– Да, свято место пусто не бывает, – проговорил Пуаро, взяв ножницы. – Преступники и преступления летят на меня, как бабочки на огонь. Будем надеяться, что пламя моего ума по-прежнему жгуче.
В пакет была вложена стопка заклеенных конвертов. Вынув их, Пуаро прочитал на верхнем:
Мистеру Шерлоку Холмсу, эсквайру
От комиссара Мегре.
– Шутница, – отправляя конверт под низ стопки, подумал Пуаро. Конечно же, он имел в виду мадмуазель Генриетту.
На втором конверте было написано:
Мистеру Эркюлю Пуаро
От комиссара Мегре.
На третьем:
Капитану Жеглову
От комиссара Мегре.
На четвертом:
Патеру Брауну
От комиссара Мегре.
На пятом:
Комиссару Мегре
От комиссара Мегре.
Положив письма перед собой, Пуаро откинулся на спинку стула. Пальцы его барабанили в такт его мыслям, то есть бестактно:
– Если это шутка Генриетты, то это вовсе не шутка, а милое издевательство. А если не шутка, то я, похоже, сошел с ума. А если я сошел с ума, что это значит? Означает ли это, что я, завернувшись в смирительную рубашку, должен часами сидеть в прострации за своим письменным столом, совсем как Альберт Эйнштейн? Или, как Наполеон Бонапарт, часами глядеть вдаль из-под руки? Или должен неукоснительно соблюдать распорядок дня, и вовремя принимать пилюли, сколько бы горстей их не назначали, как психопат и закоренелый оптимист Экзюпери, психопат, благодаря падению с километровой высоты и закоренелый оптимист, невзирая на это падение?
– Нет, не означает, – ответили ему маленькие серые клеточки. – Человек сходит с ума, когда его мозгом всецело завладевает Идея. И становится нормальным, когда идеи покидают его. Есть у тебя такая идея?
– Нет! – ответил Пуаро, перестав барабанить пальцами по столу.
– Малодушничаешь, дорогой мой, – сказали они. – Есть у тебя такая идея. И ты знаешь, как она называется.
– Как? – спросил Пуаро без интереса.
– Она называется: Я – Эркюль Пуаро. Я – Геркулес Пуаро. Я должен, обязан, совершать подвиги!
– Вы правы, мои маленькие серые клеточки. Я – Геркулес. Точнее, я иногда бываю Геркулесом, и это мне нравится, – Пуаро энергично щелкнул пальцами.
– Ну конечно, лучше быть припадочным Геркулесом, чем образцовым садовником, в отличном состоянии содержащим свое парковое государство.
– Разумеется! Касаясь же сути нашей полемики, я позволю себе задать вам следующий вопрос:
– Мыслю я?
Задам и сам же уверенно отвечу:
– Мыслю. Это факт.
– А есть в моих поступках что-нибудь такое, что вредит обществу?
– Есть, но происходит это редко.
Следовательно, если я мыслю и, как правило, поступаю, как здравомыслящий человек, то я практически здоров. А в таком случае следует признать, что эти письма написал сумасшедший, обуреваемый манией. А если мы это признаем, то должны задать себе следующий вопрос:
– Что, сумасшедший не способен совершать подвиги, способствуя тем улучшению общества?
И тут же на него ответим:
– Может. И сведения, полученные от сумасшедшего, могут нести более достоверную информацию, нежели полученные от так называемых здоровых людей…
– Что-то, месье Пуаро, вы путано стали объясняться, – недовольно зашевелились серые клеточки. – Мы опасаемся, что влечение к этой женщине неблагоприятно влияет на вас… Лучше бы обратили свое мужское внимание на старшую медсестру Катрин Вюрмсер…
– Катрин Вюрмсер, Катрин Вюрмсер… повторил Пуаро, решив не уразумевать последнюю фразу своих маленьких серых клеточек. – Эти письма выбивают меня из колеи…
Письма лежали на столе доказательством умопомешательства всего на свете. Пуаро, никак не решавшийся вскрыть конверт, адресованный ему, потянул время, вспоминая Наполеона Бонапарта, сумасшедшего.
