— Прошу вас, — я прерываю его жестом, — я знаю, как выглядят липы. Но ведь здесь их сотни. Какую именно нам следует искать, месье?
— О! — Челюсть Папаши стремительно падает, потом опять захлопывается. — Странный вопрос! Разумеется, ту, которая помечена крестом.
Теперь мы движемся медленно сужающимися кругами. Папаша Время с фонарем — впереди, вспугивает ярким светом мелкую живность с деревьев. Впервые с начала прогулки я обращаю внимание на холод. Свистит пронизывающий восточный ветер. Наконец одним особенно сильным порывом у Папаши выбивает из руки фонарь. Светильник гаснет, тени растворяются… и с неба потоком льется лунный свет.
Полнолуние. Я и это заметил только сейчас.
Папаша Время извлекает из кармана серные спички и зажигает одну о ближайшее дерево. Я инстинктивно осматриваюсь, ищу взглядом Шарля… и обнаруживаю его в десяти метрах от себя, возле липы. Он медленно обводит пальцем большой вытянутый крест.
Давнишняя рана от ножа, вырезавшего этот знак, покрыта столькими слоями древесной «кожи», что я мог бы сотню раз пройти мимо и не заметить ничего необычного. Но знак там.
Сморщенный рот Папаши расцветает желтозубой улыбкой.
— Вы сделали это! — восклицает он. — Теперь смотрим на небо. Надо найти Юпитер. Ага, вот он! Теперь идем… на север…
Он делает шаг, другой, третий. Носком ботинка рисует на земле круг.
— Начнем? — спрашивает он.
— Начнем что, месье?
— Копать!
Я скидываю сюртук. Хватаю лопату и с размаху опускаю. Почва, еще не оттаявшая после долгой зимы, отвечает печальным звоном.
— Насколько глубоко копать?
— О, метра на полтора, не больше, — успокаивающе сообщает Папаша Время. — Но не тратьте время зря, мой мальчик. Здесь прохладно.
После первого удара лопатой отколупывается лишь пара щепоток земли. Проходит несколько минут, прежде чем удается снять верхний слой почвы. Дальше грунт становится более рыхлым, но длится это недолго — до того момента, как я натыкаюсь на пласт глины.
С меня начинает ручьем лить пот, я прерывисто дышу. Сквозь собственное тяжелое дыхание я слышу:
— Эктор, можно, я попробую?
Если бы этот вопрос задал кто-то другой, я бы сразу ответил утвердительно. Отчего же сейчас я колеблюсь?
— Пожалуйста, — настаивает Шарль. — Такие вещи у меня хорошо получаются.
Он творит истинные чудеса. Прилагая в два раза меньше усилий, чем я, он работает в три раза быстрее. Время от времени прерывается, чтобы отбросить с лица локон, но по большей части копает с целеустремленностью, перед которой земле не устоять.
Я ошарашено слежу за тем, как мимо, свистя, пролетают комья земли. В конце концов, остановиться его заставляет — слышите? — приглушенный звук удара о что-то твердое…
Тук.
— Эх, — произносит Шарль.
— Что такое? — восклицает Папаша Время. — Что произошло?
— Мы до чего-то дорылись, — комментирую я. — Может быть, до камня. Или до корня.
— Это не корень, — возражает Шарль.
Тук, вновь подает голос лопата. Наконец Шарль наклоняется и поднимает добычу.
Простая деревянная шкатулка, из тех, с которыми дети ходят в школу. В детстве я в такой держал карандаши и перья.
— Что внутри? — спрашивает Шарль.
— Это и есть архив! — возбужденно сообщает Папаша Время.
Я рассматриваю странную шкатулку с вырезанным на крышке лебедем, облезшим зелено-золотым лиственным орнаментом и разбросанными по фону цвета ржавчины красными тюльпанами.
«Это архив?»
— Почему вы его закопали? — спрашиваю я.
— Ага! А вы бы оставили его в доме? Чтобы комиссарам было сподручнее искать? Боже мой, я совсем забыл про замок. Эктор, не могли бы вы…
Я берусь за лопату. Три удара — и крышка открывается. Распахивается, как рот, которым больной глотает воздух. Внутри крошечная записная книжка в зеленом кожаном переплете, перетянутая шнурком.
Раскрыв книжку, я переворачиваю плотные отвердевшие страницы. Я читаю:
«13 термидора II года. 1-я встреча с узником: начало второго ночи. Узник в камере один. Ужин не тронут. Завтрак тоже».
— Но чья эта книжка? — спрашиваю я.
— А вы вглядитесь. — Папаша Время нависает надо мной гигантским богомолом. — Почерк должен быть вам знаком. Ведь он принадлежит вашему отцу!
