- Да, кончай... – похлопывает меня при этом по попе.
Его инструкции не нужны – я сама знаю, что мне делать. Наскакиваю на него со стоном и сладким смехом – несказанно приятно, как при этом он еще мнет меня носом и шныряет между моих сисек, а сам ворчит.
И что тебе надо?..
«Что мне надо, что мне надо» — это мне и надо. И я хочу, чтобы этот кайф не кончался.
Я оказалась слабее этого желания, пожертвовав ему свой вечер в пене и в клубнике. Вместо своей уютной ванны с велнес-гаджетами дала затащить себя в его прокуренную хату, в извечно смятую постель. В ней предложила себя, дрожа, как в первый раз, хоть уже и далеко не в первый. Отдала себя – и куда-то делись ртутные шарики, а депрессивные воспоминания стерлись – их вмяли в пространство, только что размяв меня.
Затем – мы только что благополучно взорвали его кровать, вернее, его складной матрац – отлеживаемся. Замечаю, что сегодня у него даже простыни нет – на чем это мы только что?..
Холодно, твою ж мать, зима на носу. А у него, кажется, отопление не работает. Отрубили за неуплату? Я тянусь накрыться чем-нибудь – нечем. Неужели «в стирке» все? Да нет, где ему стирать, ухмыляюсь, а он замечает и спрашивает только:
- Че?..
Перебрасываю ухмылку к нему, встречаюсь с его глазами – и обмираю.
У меня захватывает дух, кровь стынет в жилах, слова застревают в горле. Сама я застываю и дело тут не в том, что холодно.
За окном пред-сумерки, столь короткие в это время года. В предсумеречном недо-свете я вижу его лицо на фоне стылых кулуаров этого жилища. Только что я совокуплялась с ним так жарко, что чуть-чуть от жары этой хватило и на «после». Сейчас я четко ощущаю: «после» только что кончилось.
Теперь лежу, съежившись в его руках, которыми он пытается согреть меня, ведь чувствует – я мерзну.
И вот отсюда-то, с этой самой ближней ближины я вижу то, что Рози, мышь этакая, увидела, пронюхала, почуяла с двух его слов: заброшен. Как и хата эта. Херово. Все херово у него.
Я могла бы сейчас по-дурацки ответить вопросом на его вопрос, спросить, а «все ли у него в порядке». Только к чему? И без того видно, что нет.
Мой взгляд пробыл на его лице заметно дольше, чем было нужно, и теперь я тихо и просто спрашиваю:
- Рик, ты когда съезжаешь?
- Я не заезжал.
- Да ну! – будто бы не верю. – Жил тут без спроса?
- Типа.
- Ключ как достал?
- Сам сделал от другого.
Перевожу дух, потому что от этих расспросов и его ответов у меня участилось дыхание.
- Ясно, - говорю как можно спокойнее.
Степ-план. Рука помощи. Неравнодушие.
Вспоминая Рози, ухмыляюсь только. Я сама знаю, что мне делать.
– Давай съедемся? В моей. Мне квартира великовата.
Я правда только что это сказала.
Рик не говорит ни слова.
Мы что же – так никогда и не начнем общаться по-человечески, а только взглядами, движениями, вздохами? Ладно, у меня внутренний анализ моих собственных решений не поспевает за этими самыми решениями, а он-то чего ничего не говорит?..
Блин, к тому же холодно. Это я поэтому его к себе решила перетащить? На своей шкуре почувствовала, каково это, ощутила холод бесприютности?
На самом деле черт его знает, как он воспримет – а вдруг он вообще-то ценил собственную независимость. Так я ж – тоже.
Вариант еще один: оскорбится. Давеча, вон, выговаривал, мол, в состоянии и в ресторан сводить, если что. Неважно, если на самом деле не в состоянии, а в ресторан сводить может только, чтобы... не обедать там, в общем.
Или же: ему тупо не на что со мной съезжаться, поэтому жить он будет фактически у меня на шее – возможно, это тоже преграда.
Короче, я не настаиваю и терпеливо мерзну у него в руках, пока, наконец, не получаю его фид-бэк.
Какая бы там из моих догадок ни оказалась верной – похоже, его пробирает мое спонтанное предложение съехаться: он вжимает мое лицо к себе в грудь, а на своей макушке я чувствую тепло его сопения и рой поцелуев-бабочек у себя на волосах. Мне моментально становится теплее, пусть только в районе этой самой макушки и немножко – лица у него на груди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Это «да», по ходу? И я только что сама его спросила?.. Ничего себе.
***
Хату на Котти мы покинули без лишней сентиментальности. Правда, перед уходом он замкнул ее своим ключом, который затем бросил в почтовый ящик.
- Как ты там оказался-то? – спрашиваю тихо, когда поздним вечером едем домой на восьмерке.
- Я ж тебе говорил.
Он массирует мой затылок и шею. Мне, вообще-то, больно, но и кайфово от массажа и также, кажется, немножко от новизны ситуации.
- Говорил, но почему именно эта квартира?
- А тебе не похер?
Если было до этого, то теперь уже точно не все равно.
- А вдруг я невольно стала сообщницей криминала? Теперь не знаю даже, от чего отбрехиваться.
- Хочешь, чтоб я научил тебя брехать?
Мне необъяснимым образом становится тепло от его слов, что и даю ему понять, покусываясь в ответ:
- Я могу тебя научить, если захочешь.
- Ладно, - пожимает он плечами. – Это моя квартира. Бывшая. И бывшей.
Твою мать, вот это расклад. Дальше он было ничего не рассказывает. Вместо следующего наводящего вопроса показываю ему свои слегка приподнятые брови и прищуренные глаза – я не собираюсь вытягивать из него по словечку и подгадывать удобный момент для расспросов тоже не намерена. Это даже хорошо, что нам еще долго ехать. Разъяснить мне он все разъяснит, что и даю понять ему сейчас. Я ему не клуша, тупо кайфующая в тумане неизвестности, но и не истеричка – пойму, как есть.
- Мне эту квартиру кое-кто оставил. Нам. В наследство. Сообща. С Ритой.
Да ну, думаю, русская? Как-то не вяжется с ним.
- Нам досталась. Мы с ней, когда фирму открыли, бабла кругом не хватало. Хату отремонтировали, – ничего себе, думаю, а до этого она какой была, – на фирму ее записали. Под офис типа.
Так это же она, эта Ри-та, и кинула его?
Не буду спрашивать. Молчу. Лучше язык себе отгрызу. Пусть сам рассказывает. Пусть. Блин, а если не расскажет...
Не выдерживаю:
- Че сделал?
Не знаю, что подсказало мне: его не разозлит мое предположение, что запорол он.
- Да ниче не сделал. Накосячил просто.
Так и есть: он не материт ее, как когда-то, а, похоже, признает себя отчасти виноватым – а мне становится тошно.
Он не повысил голоса, не стал углубляться в подробности кидалова, и все же в его голосе послышались нотки – не рычащие, но ворчащие: мол, одна сука подставила под херню, с этим не поспоришь, но он по этому поводу свое отпарился, а нынче уж несолидно.
- Мы оба косячили друг против друга, но мой последний косяк ее сильно обидел. Сильнее обычного. А женщины, если обижаются, кидают похлеще мужиков.
Вылезаем на Винете.
Если обидел, значит...
- Твой «последний косяк»? – переспрашиваю. – Изменил, что ли?
Вместо ответа он достает из боковых карманов куртки по коричневой бутылке, протягивает мне одну:
– Пива хочешь?
Наши шаги мерным топаньем сопровождают глуховатое звучание его голоса.
Значит, изменил. А может, изменял. Постоянно. Ладно, плевать – не мне же.
Без дальнейших пояснений захожу с ним в шпэти и беру у Викиты семейную пачку клубничного, как и планировала. Секунду подумав, добавляю туда еще морозилочную пиццу «гавайи». Викита не наезжает, что сунулись к ней со своим пивом – наоборот, встречает меня еще доброжелательнее обычного. Завсегдатаи не здороваются, а в этот раз тактично помалкивают, заценивают моего сопровождающего и... дают добро: безмолвно отпускают меня с ним.
- Где держал? – интересуюсь у Рика насчет пива, такого ледяного, что я не чувствую пальцев, которыми держу бутылку.
- На балконе. На лестничной.
- И как не стырили?
- У меня не тырили. Меня все соседи знали. Я у них – хозяином и завхозом в одном. Был.
