— Не валяйте дурака, — сказал Горин, — Состаритесь — будете лечиться в поликлинике… И потом, я же дал вам рекомендацию!
Тут выяснилось самое интересное. Оказалось: в августе 1991-го, на следующий день после победы демократии, в ЦДЛ стихийно собрались «прогрессисты» — и назло побежденным ретроградам, одним голосованием, приняли в Союз писателей человек триста либеральной молодежи.
Я не подсуетился, но два классика сами вспомнили о моем существовании — и написали по рекомендации. Это были Григорий Горин — и Леонид Зорин, автор «Покровских ворот» и «Варшавской мелодии».
Ну, раз такое дело… В общем, пошел я в Московскую писательскую организацию и написал заявление. Мне сказали: позвонят.
Позвонили почти через год и вместо «здрасьте» довольно раздраженно поинтересовались: я корочку забирать собираюсь или как? И поехал я, питомец муз, за документом.
Приезжаю в учреждение, открываю искомую дверь. Внутри пусто, а в смежной комнатке сидит мужик в бороде и говорит по телефону.
— «Макаровы», — говорит мужик, — десять стволов, новые, в масле…
Я сверился с табличкой на двери: все верно, отдел прозы. В отделе поэзии небось гранатометы ремонтируют. Времена переходные, страна входит в рынок…
— Простите, — говорю, — мне сказали сюда…
— Она отошла, щас будет, — буркнул бородатый и махнул рукой: заходи. И как-то странно на меня посмотрел.
Я зашел, сел. Послушал через стенку разговор бородатого — все про какие-то стволы и амуницию… Тетка все не шла, и я начал помаленьку свирепеть.
Когда, минут через двадцать, она наконец появилась в кабинете, я уже закипал.
— Что это такое! Мы договаривались на одиннадцать!
Тетка опешила:
— Мы договаривались?
— Конечно! Я должен получить корочку.
— Какую корочку?
Я почувствовал, что начинаю дымиться.
— Члена Союза писателей, — раздельно произнес я.
— Как ваша фамилия?
Я сказал.
— Как?
Я повторил. Фамилия моя тетку явно озадачила.
— Мы вас принимали? — уточнила она.
— Да! — крикнул я.
Тетка хмыкнула удивленно и как-то даже озадаченно.
— Сейчас посмотрю.
И она начала рыться в картотеке. Ничего похожего на «Шендерович» там не нашлось.
— А мы вас точно принимали? — спросила она.
Я понял, что сейчас из меня, как из чайника, пойдет свист. Боясь совершить убийство по неосторожности, я обогнул тетку и ее стол, чтобы найти себя в картотеке — и убить ее уже с полным основанием. Но до картотеки мой взгляд не дошел, потому что зацепился за машинописный лист под стеклом, на столе.
Это был список членов правления: Белов, Бондарев, Проханов, Распутин… Весь комплект. Через пару секунд до меня дошло, что я уже полчаса скандалю в черносотенном логове, требуя своего приема в их жидоморские ряды.
Видимо, я все-таки ойкнул, потому что тетка, понизив голос, понимающе сказала:
— Вам, наверное, в другой Союз…
— Наверное, — шепотом ответил я.
— Так это дальше по коридору, — тихо произнесла моя собеседница, косясь в сторону смежной комнаты, откуда продолжали доноситься телефонные разговоры о ценах на огнестрельное оружие.
— Извините, — прошептал я и на цыпочках вышел из отдела этой прозы.
В альтернативном Союзе на меня коршуном набросилась альтернативная тетка: где, говорит, вас носит, мы договаривались на одиннадцать!
Вот дура. Я жизнью рисковал, а она о таких мелочах.
Достоевский и К°
На одной из демонстраций нашей т. наз. «патриотической» оппозиции я увидел замечательный лозунг — огромными буквами, черным по белому: «Жиды погубили Россию!».
И подпись: Ф. М. Достоевский.
Не знаю, писал ли это Федор Михайлович — чтобы такое родить, Достоевским быть необязательно.
Но, предположим, писал — и что?
А вот что: из всего Достоевского (30 томов) они выбрали и выучили наизусть именно эти три слова! Берусь проэкзаменовать весь этот ходячий скотопригоньевск — никто не отличит Алеши от Ивана… Но вот насчет жидов — это до них дошло! Один раскопал, принес в горсти братьям по крови, намалевали, пошли по Тверской с Достоевским на знамени!
Тут задумаешься.
