– Отпусти меня, ублюдок, – прошептала я с ненавистью.
– Нет, ты сама не знаешь, о чем просишь. Послушай меня, я расскажу, что будет дальше. – С этими словами он слегка провел ножом по моей шее. – Сейчас лезвие нежно погрузится в твою плоть. Видишь, вот здесь бьется голубоватая жилка – хотя нет, ты, конечно, не видишь ее, – лезвие перережет ее, и темно-алая кровь хлынет фонтаном, заливая все вокруг, окрашивая все багряным цветом смерти. Я буду смотреть в твои глаза – они какое-то время еще будут живыми, в них будет светиться сознание… и ты поймешь меня в эти краткие прекрасные мгновения, ты поймешь, какой царский подарок…
В это мгновение я изловчилась и ударила его по лицу. Я не могла вырваться, но на то, чтобы съездить ему по морде, пока этот выродок расслабился и пел соловьем, сил хватило.
Он отшатнулся.
– Ты все испортила, такие прекрасные мгновения! Я ненавижу тебя.
Видимо, ударив, я сбила с его носа прищепку, изменявшую голос, и теперь он говорил своим собственным голосом. Голосом Максима.
Я была поражена, но этот голос я узнала бы из миллиона других голосов. Пелена спала с моих глаз. Мир перевернулся, только не с ног на голову, а наоборот, все наконец встало на свои места. Я вспомнила все недомолвки, все странности в поведении Максима, как он буквально преследовал меня и требовал встречи, а сам прятался и не хотел, чтобы нас видели вместе, а я, дура, думала, что он боится журналистов. Эти полупустые рестораны, подозрительная квартира, ведь я абсолютно его не интересовала, но зачем же, зачем… Что-то внутри меня уже давно знало правду. Я не хотела знать эту правду, поэтому заглушала свой внутренний голос, но именно поэтому я не хотела встреч с Максимом и близости с ним.
– Максим, – сказала я устало, – зачем все это? Что тебе сделали все эти люди? Что тебе сделала я? Или у вас, в Москве, теперь так развлекаются?
Он отступил на шаг, отпустил руку, сжимавшую нож, и, воспользовавшись этим, я бросилась к двери. Видимо, разоблачение на какой-то миг выбило его из колеи, но на этот раз я успела выскочить в коридор.
Однако далеко убежать я не смогла: он нагнал меня, схватил за волосы и резким рывком развернул к себе. В который уже раз за эти страшные минуты я увидела близко-близко белую маску пингвина, маленькие черные глазки, крючковатый нос… А еще говорят, что пингвины – безобидные, добродушные, симпатичные птицы…
– Ты спрашиваешь, зачем все это, – прошептал он свистящим шепотом. – Затем, что все вокруг пропитано ненавистью и предательством! Это Подрезов, всеобщий любимец, рубаха-парень… Он крутился вокруг меня – ах, сделаем передачу, ах, портрет нашего современника, ах, чего добиваются питерцы! Вынюхивал, выспрашивал, собирал материалы, – ты думаешь, из любви к правде, из журналистского долга? Думаешь, ему было дело до природы, до детей? Он хотел раскрыть глаза телезрителям на махинации вокруг экологических проектов? Да он просто хотел на этом заработать, как и все вокруг!
– Но на чем заработать? Чем же ты занимаешься?
– Ах, нам интересно! Ну, слушай, все равно никому уже ничего не расскажешь. Экология сейчас на первом месте, особенно в нашем загаженном городе. Нужны очень дорогие современные воздухоочистительные сооружения, иначе вы все тут постепенно подохнете, и дети будут уродами. Это даже в Москве поняли. И утвердили проект, денег дали. И город выделил огромные деньги, потому что помирать-то никому неохота, не может же мэр по городу в противогазе ходить. Здесь проектом занимался Лифарев. Нашел нужную фирму, все организовал так, что комар носу не подточит. У меня в Москве все нужные люди схвачены, нашли западного инвестора, которому тоже заработать охота. Я с ним там договаривался, чтобы осложнений не было, а то пронюхают писаки эти… И потекли денежки, всем хватало, никто не в обиде.
– А как же проект?
– Ты всегда была дурой, – констатировал он, – проект – дело долгое, пока там что будет, потом пересмотрят, то-се, я вообще ни за что не отвечаю, депутат я. А Подрезов, сволочь, нутром чуял, что не так все в этом проекте. Сунулся было к Лифареву, тот начеку был. Тогда он фирму нашел, которая в проекте участвует. Ну, там ребята крутые, ничего ему не обломилось, к зданию близко не подпустили даже. Подрезов поутих вроде, а потом ко мне обратился, еще в Москве, чтобы передачу сделать. Как откажешься? Сразу заподозрит.
