Если у слов есть цвет, то эти темно-лиловые. Они мягко нанизываются друг на дружку, составляются в обоюдные открытия, которые не освещают нашу ночь – она такая теплая, уютная и темная. Мы ничего не обещаем друг другу, будто наелись уже обещаний.
- Ты только не думай, что со мной всегда так будет, - предупреждает он неожиданно.
- Че будет? – осведомляюсь с ленивым, сонным удовольствием.
- Такое диско.
- Мгм. Такая же фигня.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Первый снег
Когда утром не нахожу его в кровати, решаю, что мне все это приснилось – иначе с какого перепугу ему вскакивать в выходной и переться Бог знает куда? Куда – даже не пытаюсь выяснить. Пусть гуляет, ему это надо. Может, работу найдет, соображаю с ухмылкой.
Кстати, о работе. Как раз в тот момент, когда решаю не завтракать, меня вызывают в Бланкенбург – подменить кое-кого из наших семейных. В данном случае надо сказать – одного дебила, назначившего прием одного геверка, то есть, подряда на субботу, а потом резко вспомнившего, что у него в семье все поперезаболели. Я костыляю его, еду и вожусь в Бланкенбурге почти до вечера.
Домой заявляюсь в половине восьмого в состоянии «жрать нечего, но очень хочется, готовить тебе никто не будет, вот и готовь сама».
Меня с сухим малодовольством встречает Рик:
- Где была?
- Дела. Где был?
- Дела.
Интересно. Да, я так и не дорасспросила его о роде его прежней деятельности. И о роде настоящей деятельности тоже не расспрашиваю. Сейчас как-то и не до этого.
Вообще, когда в твоей жизни вдруг появляется кто-то и на тебя теперь даже есть кому понаезжать, мол, тебя не было всю гребаную субботу – это прикольно, наверное.
Но я жутко устала и не менее жутко проголодалась, потому что кормить меня на стройке, понятно, никто не собирался.
Когда давным-давно все это только начиналось, пытались затаскивать в какую-то закусочную, чтоб оттуда – сразу в бар, а оттуда прямиком в клуб, а уж оттуда... короче, я не пошла. Даже в закусочную. Ребята там оказались не гордые плюс, видимо, решили, что я лесбиянка. В технарях таких много. Поэтому больше ко мне никто не приставал, а нынче долго зависать где-то тупо холодно.
Внезапно понимаю, что все это время в мои ноздри настойчиво просится запах супа или, по крайней мере, бульона. Поднимаю брови.
Прежде чем успеваю обратить к Рику безмолвный вопрос, он поднимает ладони:
- Что нашел, то сварил. За результат не ручаюсь.
Да ну – у меня нашел? Не помню, когда я что замораживала, а значит, не парюсь насчет срока годности. И не хвалю его – просто молча киваю.
Предстоит ужин. Дикую радость и искреннюю благодарность ему за то, что этот ужин вообще будет, прячу в улыбку, с которой довожу до ума суп.
Рик тем временем нетерпеливо слоняется из комнаты в комнату – у меня их не так много, с голодухи – и как только вытерпел? – даже рассматривает мою обувь в прихожей и бумаги, брошенные на входе как попало.
За столом рассказываю про свою субботу и про то, из-за чего она пошла к чертовой матери:
- Полтора года вокзал этот перестраиваем, вернее, год он «стоит» - корона и тому подобная ерунда. Недавно обещали сдать один подряд – опять сорвалось, задержки с материалом. Теперь вот оборудование накрылось из-за мороза... Техническое подключение перенесли на два месяца.
Ненавижу безэмоциональное, пассивное слушание без какой-либо реакции. Ненавижу чувствовать, что собеседнику на меня наплевать. Сразу воспринимаю собственные откровения, как назойливые, докучливые и чрезмерно подробные, начинаю нервничать и еще больше заговариваться, в итоге говорю слишком резко и лишнее.
- Сегодня встречались с генеральным планировщиком – они нам, мол: несогласны отодвигать сроки более, чем на месяц... распланировали тест-рейсы... Попадут на неустойки – нас возьмут за задницу...
