, ни вспышки, как раньше, при испытаниях «Первой молнии» и водородной бомбы РДС-37, не будет. Он видел взрыв только одной бомбы. То был «Проект-37». Яшкин не мог рассказать все честно, потому что тогда Моленков бросил бы его. По краю полигона в Семипалатинске-21 проходило высохшее русло реки Чаган, и шахту вырыли там. В нескольких километрах от этого места находился бункер с усиленными стеклами. Он сидел в бункере, слушал обратный отсчет и не знал, чего ожидать. Русло реки вдруг дрогнуло, из глубины земли взметнулся столб камней, грязи и песка. Бункер наполнился грохотом. Бетонный пол задрожал, люди прижались к стенам, со стола полетели чашки с кофе. Поднявшееся в небо облако заслонило солнце. Достигнув высоты, оно повисло и не рассеивалось много часов, а землю накрыли осадки в виде пыли.
