— Многодетной матерью. Им продукты дают…
Поэтический склад ума
В эти же годы она сочинила жизнерадостное приложение к Продовольственной программе КПСС:
А пока, а пока
Будем кушать облака!
До двенадцати лет
…она считала, что Никитинская улица, на которой мы жили, названа в честь композитора Сергея Никитина, а метро «Сухаревская» — в честь поэта Дмитрия Сухарева…
Счастливое же детство было у моей дочери!
Сейчас она выросла и живет на Маленковской.
Тут особо не пофантазируешь.
«Вольво»
…Кончалась советская власть. Кончалась очевидно — покамест бескровно, но очень мучительно. Влажным холодным ноябрем 1990-го меня подвозил по каким-то делам мой приятель Юра.
Бывший инженер, он по первой горбачевской отмашке ушел в бизнес. Впереди у него было семь с половиной лет строгого режима, полученные от неподкупной российской Фемиды (у Юры не хватило денег ее купить), — этот сюжет я расскажу чуть позже…
А осенью 1990-го «новый русский» Юрка заехал за мной на «вольво». За рулем «вольво» сидел шофер. Мы толчками продвигались в пробке, мимо булочной, вдоль угрюмой зябкой очереди, ждавшей вечернего завоза хлеба. Люди недобро смотрели в затененные стекла ползшей вдоль них машины, — и я, чуть ли не в первый раз в жизни находившийся внутри иномарки, вдруг кожей почувствовал: вот так они постоят, постоят, а потом просто подойдут и перевернут «вольво».
Призрак гражданской войны висел в воздухе той влажной осенью, и стоило ненадолго оказаться в теплой иномарочной утробе, чтобы почувствовать это по-настоящему…
Песня
В это самое время — когда советская власть в стране еще была, а еда уже кончилась, дюжина голодающих артистов, иллюстрируя постулат насчет горы и Магомета, тронулась в путь за продуктами. За пару-тройку концертов для тружеников Ярославщины нам обещали по несколько десятков яиц, по три курицы и залейся молока.
Это был огромный гонорар осенью девяностого года — деньгами в ту осень можно было заинтересовать только нумизматов.
Среди фокусников, дрессировщиков и мастеров искрометной шутки поехала за едой известная народная певица с двумя подручными баянистами. Ее патриотический номер завершал нашу целомудренную программу.
«Гляжу в озера синие…» — тянула певица, протягивая к народу белы рученьки ладошками вверх. Потом одну переворачивала ладошкой вниз и проводила ею направо, бесстыже любуясь воображаемым простором: «В полях ромашки рву…».
Отпев, она кланялась поясным поклоном, уходила за кулисы, снимала кокошник, вылезала из сарафана — и, отоварившись, мы ехали за новыми курицами.
Ехали в «рафике», по классическому русскому бездорожью — и певица, вся в коже, замше и драгметаллах, только что со своими кокошниками и баянистами вернувшаяся из Германии, в такт колдобинам повторяла:
— У, блядская страна!
Баянисты, покрякивая на ухабах, дули баночный «Хольстейн».
В очередном совхозе певица нацепляла кокошник, протягивала руки в воображаемый простор — и все начиналось сначала:
— Зову тебя Россиею…
И через полчаса, на очередной рытвине:
— У, блядская страна!
Из-за совпадения ритмики это звучало как неспетый вариант куплета.
Красивая «виньетка»
…к этой истории появилась два десятка лет спустя.
Шел концерт в честь очередного съезда очередной руководящей партии. Все, как полагается: Кремль, Путин-шмутин, орел о двух головах, медведь на триколоре…
Гляжу: на сцене — она! В сарафане по новым размерам, в том же кокошнике на то же бесстыжее лицо. Тот же репертуар, та же ручка, в том же месте обводящая бескрайние просторы…
Да, в общем, и страна — та же самая.
В этой патриотической песне
…есть строчка совершенно фрейдистской силы: «Спроси, переспроси меня — милее нет земли…». То есть автору мало просто любить Родину — он хочет, чтобы его об этом спросили, а потом переспросили!
Хорошо представляю себе процесс этого уточнения. Впрочем, тут уже — какие шутки? И спрашивали, и переспрашивали, и стирали в пыль, не поверив ответу…
Потому, наверное, и подмывает не дожидаться, пока за тобой придут, а самому настоять на допросе и заранее, в письменном виде, зафиксировать любовь к Родине.
Жизнь и судьба
Всю жизнь он лудил «лукичей».