Рик молча хлебает свой суп, изредка смотрит на меня поверх ложки. Его взгляд и движения ничем не выдают, что он вообще слышит, о чем я говорю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да, именно это я и имею в виду. Кажется, впервые с тех пор, как его знаю, я ощущаю нервное смущение и брезгливую неловкость. Ему неинтересно, непонятно и ненужно то, что я говорю. Мои разглагольствования ему поднадоели. Возможно, сам звук моего голоса его уже раздражает.
Мне давно хочется замолчать, но и это будет косячно.
Подвожу итог – уже больше сама себе:
- Конечно, сейчас – какие неустойки?.. Все стоит... На понт берут, это понятно. Но, чувствую, на этом железнодорожный сегмент Аквариуса сядет в лужу...
- Он накалывает вас.
Я до того завязла в мучительной неловкости, что у меня, кажется, затекло где-то что-то. Один звук его голоса дает мне по лбу подобно шлагбауму.
От фантомной боли, причиненной воображаемым ударом, я тупо отбрыкиваюсь вопросом:
- То есть?..
- Подрядчик ваш вас наебывает. Где там его план работ? Ну-ка, покажи сюда...
У меня теряется дар речи, а Рик, заметив, что от меня толку мало, сам приносит план из прихожей, где только что его рассматривал.
- Я ж говорю. Вот, смотри, - водит он пальцем по графику.
Смотрю на него недоверчиво и невольно восклицаю:
- Слушай, только не говори мне, что ты инженер.
- Инженеры всякие бывают, детка, - отвечает он сухо, а волчьи глаза янтарными лазер-пойнтерами шарят по строчкам графика. – Мда-а. На подключение коммуникаций три недели? Да ну, на хер. Какой район – Бланкенбург?.. С кем там говорите в сенате?
- Тайм-аут, плиз, - прошу у него, смеясь и покачивая головой.
Проект-ляйтер недорезанный.
- А что – не так?
- Ну, насчет наебки подрядчика – так, конечно. Будем разбираться...
- Почему ты должна с ними разбираться? Они чуваки мурые.
- Ты их знаешь?
- Они там все такие.
Ему, вроде как, все равно, но это просто меня вновь обманывают его ровный, глуховатый голос и взгляд почти угрюмый, без излишков эмоций. Это по-наивному трогательно – он, как видно, беспокоится за меня – не обидит ли кто в жестком мире строй-бизнеса?
- Не мафиозные – и ладно.
- Просто вы не знаете.
- Догадываемся. Где взять других?
- Почему тебя это должно парить?
- Меня это не парит. Я не стану напрямую с ними разбираться, просто выясню, а потом доложу, куда следует.
Мы успели доесть. Торжественно пообещав не дать закатать себя в бетон строительной мафии, я пою нас с ним чаем.
После не теряем больше времени – он раздевает меня прямо за столом, чему я совершенно не удивляюсь, и тут же, прямо за столом мы начинаем наши кувыркания, от которых в моих четырех стенах уже попахивает ритуалом.
Завершается сей ритуал где-то в районе гостиных фотообоев, даже на диване, кажется. После несусь взглядом «вверх-вверх» и размышляю, что вроде сегодня он ничего о себе не рассказал, но по его словам я узнала о нем больше, чем если бы начала расспрашивать.
- Я не инженер, вообще-то, - неожиданно сообщает он, прерывая мое стремление «вверх-вверх». – Не совсем. Совсем нет.
- А я – вообще не инженер, - пожимаю плечами в ответ. – На бумаге только.
А сама отчего-то думаю, что день удался.
***
В понедельник идет первый снег, которому абсолютно плевать, что зима еще не началась – как многие в Берлине, он не лишен пофигизма.
Пофигизм царит и в ДольчеФреддо – никто тут не думает закрываться на зиму и уезжать на трехмесячные каникулы в Италию. Во-первых, в Италию сейчас добровольно никто не поедет – назад не пустят. Во-вторых: «Хозяин – не итальянец» - утверждает Рози и ей, безусловно, видней.
Вместо этого в преддверии декабря на этой неделе аж три сорта, способных и более сволочную берлинскую погоду сделать прямо-таки сказочной: «трипл-чок», клюква «под кайфом» и «вайнахтсмаркт». Соответственно, тут вам и тройной шоколад с грецким орехом, и сушеная клюква крэнберри с маком, и засахаренный миндаль с глинтвейном, какие обычно продают на рождественской ярмарке.