В обеденном зале император сидел за соседним столиком. Нормальный, здоровый мужчина, невзирая на сумасшедшее содержание мышьяка в мышечных тканях, он прилично играл в шахматы, интересовался современными системами артиллерийского вооружения и болел за футбольный клуб «Аяччо» из города Аяччо, в котором родился. Ну, правда, частенько принимался ходить (по гостиной, столовой, лесу, процедурной) взад-вперед, заложив руки за спину и бубня себе под нос: «Когда же подойдет Груши, когда?! Когда же подойдет, Груши, когда?!». Или в хорошую погоду забирался на башню и с нее высматривал из-под руки свои полки, в 1815-ом году аккурат перед сражением подозрительно резво погнавшиеся за наголову разбитыми пруссаками в противоположную от Ватерлоо сторону. Пуаро жалел выдающегося императора-полководца: мелкотравчатые обитатели «Эльсинора» не упускали случая посмеяться над ним, трижды побежденным. Капитан Гастингс однажды горько высказался по этому поводу: «Рядом с величием велико и ничтожество».
– «Мистеру Шерлоку Холмсу»… – наконец, посмотрел Пуаро на конверт, лежавший первым в стопке. – Мегре написал ему первому… Что ж, может быть, это и справедливо… Шерлок в нашей плеяде первый. «Мистеру Эркюлю Пуаро» – прочитал, отправив конверт, адресованный великому английскому сыщику в нижнюю позицию. – Кажется, это мне.
В конверте лежал вдвое сложенный листок белой писчей бумаги. Развернув его, он прочитал:
20 октября 1987 года, Эльсинор
Господин Пуаро!
Я долго думал, как к Вам обратиться. Поначалу, испытывая определенные чувства, я написал «Дорогой Эркюль», но потом решил, что тема письма, сейчас находящегося в Ваших руках (о, я бы отдал последние часы жизни, чтобы это было так!), требует делового подхода, и потому обратился официально (по крайней мере, постарался так обратиться).
Итак, господин Пуаро, я появился в Эльсиноре, скорее всего, по тем же причинам, что и Вы. Но они, эти причины, не имеют значения (в жизни ничего не имеет значения, кроме жизни), потому что мы с Вами, прежде всего, сыщики, а потом уже люди, больные или здоровые. Так вот, проведя в санатории некоторое время, я начал понимать, что в нем орудует(ют) психически больной(ые) преступник(и) (согласитесь, сумасшедший человек и психически больной человек – это не одно и то же). Этот (эти) преступник(и), несомненно, имеющий (имеющие) подручных, уничтожил (и) множество людей. Завтра он (они) уничтожит(ат) меня, послезавтра – мадмуазель Жалле-Беллем, потом – Вас. Я не буду называть имен – для великого Эркюля Пуаро это излишне. Уверен, что сейчас (когда Вы читаете это письмо) у Вас уже имеется материал для Ваших отличных «маленьких сереньких клеточек». И потому лишь умоляю Вас (1) быть предельно осторожным и никому не доверять (даже Гастингсу), и (2), всегда носить с собой пластиковую трубку (потолще) для коктейля: если в ходе расследования Вам пропишут лекарственный электрофорез, суньте ее под маску и дышите через нее. Удачи вам, коллега. Уверен, скоро мы увидимся и славно поговорим.
Ваш Жюль МегреПрочитав письмо, Пуаро вернул его в конверт, проговорил:
– Прав был Сименон, говоря, что в докладах Мегре основное место занимают скобки, – подошел к окну и отдался биологическому полю своих маленьких сереньких клеточек. Те перевели его взор на кладбище, располагавшееся за вертолетной площадкой. Покивав посылу, Пуаро оделся, как всегда тщательно. Через полчаса, с трудом пробравшись через сугробы, покрывавшие кладбище, он стоял над типовым надгробием (такие же, из розового неполированного гранита, с гранитным же крестом наверху, украшали, по крайней мере, еще сотню могил). На фронтальной стороне камня сверкала табличка нержавеющей стали, прикрученная винтами. Надпись на ней гласила:
Ксавье Аслен13.05.1924 – 20.10.1987– Замечательно! – мурашками зашевелились маленькие серенькие клеточки. – А теперь с той стороны посмотрите, уважаемый Пуаро. На всякий случай, чтобы потом не возвращаться.
Пуаро безропотно полез в сугроб, споткнулся об оградку, занесенную снегом, чертыхнулся, но, встав на ноги, довольно заулыбался. На тыловой стороне надгробия белой краской было написано:
Жюль Жозеф Ансельм Мегре20.02.1915[54]
, Сен-Фиакр – 20.10.1988, Эльсинор– Знакомый почерк, – шевельнулись мурашками серые клеточки.
– Луи де Маара? – поднял Пуаро котелок, слетевший с головы при падении.
– Да, капитана Гастингса. Боюсь, на следующем надгробии будет фигурировать 1839-ый год, год нашего рождения.
– Не на следующем, далеко не на следующем, – неуверенно возразил Пуаро, механически отряхивая пальто от налипшего снега.
– За это придется побороться…
– Ну что, в таком случае, продолжим наши игры?