В кепке и без. Указующих направление и слушающих «Апассионату». Сидящих на скамеечке. Говорящих речь. Всю жизнь — одни «лукичи»… Страна шла к коммунизму, и «лукичами» предстояло наглухо заставить одну шестую земной поверхности. Благосостояние скульптора неуклонно росло, но душа рвалась из-под спуда в горние выси…
В годы перестройки он сам позвонил в газету.
Приехала журналистка, и партийный Роден начал свою исповедь. О том, как советская власть иссушила его талант; как, вместо того чтобы лелеять божий дар (а в юности его хвалили и Коненков, и Кербель), приходилось делать вот это…
Мастерская скульптора была заставлена лысыми уродцами всевозможных видов.
На дворе, однако, уже занимались новые времена, солнце демократизации подрастопило идеологические снега, ручьи гласности журчали по обновляемой стране…
— Над чем вы работаете сегодня? — спросила журналистка.
Скульптор застенчиво улыбнулся:
— Пойдемте покажу.
Они прошли в другую часть мастерской, к окну. Скульптор отодвинул занавеску.
— Вот…
На фанерном постаменте стоял бюстик Ленина.
У Маяковского: «что такое го-ро-до-вой?»
А как теперь объяснить молодежи, что такое — «совок»?
У меня, для пользы юношества, имеются два замечательных свидетельства…
Начало девяностых, зима; звезда программы «Вокруг смеха» пародист Иванов прибывает на гастроли в гостиницу «Центральная» в городе N.
За неимением свободных рук входную дверь в гостиницу Сан Саныч лягает ногой. Дверь распахивается и со скрежетом застревает на неровно залитом цементном полу. Волоча по этому полу сумку и связку книг на продажу, а вешалку с костюмом прижимая к плечу чуть ли не ухом, Иванов начинает ползком продвигаться к стойке администратора.
И швейцар, все это время сидевший на диванчике у входа, интересуется ему в спину:
— А дверь за тобой — Пушкин закрывать будет?
Второй эпизод
…случился на гастролях в Минске, куда я приехал вместе с одним уездным театром. В Минске играли премьеру, а я в том спектакле ставил пластические номера.
И вот сидим мы после премьеры в гостиничном номере, выпиваем-закусываем, — а в телевизоре, во главе группы дрессированных мулатов, скачет Майкл Джексон. И я, тыча пальцем в экран, дружелюбно говорю артистам: вот, смотрите, сволочи, что такое «синхронно»! Вот это называется «синхронно», а не ваше «плюс-минус трамвайная остановка»…
Пьяненькая заслуженная артистка Ч. поворачивается к телевизору, несколько секунд скептически смотрит на Джексона, хмыкает и говорит прокуренным голосом:
— Х-ха! Вы мне заплатите миллион долларов, я вам так станцую.
На пятой секунде того, что делал Джексон, она бы умерла. Она бы задохнулась, но перед этим у нее отвалились бы ноги и сошла с винта голова. Заключая с ней пари (а пари я предложил, разумеется, немедленно!), я ничем не рисковал…
Простая мысль о том, что сначала надо что-то сделать, а уже потом назначать за это цену, — просто не приходила актрисе в голову.
Дети! Вы запомнили, что такое «совок»?
Курточка
Весной 91-го я выступал на рижском фестивале «Море смеха». Заключительный концерт проходил в Доме офицеров, в двух шагах от вокзала, что было для меня очень кстати. Я попросил, чтобы меня выпустили на сцену пораньше, и, выступив, рванул на московский поезд.
И в спешке оставил в гримерной комнате — куртку!
Курточка была кожаная, дорогая сердцу и подходящая телу.
Из Москвы я дозвонился своему рижскому приятелю, и через какое-то время тот меня успокоил: куртка цела, вот телефон начальника Дома офицеров. Я не понял, зачем мне начальник Дома офицеров, но оказалось: товарищ подполковник хочет со мною поговорить.
Видимо, он решил удостовериться, что куртка моя, подумал я — и с легким сердцем набрал номер. Но все оказалось серьезнее.
— Скажите, — спросил начальник Дома офицеров, — это вы вчера читали «Письмо солдата»?
И я понял, что не увижу своей курточки никогда.
ПРИЛОЖЕНИЕ
«Дорогая мамочка!
Пишу тебе из воинской части номер (вычеркнуто) , где два года буду, как последний (вычеркнуто) , исполнять свою (вычеркнуто) почетную обязанность.