– Ты врешь, Максим, тебе самому хотелось, чтобы про тебя персональную передачу сделали, этим он тебя и купил. Ты тщеславный очень.
Мне уже стало все равно, и я решила не следить за своими словами.
– Не твое дело! В общем, допер он как-то, что раз западный инвестор, то можем мы к переводчикам обратиться, вычислил Ларису. Она Лифарева знакомая, переводила нам все сама. Но разговаривал с ней я, потому что Лифареву в городе светиться никак нельзя было.
– Значит, Подрезов тебя выследил!
– Надо думать, – неохотно согласился он, – вообще-то журналист он был хороший, дело свое знал. Он раскопал на меня компромат и попросил о встрече, а встретившись, назвал цену. Знаешь, какую? Он хотел половину, половину всего, что имел я! За что? Я все устроил, я рисковал, это была моя идея, а этому за что? Но в конце концов, дело даже не в деньгах. Шантажисты – страшный народ, им все мало. Стоит заплатить один раз, и все. Ты на крючке.
Но я бы не решился, если бы он так не вел себя… Когда я вытаращил глаза, узнав сумму, он, усмехаясь, сказал, что за каждый день промедления будет набавлять по десять процентов. Счетчик он, видите ли, включил! Сволочь!
Тогда я сказал ему, что деньги на даче у моего компаньона. Он поверил, он никак не думал, что я смогу… сделать то, что сделал, ведь мы ехали по городу у всех на виду. Он не верил до последней секунды. Когда я попросил его остановиться, – я схватился за сердце, полез в карман за валидолом, – он был совершенно спокоен, смотрел на меня, усмехаясь: «Горите на работе, совсем здоровье не бережете». И когда я ударил его, он был так удивлен… он не испугался, а просто удивился. А я смотрел, смотрел, как гаснут его глаза, как жизнь уходит из них по капле. И тогда я впервые почувствовал, какое это наслаждение – отнимать жизнь! Я почувствовал свое могущество, я почувствовал в своих руках чужую судьбу, я ощутил себя равным богу! Я слушал его пульс, а когда сердце остановилось, дождался, когда шоссе опустело, и выбросил его из машины, а сам доехал до станции, оставил его машину в укромном месте и вернулся в город в битком набитой электричке. Никто не заметил меня. Самое безопасное – быть в толпе, в толпе все анонимны.
– А остальные? За что ты убил остальных?
– Остальные? Я должен был обезопасить себя. Лифарев знал все, что знал журналист, – еще бы, ведь его подпись стояла на всех бумагах, связанных с теми очистными сооружениями. Рыльце у него было в пушку, но, узнав о смерти Подрезова, он занервничал и мог наделать глупостей. Что может быть опаснее испуганного человека? Мне пришлось это сделать на всякий случай, я не мог рисковать.
– А Лариса? И этот, Ладуненко?
– Они тоже были опасны. Ларисина фирма имеет право официально заверять переводы, их документы признают юристы в любой стране. Подрезов у нее побывал, и эта дура много чего ему наболтала, сумел он ее разговорить, действительно, журналист был хороший. Потом она бы сообразила, что я мог быть причастен к его смерти. Пришлось ее… из окна, но не жалко – редкостная была стерва!
– За это не убивают. И не тебе решать, кто достоин жизни, а кто – нет.
Казалось, он не слышал моих слов, он прислушивался только к чему-то внутри себя и продолжал говорить:
– А шоферу просто не повезло. Он нас с Подрезовым просто несколько раз возил на своем микроавтобусе. А нас ничего не должно было связывать. Я же говорю – ему просто не повезло. Он, конечно, о наших делах ничего не знал.
– А Ольга? За что же ты убил Ольгу? Ведь ты и ее тоже?
– Да, Ольга… Не женщина – чистый бриллиант. Абсолютно никаких чувств, сплошной голый расчет. За деньги согласна была на что угодно. Правда, платил я ей немало. Мы познакомились с ней давно, еще до тебя. Переносить Оленьку в больших количествах было невозможно – на таких женщин у меня идиосинкразия. Думаю, что у многих мужчин тоже. Мало кто из мужчин согласится заниматься любовью с помесью кобры и пираньи. Но когда я встретил тебя… – В его голосе послышались мечтательные нотки. – Вы с ней прекрасно дополняли друг друга. Твоя невинность и такая трогательная неопытность… После тебя я ехал к ней и наоборот.
– Мерзавец! – Я изловчилась и укусила его в щеку, но маска была слишком плотная и он не пострадал, зато больно дернул меня за волосы.
И этого человека я любила. Я замирала от одного звука его голоса, готова была отказаться от всего, чтобы побыть с ним лишнюю минутку. Полно, да любовь ли это? Может быть, это был кошмар, наваждение, морок? Жалкая идиотка, как я противна самой себе!
Максим под маской засмеялся:
