Да и домочадцам «спасителя» можно было облегченно перевести дух, теперь до их источников дохода не мог бы докопаться самый упертый «проверяющий». Включая тех, кто, в соответствии с лозунгом «грабь награбленное», искал чем поживиться. Комиссариат по реквизициям и распределению был конторой серьезной, так что «экспроприировать» его сотрудника вышло бы себе дороже. К тому же, послушав некоторое время солнцевские вздохи про «побольше бы таких, как ты», Аркадий Владимирович осторожно порекомендовал тому Михаила. Матвеева взяли сперва простым учетчиком, но моментально начали продвигать по служебной лестнице: и в бумагах понимает, и толковый, и вполне свой. Хоть на баррикадах бок о бок с «товарищами» не сражался, но трудится на благо революции – любо-дорого поглядеть. Впрочем, это было не сразу.
А вот «важные» дела становились все более и более важными с чуть ли не пугающей скоростью. А иногда – и в пугающих обстоятельствах.
Как тем утром, когда Привалов, явившись, как водится, в комиссариат, не смог попасть в их с Солнцевым кабинет. Дверь не открывалась.
Что за притча!
Аркадий Владимирович нажал еще раз – все равно, что на стену давить.
В подвздошье завозился предательский холодок. Порядки – точнее, чтоб их, беспорядки – нынче такие, ни за что ручаться нельзя. Ни за что и ни за кого. Ни за чье будущее. Мало ли, что вчера еще матрос Солнцев был «на коне». Времена такие, что за одну ночь что угодно может случиться.
Однако мятый машинописный листок, криво прилепленный к наизусть знакомой двери, по-прежнему сообщал: «Начальник отдела – Солнцев Н. А.», матроса-то звали Николаем Александровичем, прямо как императора низринутого.
Значит…
Значит, это его, приваловский, ключ не подходит? И лучше бы уйти отсюда потихонечку, пока не схватили да не предъявили чего-нибудь? Да ну, бред. Замок явно тот же, да и – Аркадий Владимирович чуть не стукнул себя по лбу за беспамятность – вошел же ключ нормально, и не заперто было, точно не заперто. Нет, замок в порядке, значит, и ему самому наступившей внезапно немилости можно пока не пугаться.
Из-за двери меж тем доносились какие-то звуки: не то двигали там что-то, не то роняли. И голос… да, точно, привычные солнцевские ругательства себе под нос.
Привалов приналег со всей силы – дверь чуть подалась. На полвершка, не больше, но подалась. И – все. Точно ее с той стороны шкафом подперли. Но к чему?
– Это ты, что ли, Аркадий Владимирович? – донеслось из кабинета. – Погодь, сейчас…
Послышался душераздирающий скрежет, невнятные ругательства, опять скрежет…
Дверь приотворилась. Едва-едва. На пол-аршина, а то и меньше. В проеме показалось побагровевшее от натуги лицо Солнцева. Точнее, половина лица, больше не помещалось.
– Заходи, – предложила половина.
Привалов боком, обдирая почти новое пальто, которое только третьего дня на стакан соли на Сухаревке выменял, протиснулся внутрь. И тут же пребольно ударился коленом о стоявший поперек дороги ящик. Солнцев охнул сочувственно:
– Ты осторожнее давай, я уж тоже весь побился-поцарапался. Видишь, что на нас навесили?
Аркадий Владимирович оглядел знакомый до последней детали кабинет. Сейчас комната выглядела чужой из-за властно и широко разместившихся везде громоздких ящиков – не столько больших, сколько неуклюжих, вроде тех, в которых перевозят винтовки.
В этих, однако, были не винтовки.
На солнцевском столе громоздился ящик уже вскрытый: все его нутро было забито неаккуратными мешковинными свертками. Грубая ткань кое-где сползла, обнажая содержимое. Вот по колючим дерюжным складкам стекают золотисто поблескивающим ручейком несколько спутанных между собой цепочек. Из соседнего кулька торчит золотой портсигар – явно из мастерских Фаберже. Привалов прищурился: да, точно, вон и клеймо на дне виднеется – орел двуглавый и буковки «К. Фаберже». Значит, из московских мастерских вещица, на питерских изделиях имя полностью штампуют. Под выпяченным портсигарным углом виднеется что-то рубиновое… или, может, это красные афганские турмалины, так навскидку не разобрать.
Однако же.
Аркадий Владимирович даже присвистнул от удивления.
Словно свист стал неким сигналом, приоткрытая дверь, скрежетнув, захлопнулась.
Он вздрогнул. Солцев нахмурился:
– Слышь, Аркадий Владимирович, давай мы его… помоги?
Ящиков на самом деле было не так уж много – пять или шесть. Но казалось больше – оттого что составили их как попало, точно в спешке или, может, от пренебрежения. Возле самой двери два ящика стояли «стопкой», но верхний, водруженный на свой «пьедестал» наискось, съехал, уперевшись торцом в дверную створку.
– Не стоит дверь закрытой держать, – хмуро буркнул Солнцев, когда они, кряхтя, перетащили мешающий ящик на приваловский стол, бывший терентьевский, самого владельца, которого матрос упомянул в самый первый день знакомства, Аркадий Владимирович так никогда и не увидел. – Не ровен час, подумают, что мы тут, ну… Народ-то всякий… Некоторые вон под видом патрулей или чего еще вламываются, грабят – вот просто грабят, себе в карман, а говорят – реквизируем на нужды революции. Да ты слыхал небось про эдакие мерзости. Э-эх, – он энергично сплюнул. – Своими бы руками таких гадов в расход пускал! Чтоб не позорили славное дело!.. Но с ходу-то ведь не угадаешь, у кого гнильца внутри завелась. Вроде свой в доску, за рабочее дело кровь проливал, а увидел буржуйские богатства – и готово, спекся, о рабочем деле забыл, о голодных и разутых забыл, только и мыслей в башке, как бы себе в карман чего стянуть. Ну и про других так же думает. – При всем своем ужасающем невежестве Николай постоянно демонстрировал редкую проницательность, изрядное знание людей и недюжинную практическую сметку. – Так что пусть уж открыта будет. А то они же небось ценные? – Он вытащил из-под портсигара массивное ожерелье. – Тяжесть какая! Ты глянь!
Привалов глянул. Да, точно – никакие это не афганские красные турмалины. Рубины. Густо-красные, как выдержанный кагор. Похоже, бирманские. Э-эх, лупу бы сейчас и весы, а так, на скорый взгляд много не скажешь. Алмазная осыпь. Темное золото. Старая вещь, не современная. Чья-то, должно быть, фамильная.
– Подкинули, вишь, нам барахла буржуйского, – продолжал сердито бубнить Солнцев. – Оценить, дескать, нужно. Какого черта мне-то этим заниматься? У меня мука, амуниция, снаряды, в конце концов! Мне делать больше нечего? Привлеки, говорят, специалистов, ты ж умеешь. А где я возьму этих самых специалистов? Как все это описывать и оценивать? Вот кабы по торпедным аппаратам братишек надо было найти, так я пожалуйста. А тут – полундра полная! Цацки-шмецки да бабьи побрякушки. Как это носили? – Он покачал на мощной ладони рубиновое ожерелье, ссыпал на стол, точно это была горсть семечек.
– Ну… вряд ли это часто носили, – не удержался Привалов. – Вещь старинная, скорее всего, фамильная. Такие только по большим торжествам надевали, да и то… Камни отличные, а само ожерелье… как бы это сказать… прабабушкино. На украшения ведь тоже мода есть, как и на одежду, к примеру.
– А ты, Аркадий Владимирович, хорошо в этом разбираешься, как я погляжу. – Матрос прищурился, словно пытаясь разглядеть в собеседнике что-то доселе не замеченное.
Привалов сообразил, что, увлекшись, наболтал лишнего, надо как-то выкручиваться:
– Ну да, есть такое дело. – Он улыбнулся, стараясь, чтоб вышло смущенно. – Я ж говорил… или не говорил? Ну да ладно, не важно. Мы в Москву-то из Тамбовской губернии приехали, когда там совсем стало не прокормиться. Вроде и места самые хлебные, богатые, а все всё попрятали, и хоть забор грызи. У кого свое хозяйство, те, конечно, не голодали, а я-то ж у ювелира работал. Так-то я много чего могу – и плотником, и каменщиком, и слесарю немного, хотя и не то чтоб прям мастер. Но золотишко – это ж сытное дело, да? Ну, думал, заработаю, отделюсь, сам себе хозяин стану. Прославиться хотел, как тезка мой знаменитый. Привалов же известный ювелир… был. – Аркадий Владимирович сокрушенно покрутил головой. – Мы когда в Москву-то собрались, я даже мечтал: вот вдруг познакомлюсь тут с тезкой своим знаменитым, может, и работать у него пристроюсь. Фаберже-то вроде сразу после Февральской революции сбежал: как царь-то отрекся, так и придворный ювелир ни к чему стал, вот он в Швейцарию и перебрался. Ну, говорят так. А тезка мой… ну я думал… А его, оказывается, тоже куда-то унесло: магазины закрыты, в мастерских пусто. Жалко. – Аркадий Владимирович даже носом шмыгнул – совершенно, надо сказать, искренне: ему и вправду было очень жалко пропавшего дела. – Он ведь не только богатый был, он мастер, у которого поучиться за счастье бы всякий почел. Не зря знаменитый-то!