Мир человека огромен; мир гения бесконечнен. Вопрос лишь в том, что из этого космоса мы отбираем для себя, для своей жизни.
Можно, конечно, взять от Достоевского именно антисемитизм. От Мусоргского — алкоголизм, от Тулуз-Лотрека — сифилис…
Вольному воля.
Занимательная топонимия
— Есть же Еврейская автономная область, — мечтательно рассуждал один образованный господин, — вот пускай евреи в ней и живут!
— Ага, — согласился собеседник, — а еще там недалеко есть остров Русский…
Лингвистические трудности
В перестроечное время советскому народу открылось много удивительных вещей. Среди прочего обнаружилось, что в Израиле, помимо одноименной военщины, имеется всевозможная жизнь. А в советские времена на этот счет было твердое указание, чтобы ничего, кроме военщины, в Израиле не было!
Отчетливо помню баскетбольный матч ЦСКА — «Маккаби», и лингвистические трудности, с отчаянием и героизмом преодолеваемые комментатором Ниной Ереминой.
Вместо простого русского слова «Рабинович» она говорила «десятый номер команды соперников». Словосочетания «израильские баскетболисты» избегала, как евреи — имени Бога! Говорила: «сегодняшние соперники армейцев»…
Несчастная комментаторша мучилась не по доброй воле, и установку партии надо признать тактически верной: пойдя по логической цепочке от баскетболистов, советские граждане могли дойти до опасной мысли, что в Израиле есть скрипачи, педагоги, женщины, дети…
Что там, короче, живут люди!
Этого допустить было нельзя, и Еремина старалась.
Лингвистические трудности-2
А в девяносто втором временно демократическая Россия установила с Израилем дипломатические отношения и даже, с некоторой опаской, начала дружить. И очень скоро в Тель-Авив полетела первая делегация российских журналистов.
Вместе с коллегами в логово вчерашнего врага отправился корреспондент «Красной звезды». Вечером, ничего не подозревая, он спустился в бар отеля, надев, как приличный человек, пиджак с галстуком.
Майора не предупредили, что в этой южной легкомысленной стране пиджаки с галстуками носят только миллионеры — или люди, которые хотят, чтобы их принимали за миллионеров.
Незнание «дресс-кода» дорого обошлось российскому офицеру. Со всего Тель-Авива в бар отеля сбежались проститутки и плотно обсели майора по периметру. Чтобы вы могли представить ужас военнослужащего предметнее, я обязан проинформировать вас о том, что проститутский контингент в Израиле в ту пору составляли преимущественно марокканки (Украина подтянулась чуть позже и выбросила Африку из профессии).
Майор сидел в баре, заброшенный в тыл врага, отрезанный от своих и обнаруженный противником. Он понимал, чего от него хотят, но не понимал, почему от него!
Женщины, ища ключи к сердцу и кошельку майора-миллионера, начали заговаривать с ним на всех известных им языках. Майор отбивался, выкрикивая «найн» и «нихт ферштейн».
— Итальяно? Спэниш? Тюркиш?
«Найн», и вся любовь!
И тогда отчаявшаяся профессионалка спросила напрямую:
— Where are you from?
— Раша, — не без мстительности в голосе ответил майор. Он понимал, что этого языка эти женщины знать не могут.
— О! Раша! — воскликнула немолодая марокканка и начала рыться в сумке. И достала оттуда большую залистанную тетрадь и, радостно приговаривая «раша, раша», стала ее мусолить, что-то ища.
И нашла. И, водя пальцем по транскрипции, прочла:
— Ми-лый, мы пое-дем с то-бой в Во-ро-неж!
Как попала на средиземноморский берег эта фраза, и отправился ли майор с марокканкой в сторону Воронежа, — история тактично умалчивает.
Breaking news…
Та самая Лена, которая в своей ленинградской молодости любила засорять раковины черной икрой (см. с. 194) — уже двадцать лет водит экскурсии по всему миру, начиная с Иерусалима.
Однажды ей привезли автобус с туристами из Липецка, и она повела их по христианским местам. Экскурсанты не были перегружены ни Лукой, ни Матфеем, но и на этом нехитром фоне выделялась чистотой души девушка Дуся. На каждом иерусалимском углу она охала и всплескивала руками, воспринимая столбовой сюжет как свежий триллер.
Дошли до Гефсиманского сада.
— Вот, — сказала Лена, — здесь арестовали Иисуса Христа…
Дуся от неожиданности даже вскрикнула:
— Как! Его арестовали?
Это называется: свежие новости из Иудеи…
Вертикаль власти