Глава 27
МАЛЬЧИК ПО ИМЕНИ ЭКТОР
Всем своим видом выражая крайнее нежелание это делать, Видок берет со стола записную книжку в зеленом кожаном переплете. Проводит пальцем по корешку, снимая толстый слой налета, разглядывает то, что осталось на пальце. Изучает неопрятный вид Папаши Время: готов побиться об заклад, таких посетителей в его кабинете не было давно.
— Профессор Корнель, не так ли?
Старик с головой ушел в изучение гравюры с портретом Франсуа Вийона, поэтому вопрос Видока заставляет его подпрыгнуть.
— Ох! Да, конечно. Так меня зовут.
— Хотелось бы убедиться, что я все правильно понял. Двадцать три года назад вы с отцом Эктора решили… закопать этот дневник в лесу.
— Совершенно верно.
— В таком случае, может, вы объясните, чем руководствовались?
— Чем? Мы не хотели, чтобы власти его нашли. Если бы кто-то из якобинцев узнал, до какой степени доктор Карпантье сочувствует королевской семье, его могли бы арестовать. И это еще не худший вариант! То же относится и к месье Леблану, он целиком разделял позицию доктора.
— Тогда почему вы просто не уничтожили этот чертов дневник?
Взгляд старика задерживается на книжке. Какой крошечной кажется она на просторах письменного стола Видока.
— Думаю, доктор Карпантье хотел, чтобы люди узнали, что произошло в той башне. Когда будут к этому готовы.
Видок всем телом поворачивается к окну. Его массивная фигура целиком заполняет собой оконный проем. В комнате наступает полумрак.
— И он никому об этом не рассказывал? Ни жене? Ни сыну? Не странно ли, что столь ценные исторические сведения он доверил…
«Немощному старику».
Это подумал я, не Видок. Но когда он продолжает говорить, в его голосе звучат извиняющиеся нотки, словно у него такая мысль тоже мелькнула.
— Согласитесь, — продолжает он, — это было не слишком разумно.
— Времена были неразумные, месье.
— «Чудные времена», — цитирую я Видоку его собственные слова.
Он вздергивает подбородок и на секунду поворачивается ко мне. Потом возобновляет беседу с Папашей.
— Полагаю, профессор, вам знакомо содержание дневника?
— Ну, разумеется.
— Вы могли бы добавить что-нибудь к тому, что там сказано?
— Не думаю. — Странными угловатыми движениями, заставляющими вспомнить о готических статуях святых, он складывает ладони вместе и сплетает пальцы. — Конечно, это было так давно. Но если что-нибудь придет на ум, я непременно сообщу вам, месье… прошу прощения, запамятовал ваше имя.
— Не беспокойтесь. Если что-нибудь вспомнится, просто скажите Эктору, нашему доброму другу, он передаст. Пока же благодарю вас за помощь. Может быть, мои люди отвезут вас домой?
— О нет, не стоит, я вполне в состоянии передвигаться самостоятельно. — Внезапно его глаза подергиваются маслянистой пленкой надежды. — Если только у вас не работает кто-то особо симпатичный? Нет? В таком случае я пойду. Увидимся в пансионе, Эктор!
Видок тихонько прикрывает за ним дверь.
— Ну-с, что скажете? — Он тяжело опускается в кресло. — Собственные слова вашего отца. Выползают из-под земли как раз в тот момент, когда в них возникает нужда. Необычное совпадение.
— Вовсе это не совпадение, — возражаю я. — Я ведь обсуждал со стариком этот вопрос, помните? Еще до поездки в Сен-Клу. Просто ему понадобилось некоторое время, чтобы… соединить части головоломки.
— И вы думаете, только из-за того, что старый хрен выкопал на кладбище заплесневелый дневник, наш король отдаст корону никому не известному швейцарскому садовнику?
Как ни странно это звучит, но его слова влияют на меня физически. Заставляют согнуться и говорить, обращаясь к полу.
— Шарль не провозглашает себя… никем.
— Пока не провозглашает.
Видок вновь принимается поглаживать корешок дневника.
— Это точно почерк вашего отца?
— Он мне знаком так же, как мой собственный.
Он медленно перелистывает огрубевшие от времени страницы.
— Какой отрезок времени здесь описывается?
— Более года. Я еще не до конца перевел числа — записи датируются в соответствии со старым Революционным календарем, — но, насколько могу судить, последняя сделана первого июня девяносто пятого года.
Он вздергивает бровь.
— За неделю до смерти принца.
— Да.
Его голос звучит спокойно, но руки нервно перелистывают страницы. Дойдя до последней записи, он читает:
